Ущелье дьявола. Тысяча и один призрак, стр. 50

В замке все спали, и толстые ковры заглушили шаги его. Он осветил своим фонарем поочередно все окружающие предметы, остановился перед конторкой, тихонько открыл ее ключом, который вынул из кармана, и увидел внутри запечатанное письмо. На нем был адрес: барону Гермелинфельду.

Он срезал печать ножичком, развернул письмо, прочитал его, улыбнулся и сжег письмо на пламени своего фонаря. Потом он вложил в конверт листок чистой бумаги, наложил новую печать и запер конторку.

— Опять слабость! — сказал он себе… — Зачем препятствовать этому письму дойти по его адресу? Разве я не знаю, что обезоруживая ее, я сам себя обезоруживаю?

Его пылающий, глубокий взгляд остановился на двери комнаты, в которой спала Христина.

— Неужели такой человек, как я, — продолжал он свои размышления, — не может в течение четырнадцати месяцев таить и питать в себе некоторую мысль без того, чтобы эта мысль, в свою очередь, не обуяла его и не подчинила его себе. Неужели я люблю эту женщину? Ха-ха-ха! Самуил Гельб в роли влюбленного! Вот так штука!

Охваченный задумчивостью, он вышел в коридор и прошел в свою подземную квартиру.

Глава сорок девятая Точно выполненные программы

На другой день Христина еще спала, когда Юлиус, обычно встававший позже ее, на этот раз был уже в студенческом лагере. Молодежь веселилась, шумела, пила. Они провели эту прекрасную ночь кто в палатках, кто в гамаках, подвешенных под деревьями, а иные и прямо на траве. И все твердили, что они выспались превосходно. Только один Фрассванст жаловался, что ему было не очень-то удобно. В его хмельное и отяжелевшее от сна тело глубоко вдавились веревки, которыми он был привязан, и сук, на котором он сидел. Он спрашивал приятелей, не желает ли кто-нибудь шкуру зебры, которая до вчерашнего вечера была его собственной.

Трихтер, наоборот, был в восхищении от своей ночи. Он уверял, что только птицы понимают, что такое хорошая кровать, и просил приятелей взглянуть на его спину, — не начали ли там вырастать крылья.

Ручеек доставил все, что требовалось для утреннего туалета, который сопровождается шутками и взрывами хохота. Все дышало жизнью, свежестью, утром, молодостью. Это был настоящий цыганский табор, с той разницей, что в нем было поменьше грязи, да побольше денег.

Самуил еще до рассвета вышел из своего подземелья и, расположившись в своей царской палатке, как подобало верховному распорядителю, принялся за составление двух объявленных программ — научной и увеселительной. Обе программы он составил с одной и той же целью: подстегнуть любопытство Христины, заставить ее задуматься, возбудить в ней изумление к своей особе и тем, быть может, побудить ее придти в лагерь, так как сам он не мог явиться в замок. Кроме того, как человек практичный, он принял на себя все заботы по выполнению своих проектов со стороны материальной и технической. Он разослал эстафеты в Дармштадт и Мангейм с поручениями закупить там все необходимое по части продовольствия и развлечений.

Окончив все эти приготовления, он вышел из палатки, встреченный единодушными криками приветствий, и распорядился, чтобы его прокламации были прибиты на деревьях. Его студенческий народ был в полном восхищении от всех забот и распоряжений своего короля. Особенный восторг возбудило объявление о том, что в один из ближайших вечеров состоится представление «Разбойников» Шиллера на сцене, которая будет для этого устроена в лесу, причем роль Карла Моора будет исполнена самим Самуилом Гельбом. Вот это настоящий король, озабоченный развлечением своих подданных! Во всей истории только один Нерон задавался такой деликатной заботой. Поэтому-то его имя и до сих пор еще так популярно среди римского населения, что бы ни говорили о нем историки.

Впрочем, и другие обещания Самуиловых прокламаций были не менее заманчивы. При том же все они были не только свято соблюдены в точности и во всей полноте, но даже превзойдены, что, как известно, редко приключается с афишами. Поэтому мы и не будем приводить их заранее, они сами за себя будут говорить по мере их исполнения.

Что касается до прокламаций о научных занятиях, то вот извлечения из нее:

Вся афиша была в таком тоне. Медицина, литература, анатомия, история, — все кафедры занимал Самуил Гельб. Этот странный всеобщий профессор замыслил представить все науки навыворот. Единственный курс, задуманный им в положительном направлении, была психология, в этой области он обещал разобрать свою любимую тему — теорию воли.

Но все хорошо знали, что несмотря на веселый и насмешливый нрав, он был глубокий ученый, и потому ни один из студентов не пожелал пропустить лекции этого многостороннего профессора, задумавшего в одном себе сочетать все факультеты.

Лекции читались среди дня от двух до шести часов. Утренние часы до обеда, назначенного в час, посвящались прогулкам по реке и лесу.

В то утро, например, была устроена прогулка в лодках по Неккару. Толстый и веселый Пфаффендорф, еще с вечера предупрежденный студенческим королем, собрал барки и лодки со всего побережья, и когда экскурсанты явились на условленное место, их ожидала целая флотилия парусных и гребных судов. Тут же был и сам Пфаффендорф, одетый в свой самый блестящий костюм: бурый фрак, белый галстук, квадратная шляпа, шелковые панталоны и чулки и башмаки с пряжками. Вчерашний внезапный набег студентов застал его врасплох, и ему показалось, что обычная одежда, в которой его застали, не могла внушить надлежащего почтения к его особе. Он и решил отыграться и ослепить своих молодых друзей. Он не побоялся даже помять свое великолепное нарядное платье и подвергнуть свои дивные чулки брызгам воды. Почтенный бургомистр уселся в барку Самуила и довел свою снисходительность до такого предела, что даже сам взялся за весло, чем и вызвал ожесточенное рукоплескание Трихтера.

Прогулка вышла прекрасная. Неккар — это Рейн в малом виде. Тут те же черные замки и крепости, висящие на вершинах скал, словно орлиные гнезда, те же веселые деревеньки, угнездившиеся в цветущих долинах, те же тесные и дикие ущелья, похожие на преддверье ада, но которые открываются на цветущие поля, напоминающие рай. Вот те чудесные и разнообразные картины, которые в течение нескольких часов развертывались перед глазами студентов в то время, как их весла ритмично опускались в воду, а их патриотические песни отдавались эхом в прибрежных пещерах и горах.

Юлиус сначала хотел было после прогулки уйти домой. Но тут как раз подоспело время лекций, а ему, как и всем прочим, хотелось послушать профессора Самуила. Поэтому он остался обедать с веселой компанией, а затем слушать лекции. Они были таковы, каких и следовало ожидать от ученой иронии профессора-скептика. Не раз по всей его аудитории пробегал трепет при той или другой его ужасной выходке. Ученый лектор обращался к Создателю с той неограниченной смелостью мысли и критики, которую даже и в те суровые времена правительства Германии терпели и допускали гораздо свободнее, чем в настоящее время в нашей демократической Франции.