Двадцать лет спустя (изд. 1957г.), стр. 191
— Вы очаровательны.
— Но не удерживайте Рауля при себе.
— Почему?
— Потому что он влюблен.
— Он еще ребенок!
— Он и любит ребенка.
Атос задумался.
— Вы правы, герцогиня, эта странная любовь к семилетней девочке может со временем сделать его несчастным. Предстоит война во Фландрии; он поедет туда.
— А когда он вернется, вы его пришлете ко мне; ядам ему броню против любви.
— Увы, сударыня, — сказал Атос, — в любви, как и на войне, броня стала бесполезным предметом.
В эту минуту в комнату вошел Рауль. Он пришел сообщить графу и герцогине, со слов своего друга, графа до Гиша, что торжественный въезд короля, королевы и министра назначен на завтра.
На следующий день действительно двор с утра стал готовиться к переезду в Париж.
Королева еще накануне вечером призвала к себе д'Артаньяна.
— Меня уверяют, — сказала она ему, — что в Париже не совсем спокойно.
Я боюсь за короля; поезжайте вы у правой дверцы моего экипажа.
— Ваше величество можете быть спокойны, — сказал д'Артаньян. — Я отвечаю за короля.
И, поклонившись королеве, он вышел. Дорогой он встретил Бернуина, который сообщил ему, что кардинал хочет его видеть по важному делу.
Он тотчас отправился к кардиналу.
— Говорят, — сказал ему тот, — что в Париже возмущение. Я буду по левую руку от короля, и так как опасность всех больше угрожает мне, то вы держитесь возле левой дверцы.
— Ваше преосвященство можете быть спокойны, — сказал д'Артаньян. — Не тронут ни одного волоса на вашей голове.
«Черт возьми, — подумал он, уходя, — как теперь выйти из положения? Не могу же я, в самом деле, быть в одно время по правую и по левую сторону кареты. Вот что: я стану охранять короля, а Портосу предоставлю охрану кардинала».
Такое решение удовлетворило всех, что не часто случается. Королева вполне доверяла мужеству д'Артаньян, которое она хорошо знала, а кардинал — силе Портоса, которую он испытал на самом себе.
Процессия тронулась в Париж в заранее установленном порядке. Гито и Коменж ехали впереди во главе гвардии; далее следовал королевский экипаж, по правую сторону которого ехал верхом д'Артаньян, по левую Портос, а сзади мушкетеры — старые друзья д'Артаньяна, который был двадцать два года их товарищем, двадцать — лейтенантом и стал их капитаном со вчерашнего дня.
Когда кортеж приблизился к заставе, он был встречен восторженными возгласами: «Да здравствует король!», «Да здравствует королева!».
Кое-кто крикнул: «Да здравствует Мазарини!», но крик этот тотчас же заглох.
Процессия направилась к собору Богоматери, где должна была быть отслужена месса.
Все население Парижа высыпало на улицу. Швейцарцы были расставлены по всему пути от Сен-Жермена до Парижа. Но путь был длинный, швейцарцы стояли шагах в шести — восьми друг от друга, так что представляли весьма недостаточную защиту, и цепь нередко разрывалась от напора толпы, после чего сомкнуться ей было по так-то легко.
Каждый раз как толпа прорывалась сквозь цепь, с самыми добрыми чувствами, из желания взглянуть поближе на короля и королеву, которых парижане не видали целый год, Анна Австрийская с тревогой поглядывала на д'Артаньяна, по тот успокаивал ее улыбкой.
Мазарини, израсходовавший тысячу луидоров на то, чтобы парод кричал:
«Да здравствует Мазарини!», и слышавший этих возгласов не больше чем на двадцать пистолей, тоже с тревогой поглядывал на Портоса, но его гигантский телохранитель отвечал ему великолепным басом: «Будьте спокойны, монсеньер», и Мазарини в конце концов успокоился.
У Пале-Рояля толпа стала еще гуще. Она хлынула на площадь из всех прилегающих улиц, и весь этот парод, стремившийся к королевской карете, походил на широкую бурную реку, шумно текущую но улице Сент-Оноре. Когда кортеж показался на площади, она огласилась криками: «Да здравствуют их величества!» Мазарини высунулся из экипажа; два или три голоса крикнули: «Да здравствует кардинал!», но их тотчас же заглушили свистки и гиканье, раздававшиеся со всех сторон. Мазарини побледнел и поспешил откинуться в глубину кареты.
