Обсерватория в дюнах, стр. 2

Не столько, однако, научное открытие, сколько человеческие отношения занимают В. Мухину-Петринскую. Яша Ефремов собирался написать роман о двадцать первом веке, но в конце концов откладывает его в дальний ящик, признается, что ему больше хочется писать о тех, кто живет и работает рядом. Рассказывая о людях, что живут и работают рядом, писательница посвящает юного читателя в острые современные конфликты. Она говорит с читателем так же, как ее Филипп Мальшет говорит с подростками Яшей и Лизой – «как с равными, не делая скидки ни на возраст, ни на развитие». Она не обходит драматические коллизии. Она упоминает подчас о вещах, о которых другие стыдливо умалчивают: об этом, мол, не принято... И даже стремление непременно развязать все узлы и завершить повествование благополучным концом у нее как-то мало заметно.

Размышляя о своем времени, В. Мухина-Петринская приходит к справедливому выводу, что сам по себе технический прогресс и реализация научных идей еще не делают человека счастливее, а слепое преклонение перед техникой опасно и безнравственно. Она не боится противопоставить ум, успех, выдающееся достижение – доброте. Доброта для нее – квинтэссенция человеческой деятельности. Она убеждает, что жить только умом, успехами, честолюбивыми замыслами нельзя; главное в жизни – щедрые чувства, человечность.

Есть такое понятие – респектабельность. Это значит: благопристойность, солидность, приличность. Герои В. Мухиной-Петринской начисто лишены респектабельности. Простодушная Марфенька приводит домой встреченную на улице попрошайку. Как взбалмошный подросток ведет себя ученый Мальшет. Лиза, радуясь весеннему теплу, прямо на московской улице снимает пальто и с оглядкой сует его в чью-то подворотню... И пуще всего ненавидят эти нереспектабельные молодые и очень молодые люди тех, кого они именуют гасителями. Это слово, переходящее из книги в книгу В. Мухиной-Петринской, содержит в себе убийственное осуждение. Мачеха Ефремовых Прасковья Гордеевна гасит души прекрасные порывы практицизмом: она, например, возражает против покупки книг потому что в них «клопы могут завестись... » Респектабельный ученый Львов гасит иронией, его коллега Оленев – авторитетом. «Можно погасить мысль изобретателя. Можно погасить мечту. Можно погасить веру в свои силы».

Но справиться с теми, кто считает героизм нормой жизни, а властолюбие, трусость, делячество, глупость, беспечное равнодушие несовместимыми с будущим,– не так-то просто. Будущее принадлежит молодым борцам, созидателям, энтузиастам. В такой убежденности – основа радостного мироощущения Валентины Михайловны Мухиной-Петринской. И мне думается, что прочитавший эти романы наверняка станет единомышленником автора.

Владимир Приходько

МАРФЕНЬКА

Глава первая

НЕОБЫЧАЙНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ ШКОЛЬНИЦЫ

Марфеньке было шестнадцать лет, когда она впервые узнала, что такое высота. Случилось это так. После долгих занятий в аэроклубе («Сколько еще будут нас мариновать!» —возмущались девушки.) их наконец допустили к прыжку. Перед этим заставили раз двадцать прыгнуть с парашютной вышки, назубок изучить устройство парашютов, их укладку, развить в себе «рефлекс прыжка».

Подружки-девятиклассницы, волновавшиеся, кажется, больше самой Марфеньки, явились гурьбой на Тушинский аэродром. Отныне Марфенька Оленева будет гордостью 9-го «Б»: у них не было ни одного парашютиста, все почему-то увлекались фехтованием.

Садясь в самолет, Марфенька серьезно, без улыбки помахала девочкам рукой. В комбинезоне, который был ей велик, она походила на медвежонка. Из-под шлема падали прямые русые волосы, подстриженные под кружок. По мнению подруг, Марфенька была дурнушкой, но на нее это, кажется, нисколько не действовало. Школьницы не раз меж собой судачили: как это у такой великой артистки, которой восхищалась вся страна, самая заурядная дочь. И отец у Марфеньки был очень интересный, к тому же лауреат и академик. Иметь таких родителей – и быть самой обыкновенной, ничем не выделяющейся девушкой! Даже одеться толком она никогда не умела. Марфенька не волновалась, она и безо всякого «рефлекса» прыгнула бы, но все же, когда самолет начал набирать высоту, у нее засосало под ложечкой, словно от голода. «Только бы не выдернуть слишком рано кольцо!» —подумала она.

