Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Книга 2 (худ. Клименко), стр. 100
— Следовало бы, — промолвила принцесса тоном упрямой женщины, которая чувствует себя неприступной, — чтобы господин Бражелон представил вам доказательство своих слов.
— А все-таки, — отвечал со вздохом де Гиш, — пребывая в неведении, я не стал углубляться, и мое неведение спасло мне жизнь.
— Неужели вы до такой степени эгоистичны и холодны, — спросила принцесса, — что позволите этому несчастному молодому человеку по-прежнему любить Лавальер?
— Да, до тех пор, пока мне не будет доказана виновность Лавальер.
— А браслеты?
— Ах, принцесса, ведь вы надеялись, что король поднесет их вам. Что же я мог бы подумать?
Довод был неотразим; принцесса была сокрушена. С этого мгновения она уже не могла оправиться. Но так как душа ее была полна благородства, а ум отличался тонкостью и остротой, то она оценила всю деликатность де Гиша.
Принцесса ясно прочла в его сердце, что он подозревал о любви короля к Лавальер, но не хотел пользоваться этим вульгарным средством, не хотел губить соперника в мнении женщины, убедив ее, что этот соперник ухаживает за другой.
Она догадалась, что де Гиш подозревает Лавальер, но, желая дать ей время одуматься, чтобы не погубить ее навсегда, воздерживается от решительного шага и не собирает более точных сведений. Словом, она угадала в сердце графа столько подлинного величия и столько великодушия, что почувствовала, как ее собственное сердце воспламеняется от соприкосновения с таким чистым пламенем.
Несмотря на боязнь не понравиться, де Гиш остался человеком последовательным и преданным, и это возвышало его до степени героя, а ее низводило до положения мелочной, ревнивой женщины. Она почувствовала к нему такую нежность, что не могла не выразить ее.
— Сколько ненужных слов, — сказала она, беря его за руку. — Подозрение, беспокойство, недоверие, страдание, — кажется, мы произнесли все эти слова.
— Увы, да, принцесса!
— Вычеркните их из вашего сердца, как я выбрасываю их из своего. Пусть Лавальер любит короля или не любит, пусть король любит Лавальер или не любит, мы, граф, давайте разберемся в ролях, которые мы играем. Вы делаете большие глаза? Держу пари, что вы не понимаете меня!
— Вы так своенравны, принцесса, что я постоянно боюсь не угодить вам.
— Посмотрите, как он дрожит, как он испуган! — шутливо сказала принцесса с очаровательной улыбкой. — Да, сударь, мне приходится играть две роли. Я — невестка короля. Должна ли я на этом основании вмешиваться в его дела? Ваше мнение?
— Как можно меньше, принцесса.
— Согласна. Но это вопрос достоинства. Во-вторых, я — жена принца.
Де Гиш вздохнул.
— И это, — нежно добавила она, — должно побуждать вас всегда говорить со мной с величайшим почтением.
— О! — воскликнул де Гиш, падая к ее ногам и целуя их.
— Мне кажется, — прошептала она, — что у меня есть еще одна роль. Я забыла о ней.
— Какая же, какая?
— Я — женщина, — еще тише прошептала она, — и я люблю.
Де Гиш поднялся. Она открыла ему объятия; их губы слились.
За портьерой послышались шаги. Вошла Монтале.
— Что вам угодно, мадемуазель? — спросила принцесса.
— Ищут господина де Гиша, — отвечала Монтале, успевшая заметить замешательство актеров, игравших четыре роли, так как и де Гиш героически сыграл свою.
XVIII. Монтале и Маликорн
Монтале сказала правду. Г-на де Гиша всюду искали, и оставаться у принцессы ему было рискованно. Поэтому принцесса, несмотря на уязвленную гордость, несмотря на скрытый гнев, не могла, по крайней мере в данную минуту, ни в чем упрекнуть Монтале, так дерзко нарушившую уединение влюбленных.
Де Гиш тоже потерял голову, но еще до появления Монтале; поэтому, едва услышав голос фрейлины, граф, не попрощавшись с принцессой, чего требовала простая вежливость даже между людьми равными, поспешно скрылся, совершенно обезумевший, оставив принцессу с поднятой рукой, посылавшей ему привет.
