Гуд бай, Арктика!.., стр. 7

Леня спустился посмотреть, куда можно бросить рюкзаки. Вернулся растерянный:

– Ты знаешь, вся наша каюта – одна большая кровать. Она такая большая, – сказал он, – что места хватит и тараканам – даже о-очень крупным! Одеяла истрепанные, волглая простыня, плоские подушки в наволочках, не стиранные с тех пор, как эта посудина сошла со стапелей…

Тем временем «Duong Jonq 36» на всех парусах уносился в темноту.

Кроме нас ночевать на борту остались только австралийцы.

– А! Вы русские? – вскричали они. – Знаем, слышали, есть такая страна. Russian vodka!!!

Так они шутили туповато. Из чего мы с Леней сделали вывод, что умные ушли, а глупые остались, и это нас совсем не ободрило.

Повсюду звенели стаканы, скоро все стали разговаривать на повышенных тонах. Морды красные. Мы решили пойти к себе в каюту.

Спускаемся, зажигаем свет, а прямо на простыне посреди кровати сидит огромный, с ладонь, таракан – шевелит усами. Клянусь, мы не встречали таких тараканов – ни в Индии, ни в Непале, нигде!

Леня решительно сгреб усатого броненосца и сжал в ладони. Тот стал топорщиться, ершиться, судя по всему, разразился ужасной бранью, вырвался на свободу и бросился наутек.

На подушке мы увидели второго. Леня сцапал его, выскочил на палубу и кинул в Южно-Китайское море. Шлепка мы не услышали. Или он нырнул, как чемпион, без брызг, или улетел. На стенках гальюна сидело еще четверо. Увидев нас, они лениво расползлись по углам.

– Давай ляжем, – предложил Леня, – и будем наблюдать.

Мы легли, не раздеваясь, ничем не укрываясь, оставив гореть единственную в каюте тусклую лампочку, и уставились, не мигая, в нависший дощатый потолок. Леню сразу укусила блоха, и нас обоих облепили комары. Дверь закрывать нельзя – удушающая жара. Вентилятор? Нет, вентилятор не работает. Свет не гасим – у нас вся надежда на эту мутную лампочку, чтоб она дотянула до утра, и мы худо-бедно держали ситуацию под контролем.

– Ты даже представить себе не можешь, сколько насекомых кишит на кораблях! – нагнетал и без того густопсовую атмосферу Леня. – Основная пиратская проблема была, что они страдали от укусов насекомых. Комары, клопы, блохи мучили пиратов. Утром вскочат, и давай чесаться. Поэтому они такие кровожадные, свирепые и вне всякой меры употребляли ром.

Несмотря на тучное изобилие невзгод, он решил довериться объятиям Морфея. Однако на беду прямо над нами находилась кают-компания, где австралийцы напились в стельку и давай орать песни под караоке:

– Онли юууу…

После чего вся эта бражка не вытерпела и пустилась в пляс. Парни из Сиднея топали так, что под ними доски прогибались, чуть не касаясь кончиков наших носов. А в глаза нам сыпалась труха.

– Наверное, это танцы австралийских аборигенов, – интеллигентно предположил Тишков. – Хороший склепик, – говорил он, озираясь. – Прелестно, правда? – Леня сардонически улыбался. – Вот ты, Марина, любишь и умеешь отдыхать. В чем в чем, а в этом тебе не откажешь.

Вдруг с верхней палубы метнулась тень, что-то просвистело и тяжело плюхнулось за борт. Следом повалились другие грузные тени, в их очертаниях узнавались наши спутники, которые стали прыгать в Южно-Китайское море, овеянное легендами о драконах, акулах, гигантских скатах, а также медузах-физалиях, чьи щупальца вызывают смертельные ожоги.

Некоторое время над морем разносились ликующий рев, и плеск, и разудалый утробный смех. После чего по нижней палубе прошествовали, словно с Лениных иллюстраций к «Охоте на Снарка» Кэрролла, шляпник – голый, но в шляпе, булочник – голый, но с батоном, барабанщик – голый, но с барабаном, браконьер – голый, а в руках ружье, и только балабон – единственный в галстуке и с колокольчиком. Все они куда-то шли и чего-то искали. Искали Снарка.

Видимо, их поиск увенчался успехом. Ибо когда находят Снарка, он оборачивается Буджумом, ужасным и неописуемым. Это пустота, черная дыра, из которой мы вышли чудесным образом и которой в конце концов будем поглощены. Проще говоря, движок потарахтел-потарахтел и затих. Свет погас. Наступила египетская тьма. Австралийцы мигом унялись. Отовсюду послышался пушечный перекатистый храп.

– А тараканы подумали, – зашептал Леня, – о! Люди угомонились, теперь мы будем хулиганить!..

Я встала, взяла подушку, ковер, наброшенный на эту бесприютную кровать, и отправилась на верхнюю палубу.

– Ну, зря, – Леня ухватил меня за руку. – Давай считать, что у нас тут санаторий. Место, где мы изживаем первобытные страхи.

Когда мы сходили на берег, старый вьетнамский кэп попросил заполнить анкету – как нам понравилась его развалюха с тараканами. Леня на все ответил: «excellent», и только жилищные условия отметил: «good».

После путешествия в Халонг мы опасливо поглядывали на наших новых компаньонов, которые роились и сдвигали кружки с пенящимся пивом местного розлива, оглашая взрывами смеха крошечный зал ожидания.

– Не напоминает тебе Вьетнам? – спросил Леня. – Все так уже говорят одновременно. Скоро купаться начнут прыгать.

Вспомнили, что Рут Литтл родом из Австралии.

– Ладно, если только Рут, – успокоенно сказал Леня. – Один в поле не воин. Наверно, мы, русские, тоже не внушаем им доверия. Прочитали «Братьев Карамазовых» – теперь не знают, чего от нас ждать. Сможем ли мы все ужиться в столь ограниченном пространстве? – Он открыл замусоленный англо-русский словарь, положил ноги на чемодан с Луной и задремал.

Тут наконец прилетел запоздавший самолет.

Мы долго поднимались сквозь непролазный слой облаков – казалось, мы в них совсем увязли. Вторая бессонная ночь. Уже засыпая, я слышала, что принесли бутерброды, правда, их почему-то не дарили, а продавали. Леню давно сон сморил.

Вдруг будто колокольчик звякнул над ухом. Я посмотрела в иллюминатор. В ясной черноте ночи – абсолютно безоблачной – под куполом небесным полыхало изумрудное с лимонным и аметистовым полярное сияние. Корона и развевающиеся протуберанцы, которые разгорались прямо на глазах.

Я крикнула:

– Северное сияние!

Леня с трудом открыл глаза, глянул на игру энергетических токов и волшебных пространств, после чего пробормотал, неумолимо засыпая:

– Да ладно тебе, там, на Груманте, мы это сияние сто раз увидим!

Глава 7

«Северный полюс алкоголя не терпит!»

Прямо из самолета мы шагнули в сырую темень. Лил дождь, с моря задувал колючий ветер. По левое крыло поднималась отвесная гора, скрытая туманом и облаками, справа расстилался дикий брег, свинцовый океан и огоньки горели вдалеке – то ли корабли на приколе, то ли маяки. Вода светилась, а воздух – Леня потом говорил, что вмиг почувствовал, – воздух Лонгиербюена был слишком чистый, явно разреженный.

Название городка мы стали с легкостью произносить лишь к концу нашего путешествия. Что было трудного, почему так ломали язык? Казалось бы, проще простого: Лонгиербюен, что означает «поселение Лонгиера», по имени романтика-бизнесмена, который открыл здесь шахты и начал добывать уголь. Через пару лет он продал свой бизнес норвежской компании. Сквозь клочья тумана вырисовывались на горах остовы башенок – то ли они работают эти шахты, то ли заброшены, то ли серединка на половинку, непонятно.

В аэропорту нас встретило чучело белого медведя. Мы на него посмотрели неодобрительно. Наутро такое же чучело попалось нам на глаза в Полярном музее. В приюте «Base Camp», где мы собрались немного выспаться, дощатые стены были обиты пятнистыми шкурами нерп.

Мы с Леней плохо относимся к шкурам и чучелам. Однако нам объяснили, что жители снежных краев – саамы, эскимосы и алеуты – имеют специальные квоты на морской промысел. Из нерповых шкур они шьют непромокаемые кухлянки, двойные меховые штаны и сапоги-торбоса. Из шкур моржей получаются прочные каркасные каяки и байдары, кости китов с незапамятных времен служили им строительным материалом. На обогрев и освещение жилья шли пропитанные жиром китовые кости, тюлений и олений жир. Да и потом северные люди могут без передышки поглощать десять-четырнадцать килограммов жира, масла и мяса! А если бы эскимосы и алеуты питались продуктами, которыми я кормлю Тишкова, эти народы не дожили бы до наших дней.