Женская война (др. перевод), стр. 74

— Он уже ждет, монсеньер.

— Так позовите его.

Ленэ позвонил. Вошел лакей.

— Введите капитана Ковиньяка, — приказал Ленэ.

Через минуту старинный наш знакомец показался в дверях. По обычной своей осторожности он не пошел дальше.

— Подойдите, капитан, — сказал герцог, — я герцог де Ларошфуко.

— Я прекрасно вас знаю, монсеньер, — отвечал Ковиньяк.

— А, тем лучше! Вам поручено было набрать роту?

— Она набрана.

— Сколько у вас человек?

— Полтораста.

— Хорошо одеты? Хорошо вооружены?

— Хорошо вооружены, дурно одеты. Я прежде всего занялся оружием как самой необходимой вещью. Что же касается одежды, то у меня недостало денег, потому что я человек чрезвычайно бескорыстный и действовал только из преданности к принцам: ведь я получил от господина Ленэ только десять тысяч ливров.

— И с десятью тысячами ливров вы набрали полтораста солдат?

— Да, монсеньер.

— Это удивительно!

— Монсеньер, у меня есть особые средства, мне одному известные, ими-то я и действую.

— А где ваши люди?

— Они здесь; вы увидите, монсеньер, что это за удивительная рота, особенно в нравственном отношении; все они из порядочных людей, ни одного нет из черни.

Герцог де Ларошфуко подошел к окну и действительно увидел на улице полтораста личностей разных лет, разного роста и разных званий. Они стояли в два ряда под командою облаченных в великолепные мундиры Фергюзона, Барраба, Карротеля и двух их товарищей. Все эти субъекты гораздо более походили на шайку разбойников, чем на роту солдат.

Как сказал Ковиньяк, они выглядели оборванцами, но вооружены были превосходно.

— Даны ли вам какие-нибудь приказания насчет ваших людей? — спросил герцог.

— Мне приказано привести их в Вер, и я жду только вашего подтверждения, чтобы передать мою роту господину Ришону. Он ждет ее.

— А сами вы разве не останетесь в Вере?

— Я, монсеньер, имею правило: никогда не запирай себя по-глупому в четырех стенах, если можешь бродить по полям. Я рожден вести жизнь патриархов.

— Хорошо! Живите где вам угодно, но отправьте ваших людей в Вер.

— Так они должны окончательно стать частью гарнизона этой крепости?

— Да.

— Под командой господина Ришона?

— Да.

— Но, монсеньер, — возразил Ковиньяк, — что будут делать мои люди в крепости, когда там есть уже человек триста?

— Вы, я вижу, очень любопытны?

— О, я расспрашиваю вас, монсеньер, не из любопытства, а из страха.

— Чего вы боитесь?

— Боюсь, что их осудят на бездействие, а это будет очень жаль; у кого ржавеет хорошее оружие, тому нет оправдания.

— Будьте спокойны, капитан, ни они, ни их оружие не заржавеют, через неделю они будут сражаться.

— Так их убьют?

— Очень может быть! Или, может статься, имея особенное средство вербовать солдат, вы знаете еще и секрет, как сделать их неуязвимыми?

— О, дело совсем не в том; но я желаю, чтобы мне заплатили за них, пока они не убиты.

— Да разве вы не получили десяти тысяч ливров, как сами признались мне?

— Да, в задаток. Спросите у господина Ленэ: он человек аккуратный и, я уверен, помнит наши условия.

Герцог обернулся к Ленэ.

— Все это так, господин герцог, — сказал безупречный советник. — Мы дали господину Ковиньяку десять тысяч ливров наличными на первые издержки, но мы обещали ему по сто экю за каждого человека с зачетом израсходованных десяти тысяч.

— В таком случае, — сказал герцог, — мы должны капитану тридцать пять тысяч.

— Правильно, монсеньер.

— Вам отдадут их.

— Нельзя ли теперь, господин герцог?

— Никак нельзя.

— Почему же?

— Потому что вы принадлежите к числу наших друзей, а прежде всего надо переманивать к себе чужих. Вы понимаете, угождают только тем, кого боятся.

— Превосходное правило, — сказал Ковиньяк, — однако при всех сделках назначают какой-нибудь срок.

— Хорошо, — отвечал герцог, — назначим неделю.

— Извольте, неделю.

— А если мы не заплатим и через неделю? — спросил Ленэ.

— В таком случае, — отвечал Ковиньяк, — солдаты опять принадлежат мне.