— Канальи! — проворчал Портос.
Д'Артаньян ничего не сказал, а только покрутил свой ус особенным жестом, означавшим, что хорошее гасконское настроение начинает покидать его.
Анна Австрийская нагнулась к молодому королю и шепнула ему на ухо:
— Скажите несколько милостивых слов господину д'Артаньяну, сын мой.
Молодой король высунулся из экипажа.
— Я сегодня еще не поздоровался с вами, господин Д'Артаньян, — сказал он, — но я узнал вас. Вы стояли за пологом моей кровати, когда парижане хотели посмотреть, как я сплю.
— И если ваше величество мне разрешит, я всегда Суду возле вас, когда вам будет угрожать какая-нибудь опасность.
— Барон, — сказал Мазарини Портосу, — что сделаете вы, если эта толпа ринется на вас?
— Я перебью столько людей, сколько смогу, монсеньер.
— Гм! — пробормотал Мазарини. — При всей вашей храбрости и силе, вы не сможете перебить всех.
— Это правда, — сказал Портос, привставший на стременах, чтобы лучше видеть толпу, — их слишком много.
«Тот, другой, был бы, пожалуй, лучше», — сказал про себя Мазарини. И он откинулся в глубь кареты.
Королева и ее министр, во всяком случае последний, имели основание испытывать тревогу. Толпа, хотя и обнаружила почтение к королю и регентше, все же начинала волноваться; в ней поднимался глухой ропот, который, пробегая по волнам, предвещает бурю, а зарождаясь в толпе, — возмущение.
Д'Артаньян обернулся к мушкетерам и сделал им глазами знак, неприметный для толпы, но хорошо понятный этим отборным храбрецам. Ряды лошадей сомкнулись, и легкий трепет пробежал среди людей.
У заставы Сержантов процессии пришлось остановиться. Коменж, выступавший во главе процессии, повернул назад и подъехал к королевской карете. Королева вопросительно взглянула на д'Артаньяна. Д'Артаньян ответил ей также взглядом.
— Поезжайте дальше, — сказала королева.
Коменж опять занял свое место. Войска решительно двинулись вперед, и живая преграда была прорвана.
В толпе послышался недовольный ропот, относившийся на этот раз не только к кардиналу, но а к королю.
— Вперед! — крикнул д'Артаньян во весь голос.
— Вперед! — повторил за ним Портос.
Толпа словно ждала этого вызова и забушевала; враждебные чувства сразу прорвались наружу, и со всех сторон раздались крики: «Долой Мазарини!», «Смерть кардиналу!».
Одновременно с двух смежных улиц, Гренель-Сент-Оноре и Петушиной, хлынул двойной поток парода, прорвавший слабый ряд швейцарцев и докатившийся до лошадей д'Артаньяна и Портоса.
Эта новая волна была опаснее прежних, так как состояла из людей вооруженных, и гораздо лучше, чем в таких случаях бывает вооружен народ.
Видно было, что это нападение никак не являлось делом случая, скопившего в одном месте группу недовольных, но предпринято было по хорошо обдуманному враждебному плану и кем-то организовано.
У каждой из этих двух мощных групп было по вожаку. Один, видимо, принадлежал не к народу, а к почтенной корпорации нищих; в другом, несмотря на его старания выглядеть простолюдином, легко было признать дворянина.
Но оба действовали, казалось, по одинаковому побуждению.
Натиск был так силен, что отозвался даже в королевской карете; затем раздались тысячи криков, слившихся в сплошной рев, среди которого зазвучали выстрелы.
— Ко мне, мушкетеры! — крикнул д'Артаньян.
Конвой построился в две линии: одна по правую, другая по левую сторону кареты; одна в помощь д'Артаньяну, другая Портосу.
Произошла свалка, тем более ужасная, что она была бесцельна, так как никто не знал, ни за кого, ни за что дерется.
LI
ИНОГДА КОРОЛЯМ БЫВАЕТ ТРУДНЕЕ ВЪЕХАТЬ В СТОЛИЦУ, ЧЕМ ВЫЕХАТЬ ИЗ НЕЕ (Продолжение)
Как всякое движение народных толп, натиск этот был страшен.
Малочисленные и кое-как выстроившиеся мушкетеры не могли управлять как следует лошадьми, и многие из них были смяты. Д'Артаньян хотел опустить занавески кареты, по молодой король вытянул руку со словами: