Женская война (др. перевод), стр. 39
Взглянув в последний раз на портрет, хотя и плохо освещенный, барон, чьи глаза начинали привыкать к полумраку, разглядел орлиный нос, как у всех де Майе, черные волосы и глубоко посаженные глаза принцессы. Между тем у женщины, которая только что разыграла первый акт трудной своей роли, глаза были выпуклые, нос прямой, с широкими ноздрями, на устах играла неизменная улыбка, а круглые щечки никак не говорили о заботе и тяжелых размышлениях.
Каноль узнал все, что ему хотелось знать. Он поклонился с таким почтением, с каким поклонился бы принцессе, и ушел в свою комнату.
II
Каноль ни на что еще не решился. Вернувшись к себе, он принялся ходить вдоль и поперек комнаты, как обыкновенно бывает с нерешительными людьми. Он не заметил, что Касторен, ждавший его возвращения, встал и ходил за ним с его халатом, за которым бедный слуга совершенно исчезал.
Касторен наткнулся на стул.
Каноль обернулся.
— Это что? — спросил он. — Что ты тут делаешь с халатом?
— Жду, когда вы изволите раздеваться.
— Не знаю, когда разденусь. Положи халат на стул и жди.
— Как! Вы не изволите раздеваться? — спросил Касторен, лакей капризный по природе, но в этот вечер казавшийся еще несговорчивее. — Так вам не угодно ложиться спать теперь?
— Нет.
— Так когда же вы ляжете?
— Какое тебе дело?
— Какое мне дело? Я очень устал.
— В самом деле ты очень устал? — спросил Каноль, останавливаясь и пристально поглядывая на грубого слугу, на лице которого он заметил дерзкое выражение, которым отличаются лакеи, желающие, чтобы их выгнали.
— Очень устал! — повторил Касторен.
Каноль пожал плечами.
— Пошел вон, — сказал он, — побудь в передней, когда будешь нужен, я позову тебя.
— Честь имею доложить вам, сударь, что если вы не скоро позовете меня, то меня не будет в передней.
— А где же ты будешь, позволь спросить?
— В постели. Кажется, проехав двести льё, пора лечь спать.
— Господин Касторен, — сказал Каноль, — вы грубиян.
— Если вам кажется, что грубиян не может служить вам, то извольте сказать одно слово, и я тотчас покину службу, — отвечал Касторен с величественным видом.
Каноль был в эту минуту в плохом настроении, и если б Касторен знал, какая буря бушует в душе его господина, то, верно, отложил бы свое предложение до другого дня, несмотря на все свое желание получить свободу. Барон подошел прямо к лакею и взял его двумя пальцами за пуговицу кафтана движением, которое было впоследствии привычным у одного великого человека, гораздо более знаменитого, чем Каноль.
— Повтори, — сказал он.
— Повторяю, — отвечал Касторен с прежним бесстыдством, — что если вы недовольны мною, то я избавлю господина от своей службы.
Каноль выпустил из рук пуговицу и пошел за палкой. Касторен понял, что дело плохо.
— Позвольте, — закричал он, — подумайте, что хотите вы делать? Ведь я больше не просто лакей, я служу госпоже принцессе.
— Ага, — пробормотал Каноль, опуская поднятую палку, — ты служишь госпоже принцессе?
— Точно так, сударь, — отвечал Касторен ободрившись, — служу ей уже четверть часа.
— А кто тебя завербовал?
— Господин Помпей, ее управляющий.
— Господин Помпей?
— Да.
— Так что же ты не сказал мне об этом? — вскричал Каноль. — Хорошо, хорошо, прекрасно делаешь, что уходишь от меня, дорогой Касторен, вот тебе два пистоля за то, что я хотел побить тебя.
— О, — сказал Касторен, не смея взять денег, — что это значит? Вы смеетесь надо мной, сударь?
— Вовсе нет. Напротив, ступай в лакеи к госпоже принцессе, друг мой. Только позволь спросить, когда начинается твоя служба?
— С той минуты, когда вы меня отпустите.
— Хорошо, я отпускаю тебя завтра утром.
— А до тех пор?
— Ты все-таки мой лакей и обязан повиноваться мне.
