Поединок. Выпуск 13, стр. 77

Вишин сидел молча, смотрел в окно, руки его, лежащие на столе, чуть дрожали. Лицо было непроницаемо.

— Одно мне непонятно, — продолжал Лукоянов, — как вы, уважаемый, обеспеченный, в конце концов, человек, могли пойти на преступление? Да еще своего же друга ограбили. Вот этого не могу понять!

— Какой обеспеченный! — неожиданно обиженным голосом сказал Вишин. — Триста пятьдесят в месяц и премия, как подачка! Мне в студенчестве отец столько ежемесячно давал только на карманные расходы.

— Вы сын академика?

— Нет, — отчужденно произнес Вишин. — Папа работал в райпищеторге. Он умер несколько лет назад. Осталось после него кое-что, но это для мамы. Она почти не работала, и пенсия у нее крошечная. Мне пришлось выкручиваться самому. А к жизни я привык совершенно другой. Купеческими кутежами никогда не увлекался, но в элементарном комфорте отказывать себе не привык. И не хотел. Зарплаты не хватало. Вечно в долгах как в шелках. Надоело! Как назло, Глеб подвернулся... На кой черт ему такая сумма? Через год он ее опять соберет. А тут...

В комнату вошел участковый, с ним понятые — пожилой мужчина и девушка. Оба недоуменно смотрели на сидящих.

— Антон Михайлович, — сказал Лукоянов, — отдайте деньги сами. Это хоть как-то вам зачтется. Ведь все уже ясно. И лежат они рядом, в столе, за которым вы сидите, в ящике. Ну?

Вишин отдернул руки от стола, будто обжегся, потом медленно протянул одну из них к ящику, открыл его и стал выкладывать обандероленные пачки купюр.

Вечер уже спустился на город, когда они вышли на улицу. Сверкнув красными огоньками, отъехала от подъезда машина, в которой увезли Вишина. Асфальтовая дорожка у дома была пуста. Только в самом конце ее стояли парень с девушкой.

— Как ты его вычислил? — спросил Соловьев.

— Аккуратность Тосика подвела. Он же все-таки ученый. Когда мы разговаривали в отделении, в его паспорте квитанция из ломбарда лежала и листочек с какими-то непонятными буквами и цифрами. Я ни о чем и не подумал, просто по привычке попросил сделать фотокопии и отпечатки снять, пока повестку подписывал. Смотрел потом на этот ребус и понять не мог, что он означает. Как древние письмена: ТЧК — 150, СРЖ — 200, КВП — 350, ЛМБ — 485, КВП-3 — 95, БРЦ — 200. Такой вот ребус. А потом вспомнил, что Кузнецова назвала машину Вишина тачкой. Вообще-то так многие говорят. И я подумал, может, он записывает какие-то имена и названия одними согласными. Попытался вставить гласные. Что-то получилось. Ну, например, СРЖ — Сережа. Мне эта мысль ночью в голову пришла. Утром решил проверить, помчался в институт. В коридоре увидел объявление, где членов КВП просили погасить задолженность. Оказалось — касса взаимопомощи. И Сережа нашелся, есть у Вишина такой коллега в институте, Тосик ему двести рублей был должен и отдал как раз в день свершения кражи. Это я потом выяснил. БРЦ — Бурцева, которого ты разрабатывал по моей просьбе, помогла найти Марина Борисовна, вспомнила фамилию приятеля, к которому спешил вечером после кражи Вишин, чтобы долг отдать. К тому же «станционный смотритель» опознал Вишина. Это он его имел в виду, когда говорил про директоров и прощелыг: башка седая, штанцы с наклепками. Вот КВП-3 я долго разгадывал. А оказалось — всего-навсего — квартплата за три месяца. А в ЛМБ, в ломбард, шустрый химик отправился прямо из нашего отделения. Благо отпрашиваться на работе не пришлось. Повестку-то я ему подписал с запасом. Он и воспользовался, чтобы заклад выкупить. Такие вот дела. Ты на автобус?

— Ага. Надо еще Черика выгулять, совсем, наверное, озверел.

— Ну, давай! Кланяйся своему лохматому. А я пройдусь до метро, подышу хоть.

Лукоянов не спеша двинулся вдоль дома. Парень с девушкой так и стояли в конце дорожки. Они молчали и не заметили Лукоянова. Шел месяц май.

АНТОЛОГИЯ «ПОЕДИНКА»

Алексей Толстой

Записки Мосолова

Повесть [9]

В январе 193... года с первым сквозным поездом из Москвы в числе других делегатов мы прибыли в Берлин на конференцию русско-германских писателей.

Мы высадились, как обычно, на Фридрихсбанхоф, хотя после налета французских бомбовозов еще не закончились исправления вокзала, под грудами мусора все еще находили трупы, и в огромных крышах не было ни одного целого стекла.

За поздним временем мы решили не ходить на первое заседание и, оставив в гостинице наши путевки, поспешили в ближайшее кафе утолить голод. В окно кафе мы видели площадь, залитую электрическим светом, и неимоверное скопление людей. Берлин переживал недели «октября». Рупоры громкоговорителей увеличивали возбуждение, крича о (всем теперь известных) событиях, прокатившихся по Западной Европе от Калабрии до севера Шотландии.

Мы курили и болтали. Сосед по столику — седой немец — поглядывал на нас поверх газеты.

— Товарищи, насколько я понял, вы — русские писатели, — обратился он к нам. — Я доктор. Неделю тому назад во время моего дежурства в госпитале умер ваш соотечественник, военный корреспондент Мосолов. Капелька так называемого «парижского газа» попала ему через разорванную перчатку на кожу, беднягу уже ничем нельзя было спасти. В его вещах найден дневник, который я прочел с величайшим интересом и считаю долгом передать вам эту рукопись.

Вслед за доктором мы поднялись по внутренней лестнице из кафе в гостиницу средней руки, где на площадке еще стояли пулеметы и красный фронтовик спрашивал пропуска.

Доктор ввел нас в свою комнату, сбросил с дивана ворох противогазов и предложил сесть. Стены были завешены необычайными рисунками плакатов, созданных суровым гением тех недель, — мрачными, как ненависть, и упрощенными, как движение руки, зачеркивающей старый мир.

— Искусство великого голода, щедро брошенное на перекрестки, на волю ветра и дождя, — сказал доктор, указывая на рисунки. Он вытащил из-под кровати, из чемодана, три клеенчатые тетради, видимо, не раз побывавшие в походной сумке. Это были дневники Мосолова, корреспондента «Известий», погибшего тридцати семи лет от роду в Берлине во время последней попытки остатков армии генералиссимуса Воргана подавить коммунаров.

Эти дневники, записки и материалы мы решили не только опубликовать, но и дополнить их тем, чему были свидетелями сами и что слышали от современников...

Ноябрь 1918 г.

...Все это до чрезвычайности просто, дешево и, если бы не было так кроваво гнусно, — походило бы на скверно разыгранную пьесу где-нибудь в пожарном сарае...

Шестнадцатого ноября экстренный поезд французского генерала Жанена задержался в пути на три часа... Жанен назначен Парижем главнокомандующим всеми военными силами белых в Сибири... Полковник Уорд — в сдержанном бешенстве. У него под командой один только Мидльсекский батальон. У Жанена кроме русских — пятьдесят тысяч чехословаков... Итак, Франция кроет Англию, и у нас в Омске спешно перестраивают ориентацию.

...Роту Омского полка, стоящую в почетном карауле, несколько раз уводили греться в зал третьего класса. Там по неделям сотни пассажиров ожидают маршрутного поезда... Все это валяется на полу, старики и дети ходят под себя, потому что на улице пятьдесят градусов мороза... Поминутно визжит дверь, морозный туман ползет сквозь вонь... Это наш тыл...

Солдатешки тоже зябнут в английских шинелях и злобно поглядывают на чешских легионеров... Эти одеты с шиком, — в белые валенки и короткие нагольные полушубки... На вокзале они появляются, чтобы достать спирта у казаков атамана Красильникова. Атаман встречает генерала Жанена. Казаки — у себя в теплушках, окутанных дымом и паром от пельменей, — варят их в чайниках, торгуют спиртом, режутся в карты. Женщинам прохода нет мимо их эшелона. Вот это жизнь!