Поединок. Выпуск 9, стр. 60
Несмотря на поздний час, геологи и рабочие не расходились по палаткам. Они сидели вокруг костра, у реки; оттуда доносились смех, звучные аккорды гитары.
«Нет, они не чувствуют себя одинокими, они веселы и не притворяются, что им весело, — подумал Павел, и его неудержимо потянуло к товарищам, прочь от палатки, где находился Станислав. — Но что мне, мне мешает быть таким, как они?..»
III
Утром Павел сидел у Турчина. Он пришел просить начальника дать ему взамен Левы другого рабочего.
В палатке-камералке, где принимал Турчин, кроме Павла находились Люба, только этой весною окончившая МГРИ (Московский геологоразведочный институт), хрупкая большеглазая девушка, неуклюжая, плоскогрудая, похожая на подростка, и юный техник Коля Толкунов, только прилетевший в партию на свою первую в жизни работу. Турчин проводил с Колей инструктаж по технике безопасности.
Павел присел на грубо сколоченной лавке рядом с ожидавшей своей очереди Любой, шепнул ей:
— Что, вызывал?
— Нагоняй, наверное, будет… — тихо ответила Люба; губы ее подрагивали.
Павел знал, что тоненькой этой девушке, никогда не занимавшейся спортом, очень трудно даются маршруты, особенно через горы и хребты. Вечерами он видел Любу заплаканной и от души жалел ее. Такое случается с новичками. В нелегкую работу геолога они втягиваются, как правило, постепенно, лишь в конце сезона.
Рыжебородый (в полевых условиях Крайнего Севера считалось дурным тоном ходить бритым), рыжеволосый Турчин, весь заляпанный четкими и крупными веснушками, смахивал на Соловья-рабойника: плечи штангиста, массивный подбородок, шальной взгляд светло-карих глаз; на лбу — неизменная повязка самурая, чтобы пот не застилал глаза. Он сидел за огромным, врытым в землю лиственничным столом, заваленным картами аэрофотосъемки, образцами пород, деловой перепиской, и говорил Коле Толкунову зычным басом:
— В горах осыпей остерегайся. Покатишься вниз — костей не соберешь. Реку переходи с величайшей осторожностью. Заблудиться в тайге — в два счета. Отлучаться из лагеря без моего разрешения категорически запрещаю, иначе выгоню к чертовой матери. Вот и все… Да! Не вздумай из дробовика медведя бить. Разорвет в клочья. Стрелять только из карабина и только в случае нападения.
— А если я ему из дробовика с близкого расстояния влеплю? — храбро сказал Коля.
— Тебе русский язык понятен? За-пре-ща-ю! Все. Распишись и приступай к работе. Хватит трали-вали разводить.
Коля Толкунов вышел из камералки; Турчин, упершись веснушчатыми руками в стол, тяжело посмотрел на Любу.
— Что ж мне с вами делать прикажете, голубушка? — пробасил он. — Хреново работаете. Маршруты вам не под силу, ни один в срок не сделали. Рублем я вас уже наказывал. Чем думали, когда в МГРИ поступали?
— Я бы попросила вас не грубить, — пятнисто покраснев, перебила Люба.
— Попросила! — махнул рукою Турчин. — Начитались разных идиотских книжек, где труд геолога отождествляется с увлекательным туризмом, вот и возомнили себя геологом. Что, не так? Так, голубушка, так. Иначе б заблаговременно и серьезно занялись спортом, крепкие мышцы геологу нужны не менее светлой головы.
«Как ему не стыдно так разговаривать с женщиной! — все кипело внутри Павла. — И этот человек — кандидат наук, известный в геологии специалист!..»
Люба сидела, низко опустив голову. Турчин тяжело и протяжно вздохнул и посмотрел на Павла, как бы ища у него сочувствия.
— Будь моя воля, — прихлопнув ладонью по столу, сказал он, — ни за что бы баб в геологоразведочные вузы не принимал!
— Вы хам! Хам! — вдруг крикнула Люба и вскочила с лавки. — С вами невозможно работать! Недаром от вас бегут геологи, недаром!
Прокричав это, она выбежала из камералки.
Турчин с минуту барабанил пальцами по столу, раздумывая. Потом сказал Павлу:
— Везет мне на истеричек! Но ничего не поделать: угроза термоядерной катастрофы, стресс и прочие наимоднейшие понятия. Нервы у людей напряжены до предела.
— Как у вас с Любой… некрасиво получилось, очень некрасиво, — промямлил Павел.
— Хватит об этом, — коротко отрезал Турчин, перебирая на столе бумаги. — С чем пожаловал, Князев?
— Видите ли, у меня личное дело… может, даже не совсем личное, — начал Павел, отчего-то сконфузившись. — Мой маршрутный рабочий, Лев Кондаков, — ужасно тяжелый человек.
— В каком смысле? Отказывается таскать рюкзак с образцами, плохо ходит? — поморщившись, перебил Турчин.
— Как раз в этом отношении он идеален… Я имею в виду его моральное состояние. Он чем-то угнетен, подавлен и срывает свое зло на всех и вся. Нельзя ли попросить другого рабочего? И для дела, думаю, будет…
— С Кондаковым нельзя работать, потому что он зол, со мною — потому что я хам! — оборвал Турчин. — Послушай, Князев, у нас не детский сад, и мы не в бирюльки играем. С меня требуют план, и только план, и при этом не учитывают особенностей характера моих подчиненных. Давай-ка не будем заниматься склоками. Будем работать. Дать нового рабочего не могу — нету. Заменить — тоже: по какому это праву я должен подсовывать нехорошего Кондакова другому, а тебе вручать хорошего? Все. Точка. Иди, ты должен уже быть в маршруте.
Павел поднялся и вышел из камералки. «Свинья! Разговаривает как с мальчишкой! И я его на «вы», а он будто не замечает и «тыкает». Действительно — хам!»
В Павле говорило оскорбленное самолюбие.
Станислава в палатке не было: он уже ушел в маршрут. Павел пристегнул к ремню геологический компас, кобуру с ТТ, планшет, извлек из железной банки с водою геологический молоток (в воде его держали, чтобы не рассохлась ручка).
Лева покуривал возле своей маршрутки; заметив геолога, не спеша поднялся, надел рюкзак, перекинул через плечо казенную одностволку.
В это время загудел вертолет. Зеленый МИ-4 прилетал с базы экспедиции, из большого северного поселка, раза два-три в месяц — завозил в партию продукты, геологическое снаряжение, почту, снимал отряды с дальних точек работ.
— Покури еще, — сказал Павел Леве. — Узнаю, может, письма есть.
Павел ждал письма от Лили. Она ни разу не написала ему за этот сезон, но он все равно ждал.
Лева молча сел возле своей маршрутки. Почта его не интересовала. Ему вообще никто не писал.
Вертолет вынырнул из-за сопки и начал кругообразное снижение. Он с грохотом опустился на каменистом пятачке, обозначенном с четырех углов флажками из марли.
Когда перестал вращаться винт, Павел первым подбежал к отворившейся дверце и принял из рук бортмеханика пухлую пачку писем. Дрожащими руками он перебрал письма. Ему, как всегда, писала только мать. Павел побрел было к палатке Левы, чтобы идти с рабочим в маршрут, когда внимание его привлекла следующая сцена. От камералки шли двое: Люба, за ней — Турчин. Начальник партии удерживал девушку за рукав, та, вся в слезах, вырывалась, на ходу поправляя рюкзак за плечом, и кричала:
— Уходите от меня все! Не держите меня вы, мужик!
— Учтите: домой полетите за свой счет, геолог обязан отработать до конца сезона, — предупредил Турчин.
— Ну и пусть!
— По собственному желанию хотите уволиться? Не получится, голубушка. Сегодня же даю РД (радиограмму) на базу: увольняю вас как несоответствующую должности.
— Пусть, пусть!
— Истеричка! Рожайте детей и возитесь с кастрюлями, а не лезьте в поле!
Залезая в багажное отделение вертолета, Люба споткнулась и упала. Бортмеханик поспешно помог ей подняться.
«Я б таких на пушечный выстрел не подпускал на руководящие должности. Работа с людьми предполагает прежде всего человечность. Ну, дал бы ей маршруты полегче, к концу сезона, глядишь, и втянулась бы. Как он этого не понимает!»
Но ввязываться Павлу не хотелось. Да и поздно было: вертолет с Любой взлетел.
IV
…Они сидели в плавучем ресторане на Москве-реке и пили сухое вино с легкой закуской.