— Вполне справедливо! — сказал герцог.

— И я делаю с ними что хочу?

— Разумеется, ведь они ваши.

— Однако… — начал Ленэ.

— Все равно, — сказал герцог советнику, — ведь они будут заперты в Вере.

— Все-таки я не люблю таких покупок, — отвечал Ленэ, покачивая головой.

— Однако такие сделки весьма обычны в Нормандии, — заметил Ковиньяк, — они называются продажей с правом выкупа.

— Так дело кончено? — спросил герцог.

— Совершенно.

— А когда отправятся ваши люди?

— Сейчас, если прикажете.

— Приказываю.

— В таком случае, они выступают, монсеньер.

Капитан вышел на улицу, сказал два слова на ухо Фергюзону, и рота в сопровождении любопытных, привлеченных ее странным видом, отправилась к порту, где ждали три барки, на которых ей следовало подняться по Дордони к Веру. Между тем начальник ее, верный своим принципам независимости, высказанным только что герцогу, с любовью смотрел на отъезд своих солдат.

Тем временем виконтесса молилась и рыдала в своей комнате.

«Боже мой, — думала она, — я не могла полностью спасти его чести, так спасу, по крайней мере, ее призрак. Не надо, чтоб он был побежден силой, я его знаю: если сила победит его, он умрет, защищаясь. Надобно победить его изменой. Когда он узнает все, что я для него сделала, и главное, с какой целью сделала, — то даже после поражения будет благодарить меня».

Успокоенная этой надеждой, виконтесса написала записку, спрятала ее на груди и пошла к принцессе, которая только что прислала за ней, чтобы Клер развезла пособия раненым и передала от имени мадам Конде утешения и деньги вдовам и сиротам.

Принцесса собрала всех, кто принимал участие в экспедиции, от своего имени и от имени герцога Энгиенского расхвалила их подвиги и доблести, долго разговаривала с Равайи, который с подвязанной рукой клялся, что готов идти опять на приступ хоть завтра; положила руку на плечо советника Эспанье, уверяя его, что он и храбрые жители Бордо — твердейшая опора ее партии. Словом, так воодушевила всех этих людей, что самые подавленные поражением клялись отомстить и требовали идти на Сен-Жорж в ту же минуту.

— Нет, не теперь, — сказала принцесса. — Отдохните эту ночь и этот день, а послезавтра вы утвердитесь в Сен-Жорже уже навсегда.

Это заверение, произнесенное твердым голосом, было встречено пылкими воинственными восклицаниями, каждое из которых глубоко ранило сердце виконтессы: они казались ей кинжалами, грозившими смертью ее возлюбленному.

— Видишь, что я им обещала, Клер, — сказала принцесса, — ты должна помочь мне расквитаться с этими храбрыми людьми.

— Будьте спокойны, ваше высочество, — отвечала виконтесса, — я сдержу слово.

В тот же вечер ее посланный спешно отправился на остров Сен-Жорж.

VIII

На другое утро, когда Каноль обходил крепость дозором, Вибрак подошел к нему и подал ему письмо и ключ, переданные каким-то неизвестным человеком ночью. Незнакомец оставил их у дежурного лейтенанта, сказав, что ответа не нужно.

Каноль вздрогнул, увидав почерк госпожи де Канб, и распечатал письмо с трепетом.

Вот что было в нем написано:

«В последнем моем письме я извещала Вас о ночном нападении на Сен-Жорж. В этом же сообщаю Вам, что завтра Сен-Жорж будет взят. Как мужчина, как офицер короля Вы рискуете только тем, что Вас возьмут в плен, но мадемуазель де Лартиг совсем в другом положении. Ее так сильно ненавидят, что я не отвечаю за ее жизнь, если она попадет в руки жителей Бордо. Уговорите же ее бежать, я предоставлю Вам возможность для этого.

За изголовьем Вашей кровати, под ковром с гербом сеньоров де Канб, которым прежде принадлежал остров Сен-Жорж, бывший прежде частью их домена и подаренный покойным моим мужем, виконтом де Канбом, королю, Вы найдете дверь. Посылаю ключ от нее. За этой дверью начинается длинный подземный ход, он ведет под дном реки к замку Канб. Убедите мадемуазель Нанон де Лартиг бежать через это подземелье и… если Вы ее любите… спасайтесь с нею.

За ее жизнь я отвечаю Вам моею честью.

Прощайте! Мы квиты.

Виконтесса де Канб».