Дело в том, что де Гиш мог сказать, как говорил через сто лет Керубино, [*] что уносит на губах счастье на целую вечность.
Итак, Монтале нашла влюбленных в большом замешательстве; в замешательстве был тот, кто убегал, в замешательстве была и та, что оставалась.
И фрейлина прошептала, вопросительно оглядываясь кругом:
— Кажется, на этот раз я узнаю столько, что самая любопытная женщина позавидовала бы мне.
Принцесса была до такой степени смущена этим пытливым взглядом, точно она расслышала слова фрейлины, и, опустив глаза, отправилась в спальню. Видя это, Монтале насторожилась, и до нее донесся звук щелкнувшего ключа.
Тогда Монтале поняла, что вся ночь в ее распоряжении, и, сделав перед дверью довольно непочтительный жест, как бы говоривший: «Покойной ночи, принцесса», — сбежала вниз разыскивать Маликорна, который внимательно рассматривал запыленного курьера, выходившего из комнат графа де Гиша.
Поняв, что Маликорн занят важным делом, Монтале не беспокоила его и, лишь когда он перестал напрягать зрение и вытягивать шею, хлопнула его по плечу.
— Ну, — спросила Монтале, — что нового?
— Господин де Гиш любит принцессу, — отвечал Маликорн.
— Вот так новость! Я знаю кое-что посвежее.
— Что именно?
— Что принцесса любит господина де Гиша.
— Одно вытекает из другого.
— Не всегда, мой милый.
— Это сказано по моему адресу?
— Присутствующие всегда исключаются.
— Спасибо, — поклонился Маликорн. — А как обстоят дела у короля?
— Король хотел видеть Лавальер сегодня вечером после лотереи.
— И что же, он видел ее?
— Нет.
— Как нет?
— Дверь была заперта.
— Так что?..
— Так что король ушел посрамленный, как простой вор, забывший свои инструменты.
— Хорошо.
— А у вас что нового? — спросила Монтале.
— Господин де Бражелон прислал курьера к господину де Гишу.
— Прекрасно, — улыбнулась Монтале и захлопала в ладоши.
— Почему прекрасно?
— Потому что предстоит развлечение. Если мы теперь начнем скучать, значит, мы сами виноваты.
— Нужно разделить обязанности, — сказал Маликорн, — чтобы не вышло путаницы.
— Ничего не может быть проще, — отвечала Монтале. — Три свеженькие интриги, если они ведутся как следует, дают по крайней мере три записочки в день.
— Что вы, дорогая! — воскликнул Маликорн, пожимая плечами. — Три записки в день! Да это хорошо только для мещанских чувств. Мушкетер на часах и девчонка в монастыре обмениваются ежедневно запиской через щелку в стене. В одной записочке вмещается вся поэзия этих бедных сердец. Но у нас… как вы плохо знаете королевскую нежность, дорогая!
— Кончайте скорее, — нетерпеливо перебила его Монтале. — Сюда могут прийти.
— Кончать? Да я только начал. У меня есть еще три важных пункта.
— Он положительно уморит меня своей фламандской флегматичностью, — вскричала Монтале.
— А вы совсем собьете меня с толку вашей итальянской живостью. Итак, я вам сказал, что наши влюбленные будут посылать друг другу целые тома. Но что же из этого?
— А то, что ни одна из наших дам не может хранить получаемых писем.
— Без сомнения.
— И то, что господин де Гиш тоже не решится хранить полученные им письма.
— Вероятно.
— Значит, я буду хранить всю эту переписку у себя.
— Это совершенно невозможно, — сказал Маликорн.
— Почему же?
— Потому, что вы не дома; потому, что у вас общая комната с Лавальер; потому, что комнату фрейлин частенько осматривают и обыскивают; потому, что королева ревнива, как испанка, и королева-мать ревнива, как две испанки, и, наконец, принцесса ревнива, как десять испанок…
— Вы кое-кого забываете.
— Кого?
— Принца.
— Я говорил только о женщинах. Итак, перенумеруем. Номер первый — принц.
— Номер второй — де Гиш.
— Номер третий — виконт де Бражелон.
— Номер четвертый — король.