Жозеф Бальзамо. Том 2, стр. 6

— Тем паче что после еды собирать растения не слишком полезно для пищеварения; к тому же на сытый желудок и зрение теряет остроту, и спина ленится сгибаться. Давайте пособираем еще немножко, — предложил Руссо. — Кстати, как называется этот домик?

— Мышеловка, — ответил г-н де Жюсьё, припомнив название, придуманное г-ном де Сартином.

— Странное название.

— Знаете, в деревне приходят в голову такие фантазии…

— А кому принадлежит эта земля, прелестная тенистая роща?

— Право, не могу сказать.

— Но вы знаете, кто хозяин, потому что идете туда завтракать, — настаивал Руссо, в голосе которого прозвучало недоверие.

— Да нет же… Верней сказать, я знаю тут всех, и лесным сторожам, которые сотни раз встречали меня в здешних лесах, известно, что выказать мне почтение, угостить рагу из зайца или жареным бекасом — это значит угодить своим хозяевам. Слуги всех окрестных имений позволяют мне всюду вести себя как дома. Может быть, этот домик принадлежит госпоже де Мирпуа, может быть, госпоже д'Эгмонт, может… Нет, право, затрудняюсь сказать. Но главное, мой дорогой философ, — и тут, я убежден, вы согласитесь со мной, — там мы найдем хлеб, плоды и жаркое.

Благодушный тон, каким произносил эту речь г-н де Жюсьё, разгладил нахмурившийся было лоб Руссо. Философ постучал башмаком о башмак, обтер руки, и г-н де Жюсьё первым ступил на мшистую тропку, которая, извиваясь между каштанами, вела к уединенному домику.

Следом за ним шел Руссо, не прекращавший по пути собирать растения.

Процессию опять замыкал Жильбер. Он шагал и думал об Андреа и о том, как бы повидать ее, когда она будет жить в Трианоне.

76. ЛОВУШКА ДЛЯ ФИЛОСОФОВ

На вершине холма, куда медленно поднимались трое ботаников, стояло одно из тех небольших деревянных строеньиц в деревенском стиле с остроконечной крышей, опирающейся на столбы из узловатых стволов, и окнами, увитыми плющом и ломоносом, которые целиком переняты из английской архитектуры или, скорей, у английских садовников, которые подделывают природу или, верней будет сказать, изобретают природу по своему вкусу, что придает определенную оригинальность их созданиям по части устройства домов и их изобретениям по части растительности.

Англичане вывели голубые розы, и вообще их всегдашнее стремление — создать антитезу любым установившимся идеям. Когда-нибудь они выведут черные лилии.

Пол в этом доме, достаточно просторном, чтобы вместить стол и полдюжины стульев, был выложен из кирпича и покрыт циновкой. Что же касается стен, их украшала мозаика из гальки, собранной на речном берегу, и раковин, но не из Сены; песчаные берега в Буживале и Пор-Марли не радуют взор гуляющего изобилием моллюсков, и потому на стенах присутствовали перламутровые и розоватые раковины, за которыми надо отправляться в Сен-Жак, Арфлёр, Дьеп или на рифы Сент-Адреса.

Потолок был рельефный. Сосновые шишки и коряги самой причудливой формы, напоминающие уродливые головы фавнов или диких зверей, казалось, нависали над вошедшим в дом. В довершение окна представляли собой цветные витражи, и стоило поглядеть в фиолетовое, красное или голубое стекло на равнину и лес Везине, как сразу же возникало впечатление, будто небо покрыто грозовыми тучами либо залито яростным блеском жаркого августовского солнца, либо бездонно, холодно и бледно, как во время декабрьских морозов. Словом, нужно было только выбрать стекло по своему вкусу и любоваться пейзажем.

Это несколько развлекло Жильбера, и он через каждое стекло витража оглядел живописную котловину, на которую открывался вид с Люсьеннского холма и по которой, змеясь, протекала Сена.

Однако глазам вошедших представилось еще одно весьма интересное зрелище (по крайней мере г-н де Жюсьё почитал его таковым): прелестный завтрак, сервированный на столе из неполированного дерева.

Вкуснейшие сливки из Марли, чудесные абрикосы и сливы из Люсьенны, нантерские сосиски и колбаски на фарфоровом блюде, над которым поднимался пар, и при всем при этом нигде не было видно слуг, принесших их сюда; отборная, ягодка к ягодке, земляника в очаровательной корзинке, устланной виноградными листьями, свежайшее сливочное масло, огромная коврига черного деревенского хлеба и рядом золотистого цвета хлеб из крупчатки, столь любезный пресыщенным желудкам горожан. Эта картина заставила восхищенно ахнуть Руссо, который, хоть и был философом, оставался бесхитростным гурманом и при умеренных вкусах обладал изрядным аппетитом.

— Экое безумие! — попенял он г-ну де Жюсьё. — Нам вполне хватило бы хлеба и слив. И вообще, ежели мы подлинные ботаники и трудолюбивые исследователи, есть этот хлеб и сливы мы должны были бы, не прекращая рыскать по зарослям и обшаривать овраги. Помните, Жильбер, наш с вами завтрак в Плеси-Пике?

— Да, сударь. Никогда хлеб и черешня не казались мне такими вкусными.

— То-то же. Вот так и завтракают подлинные любители природы.

— Дорогой философ, — прервал его г-н де Жюсьё, — вы не правы, упрекая меня в расточительности, потому что никогда столь скромное угощение…

— Так вы хулите свой стол, господин Лукулл? — воскликнул Руссо.

— Мой? Вовсе нет, — отвечал г-н де Жюсьё.

— В таком случае у кого же мы? — осведомился Руссо с улыбкой, несколько принужденной и в то же время добродушной. — У гномов?

— Или у фей, — произнес г-н де Жюсьё, поднимаясь и устремляя взгляд на дверь.

— У фей? — воскликнул весело Руссо. — В таком случае да будут благословлены они за свое гостеприимство. Я голоден. Давайте поедим, Жильбер.

Он отрезал толстый ломоть черного хлеба и передал ковригу и нож Жильберу.

После этого, откусив изрядный кусок, положил себе на тарелку две сливы.

Жильбер не решался последовать его примеру.

— Ешьте! Ешьте! — подбодрил его Руссо. — Не то феи обидятся на нашу сдержанность и решат, что вы сочли их угощение слишком скудным.

— Или недостойным вас, господа, — раздался серебристый голосок.

В дверях стояли, держась под руку, две оживленные прелестные женщины и, приветливо улыбаясь, делали г-ну де Жюсьё знаки умерить поклоны.

Руссо, держа в правой руке надкушенный ломоть хлеба, а в левой надкушенную же сливу, обернулся, увидел этих двух богинь (во всяком случае, он принял их за таковых по причине их молодости и красоты) и, ошеломленный, неловко поклонился.

— Графиня! — воскликнул г-н де Жюсьё — Вы! Какая приятная неожиданность!

— Здравствуйте, дорогой ботаник! — обратилась к нему с истинно королевской непринужденностью и благосклонностью одна из дам.

— Позвольте вам представить господина Руссо, — произнес г-н де Жюсьё, беря философа за руку, в которой тот держал хлеб.

Жильбер узнал обеих дам, с широко открытыми глазами, бледный как смерть, он стоял и смотрел в окно, думая, как бы удрать.

— Здравствуйте, мой юный философ, — приветствовала растерявшегося Жильбера вторая дама и потрепала его розовой ручкой по щеке.

Все это видел и слышал Руссо; он задыхался от гнева: его ученик, оказывается, знает этих богинь, он знаком с ними.

Жильбер не знал куда деться.

— Вы не узнаете ее сиятельство? — спросил де Жюсьё у Руссо.

— Нет, — недоуменно ответил тот. — Мне кажется, я ни разу…

— Это госпожа Дюбарри.

Руссо отшатнулся, словно увидел ядовитую змею.

— Госпожа Дюбарри? — воскликнул он.

— Она самая, сударь, — крайне любезным тоном подтвердила молодая женщина, — бесконечно счастливая, что имеет счастье принимать у себя и видеть воочию одного из самых прославленных мыслителей нашего времени.

— Госпожа Дюбарри! — повторил Руссо, видимо не догадываясь, что его изумление становится уже оскорбительным. — Значит, этот домик принадлежит ей и это она угощает меня завтраком?

— Вы угадали, дорогой мой философ. Это она и ее сестра, — подтвердил г-н де Жюсьё, который чувствовал себя явно скверно, видя признаки надвигающейся бури.

— Ее сестра, которая знает Жильбера?