— Извольте! Что же вы прикажете, сударь? — спросил Касторен, решившись взять два пистоля.
— Тебе хочется спать, так я приказываю тебе раздеться и лечь в мою постель.
— Что вы приказываете, сударь? Я вас не понимаю.
— Тебе нужно не понимать, а только повиноваться. Раздевайся, я тебе помогу.
— Как! Вы станете раздевать меня?
— Разумеется: ты будешь играть роль барона де Каноля, а я поневоле должен представлять Касторена.
И, не дожидаясь согласия лакея, барон снял с него кафтан, надел на себя, взял его шляпу и, заперев его в комнате, прежде чем тот успел опомниться от удивления, быстро спустился с лестницы.
Каноль начал разгадывать тайну, хотя часть событий была ему еще не известна. В продолжение последних двух часов ему казалось: все, что он видит, все, что слышит, неестественно. Все в Шантийи, казалось, притворялись: все люди, встречаемые им, что-то изображали. Однако подробности составляли гармоническое целое, которое подсказывало посланному королевы, что он должен удвоить бдительность, если не хочет быть жертвой обмана.
Сочетание имени Помпея и явления виконта де Канба объясняло многое.
Последние сомнения Каноля исчезли, когда он вышел во двор замка и, несмотря на темноту, увидел, что четыре человека готовятся войти в ту самую дверь, из которой он только что вышел. Этих людей вел тот же самый лакей, который провожал его к принцессе. Другой человек, завернувшийся в плащ, шел за ними следом.
Около самой двери группа остановилась, ожидая приказаний человека в плаще.
— Ты знаешь, где он теперь, — произнес этот человек повелительным тоном, обращаясь к лакею. — Ты знаешь его в лицо, потому что ты его и ввел, карауль его, чтоб он не мог уйти. Поставь людей на лестнице, в коридоре, где придется, это все равно, но только сделай так, чтобы он оказался сам под стражей, вместо того чтобы быть стражем их высочеств.
Каноль так притаился в своем углу, где царила глубочайшая тьма, что стал неуловим, как призрак. Со своего места он видел, не будучи сам виден, как пять стражей, которые должны были следить за ним, исчезли под сводом, а человек в плаще, убедившись в том, что его приказания исполнены, Удалился в ту сторону, откуда пришел.
«Все это пока еще не дает никаких точных указаний, — подумал Каноль, провожая их глазами. — Пожалуй, они с Досады хотят поступить со мной так же, как мне приказано поступить с их госпожой. Теперь все дело в том, чтобы этот дьявол Касторен не вздумал кричать, звать на помощь или сделать еще какую-нибудь глупость. Жаль, что я не заткнул ему рот. Но, к несчастью, теперь уже поздно. Ну, надо идти в обход».
Бросив кругом испытующий взгляд, Каноль пересек двор и подошел к тому крылу дворца, позади которого были расположены конюшни. Казалось, вся жизнь замка сосредоточилась в этой его части. Слышались ржание лошадей, беготня суетившихся людей, стук металлических частей упряжи. Из сараев выкатывали кареты, и слышались приглушенные от страха, но все же ясно различимые голоса.
Каноль некоторое время прислушивался. Для него не оставалось сомнения, что идут приготовления к отъезду.
Он пересек пространство между обоими крыльями здания, прошел под сводом и приблизился к фасаду замка. Тут он остановился.
В самом деле, окна нижнего этажа были ярко освещены; несомненно, там горело множество факелов или свечей; и так как они беспрестанно меняли место, бросая длинные тени и широкие полосы света на садовый газон, Каноль понял, что именно здесь находится центр всего предприятия.
Сначала Каноль не решался выведывать тайну, которую старались скрыть от него. Потом он подумал, что звание посланника королевы и ответственность, возлагаемая на него данным ему поручением, извинят его поведение даже перед самыми строгими судьями.
Осторожно пробрался он вдоль стены, у подножия которой было совершенно темно, потому что окна, расположенные в шести или семи футах от земли, были ярко освещены; встал на тумбу, с тумбы перебрался на выступ стены и, придерживаясь одной рукой за край оконной рамы, а другой за кольцо, заглянул в комнату.