Парашютистки, комсомолки с московских заводов, попробовали затянуть хором песню – тоже, наверное, посасывало под ложечкой: все прыгали первый раз,– но из-за оглушительного гула моторов ничего не было слышно. Из шести девушек никто не смотрел в окно: что-то не хотелось... Разговаривать при таком гуле тоже было невозможно, и все погрузились в довольно унылое молчание.

Молодой чернобровый инструктор лукаво подмигнул девушкам, чтоб не робели. Глаза у него были синие, как небо. Никто не улыбнулся ему в ответ. Тогда Марфенька, чтоб поднять настроение, стала изображать, как она боится. Мимика у нее была исключительная – девушки, не выдержав, рассмеялись. Инструктор Женя Казаков посмотрел на нее одобрительно. Ему нравилась эта смелая девочка, такая забавная и непосредственная. По его мнению, она была красивая. У нее такие правдивые черные глаза и совсем детские розовые губы.

«Все струхнули, а она нет. Разве ее первой пустить?...– подумал он.– Даром что она всех моложе. Нет, как бы не обиделись».

Открылся люк кабины. По знаку Жени Казакова побледневшие девушки одна за другой проваливались в люк... Точно на сцене... Марфеньке представились кулисы оперного театра, где она не раз бывала, когда пела мама, и она невольно улыбнулась. Инструктор ласково коснулся ее плеча: ее очередь. Марфенька с отрешенным видом, все еще изображая испуг, шагнула в воздух. Падая, она напомнила себе: только не выдернуть кольцо раньше времени. Какой бы позор был, если бы она зацепилась за самолет!...

Земля внизу, разлинованная, как на плане, начала медленно вращаться—лишь тогда Марфенька изо всей силы потянула вытяжное кольцо. Кончик троса просвистел у самого уха. Она только подумала: «А вдруг не раскроется?»– как ее с силой встряхнуло, словно кто-то не любивший шутить взял ее, как щеночка, за шиворот и с угрозой потряс. В следующий момент она уже сидела нормально, как на качелях. Она поправила ножные обхваты, совсем уже спокойно привязала вытяжной трос и вздохнула легко и свободно. С восторгом она помахала рукой вслед удаляющемуся самолету.

В ослепительно голубом просторе, как огромные разноцветные медузы, плыли парашюты: то медленно опускались на землю девчата – все пять.

Прыжок начался по всем правилам, как учил синеглазый инструктор, но дальше произошло что-то невообразимое...

В то время как другие парашютистки плавно опускались на землю (одна, кажется, уже и приземлилась), парашют Марфеньки вдруг начал быстро возноситься вверх.

Все, кто с аэродрома наблюдал за прыжками, и оглянуться не успели, как один из шести парашютов поднялся за облака и скрылся из поля зрения. Когда приземлились остальные пять, выяснилось, что нет школьницы Оленевой. Инструктор Женя Казаков чуть волосы на себе не рвал. Это был необыкновенный случай в его практике. Одноклассницы Марфеньки потеряли дар речи.

Не ведая о поднявшемся переполохе, Оленева смирнехонько сидела на стропах, размышляя о странности своего прыжка. Сколько не напрягала она память, но так и не могла вспомнить, чтоб когда-нибудь слышала или читала о парашюте, «падающем» вверх.

«Не могу же я не подчиняться закону тяготения, когда-нибудь потянет же меня вниз,– решила девушка.– Может, это ветер подхватил? Весу у меня, наверно, не хватает... Вот оно в чем дело». Ученица 9-го «Б» окончательно успокоилась.

Когда ее потом расспрашивали, что она чувствовала, оставшись одна в небе, Марфенька всем отвечала: любовалась тишиной.

После московского шума и грохота, оглушительного гудения моторов и напряженного ожидания прыжка какими удивительными показались ей эта тишина и покой!...