Поединок. Выпуск 2, стр. 11

— Обстановка тревожная, Фрэнк. Против нас действуют многонациональные монополии, Центральное разведывательное управление, наши доморощенные фашисты, наконец. И, что хуже всего, — правые все настойчивее стучатся в двери казарм.

Красный луч юпитера, установленного на балкончике, скользнул по залу, окровавив на секунду «рон а ля рока» — ром со льдом в стакане передо мной.

...Кровавые языки пламени лизали вчера автобусы, подожженные молодцами из «Патриа и либертад» после митинга у Католического университета. «Старина Фрэнк! Рад, что ты здесь, с нами». Я обернулся. Впервые видел я полковника Кастельяно в штатском. «Привет, Эстебан! Ты что же, участвовал в митинге? Ведь конституция категорически запрещает офицерам заниматься любой политической деятельностью. За это, если мне не изменяет память, полагается немедленное увольнение в отставку». Полковник и бровью не повел. «Не прикидывайся младенцем, Фрэнки! Не я один среди военных восхищаюсь смелостью истинных патриотов, борцов против грозящего республике марксистского тоталитаризма. И подожди — в руках у этих славных парней скоро окажутся не дубинки и цепи, а новенькие автоматы и пулеметы». Я постарался не выказать своего удивления. Небрежно спросил: «Из государственных арсеналов?» Эстебан понизил голос: «Из Аргентины. Есть там приграничный городишко, носящий имя соратника Симона Боливара» [6]... «А о каком городе говорил сейчас Пепито? — вдруг подумал я. — Сан-Мартин-де-лос-Андес! Генерал Сан-Мартин — сподвижник Боливара. Сходится! Значит, не только наркотики идут оттуда?»

Тощий нелепый конферансье возвестил о начале шоу. В меру раздетая танцовщица в окружении пышнотелых фигуранток изображала на сцене роковые карибские страсти.

— На этих днях мы ненадолго расстанемся, Гло! Еду в Аргентину. Мне заказали серию очерков.

— Желаю успеха. В Буэнос-Айресе сейчас интересно. Есть даже некоторая схожесть с тем, что происходит у нас.

Я смотрел на тропических герлз, а мысленно раскладывал пасьянс из врученных Глорией гранок и машинописных страничек плана «Зет».

«Эм ля верите!» — «Люби правду!» — написано на моей корреспондентской карточке члена оттавского пресс-клуба. Не знаю, как другие, но я всегда старался следовать благородному девизу. Джеймс Драйвуд, вы мне друг, но истина дороже. И я докопаюсь до нее!

12 сентября

У входа в пресс-центр Фрэнка окликнул Сэм Рассел, редактор международного отдела «Морнинг стар».

— Как вам понравилось выступление Вильярина? Мавр сделал свое дело.

— Я отстучал телеграмму об этом. Несу на визу.

Они вместе вошли в оффис, где спозаранку было полным-полно журналистов, жаждущих поскорее получить необходимую для их работы аккредитацию. Очередь двигалась вяло — офицер въедливо вчитывался в документы.

Француз Марсель Риво из крайне правой «Орор», надушенный, в песочного цвета клетчатом костюме при ярко-желтом галстуке, покуривал, независимо положив ногу на ногу. Встрепанный, припухший после ночных возлияний Фернандо Крус — представитель агентства «Эдиториаль фаланхиста эспаньола» — довольно похохатывал, смакуя пикантные фотографии свежего номера журнала «Люи», которым проныру-испанца снабдил, по-видимому, его дружок Марсель.

— Следующий. Пошевеливайтесь!

К столику дежурного офицера направился Жорж Дюпуа, прервав на полуслове разговор с Марлиз Саймонс, экстравагантной дамой, приехавшей в Чили от «Вашингтон пост». Та повернулась к молчаливому соседу-шведу:

— Слышал, что рассказывает корреспондент «Фигаро»? Рабочие многих заводов и фабрик все еще сражаются с солдатами.

— Студенты тоже. Против Технического университета брошены танки и боевые вертолеты. Говорят, путчисты применяют фугасы и напалм...

— Господи, какой ужас! — ахнула американка.

Рыжеволосый оператор Би-Би-Си, примостившийся с кинокамерой на кончике дивана, возмущенно — даже веснушки на его лице побледнели — жаловался заведующему бюро еженедельника «Ньюсуик» Джону Барнесу, что вчера, когда он пытался из гостиницы снять штурм «Ла Монеды» («Это же моя профессия, Джо! Именно за это мне платят деньги...»), по окну («Без предупреждения!») открыли с улицы огонь...

— По нашему телетайпу получено сообщение: в Вашингтоне осторожно взвешивают все «за» и «против» деликатного вопроса о признании хунты. — Корреспондент Ассошиэйтед Пресс перешел на доверительный шепоток.

— Почему осторожно взвешивают? И почему этот вопрос деликатный? — изумился обычно непроницаемо-замкнутый шеф отделения «Синьхуа» в Чили. С аляповатого значка, приколотого над карманом его синей куртки казарменного покроя, на империалиста-янки вопрошающе уставился великий кормчий.

— Видите ли, мой дорогой друг, — американец обращался со своим собеседником осторожно и бережно, как с драгоценным китайским фарфором. — Видите ли, эпицентр любого катаклизма, случившегося к югу от Рио-Гранде-дель-Норте, вечно ищут на берегах Потомака.

— Да, да, да, — сочувственно закивал головой китаец.

Фрэнк не особенно вслушивался в разглагольствования коллег: мысли были заняты предстоящей поездкой за Глорией. Но одна беседа газетчиков — из «Морнинг стар» и «Униты» — показалась ему интересной.

— Генеральный директор корпуса карабинеров генерал Сепульведа отказался примкнуть к мятежникам.

— Моя новость стоит твоей. Кубинское радио сообщает о красноречивом признании «Нью-Йорк пост»: в штаб-квартире ИТТ откровенно ликуют по поводу переворота. Добились своего!

Прошло по меньшей мере полчаса, прежде чем О’Тул оказался у столика, где оформлялись документы. Хамоватого цензора словно подменили. Не читая, подмахнул текст телеграммы. Предупредительно протянул анкету! «Заполните, пожалуйста, и распишитесь. Вот здесь». Старательно приклеил фотографию к удостоверению личности: «Возьмите, прошу вас». Из ящика своей конторки достал опечатанный сургучом пакет: «А это...» Фрэнк перебил его: «Я знаю, давайте сюда».

— Любовное послание от сеньора Пиночета? — угрюмо съязвил Сэм Рассел, которому только что отказали в аккредитации.

— От адмирала Карвахаля, — ответил Фрэнк. («Пусть думают, что хотят. Главное — удалось заполучить пропуск».)

В гараже О’Тул прикрепил разрешение на проезд к ветровому стеклу, и все равно по дороге его не единожды задерживали патрули. Правда, без каких-либо неприятных последствий. Как заклинание действовали слова: «Друг нового порядка», выведенные каллиграфически четко рукою писаря министерства обороны. «Надо же — нового порядка», — подумал Фрэнк. Тоталитаризм всегда был ему ненавистен. И не только потому, что в войне с нацистами погиб отец, капитан канадских Королевских военно-воздушных сил. Имя его выбито на мраморной плите памятника павшим пилотам, что возвышается на берегу реки Оттавы напротив столичного муниципалитета.

На улицах пылали костры: тысячи томов, вытащенных из книжных магазинов и библиотек, — за ересь! — предавались огню. На грязном асфальте тротуаров — неубранные для устрашения инакомыслящих — лежали трупы.