Тайна тринадцатого апостола, стр. 23

Он бросил книгу на стол.

— Это чтобы Петр вымолвил такое! Иисусу никогда в жизни не доводилось слышать подобных признаний — ни от Петра, ни от кого-либо другого. Пойми же, Иоханан, отправив меня в изгнание, апостолы присвоили себе исключительное право свидетельствовать об Иисусе. Евангелие в их руках становится ставкой в борьбе за власть. Иисус в их воспоминаниях будет переживать превращения все более явные, это очевидно. Как далеко могут они зайти?

Иоханан опустился на пол у его ног, положил руки ему на колени:

— Ты не можешь позволить им сделать это. Они записывают свои воспоминания — запиши и ты все то, о чем рассказываешь здесь ученикам, и пускай твой текст ходит по рукам так же, как их записки. Поведай обо всем, аббу: о вашей первой встрече на берегу Иордана, об исцелении бессильного в купальне Вифезды, о последних днях Иисуса… Пусть он предстанет таким, каким я его узнал с твоих слов, не дай умереть теперь памяти о нем!

Он неотрывно, настойчиво смотрел в лицо своего приемного родителя, а тот взял со стола другую пачку листов.

— Что до Павла, он весьма сообразителен. Знает, что люди лишь благодаря вере в воскресение могут выносить свое жалкое существование. Вот он им и толкует: вы воскреснете, поскольку Иисус воскрес первым. А коль скоро он воскрес, стало быть, он Бог, ибо только Бог может воскресить самого себя.

— Так что с того, отец? Павел пишет послания своим ученикам? Действуй так же. Помимо своего рассказа, напиши и ты нам письмо. Послание, призванное утвердить ту истину, что Иисус не был Богом. А доказательство… ведь существует его могила.

Лицо старика замкнулось, и Иоханан взял его руки в свои:

— Не хотелось тебе говорить, но Елиезер Бен-Аккайя, глава иерусалимских ессеев, скончался. Неужели он унесет с собой тайну могилы Иисуса?

На глазах старого человека показались слезы. Со смертью ессея из мира уходило все, что было связано с молодостью.

— Тело тогда унесли сыновья Елиезера: Адония и Озия. Они знают, где он погребен. Значит, нас трое, знающих это. И довольно. Я научил тебя, как соединиться с Иисусом после смерти. Что даст тебе знание о том, где упокоились его бренные останки? Пустыня почтительно оберегает его последний приют — люди так бы не сумели.

Иоханан проворно вскочил на ноги и вышел, но тотчас вернулся. В одной руке он держал пачку чистых пергаментных листов, в другой перо из рога буйвола и глиняную чернильницу.

— Так пиши, аббу. Пиши, чтобы Иисус остался среди живых.

36

— Объявляю это торжественное заседание открытым.

Ректор Союза Святого Пия V с удовлетворением отметил, что некоторые из братьев избегают опираться на спинки кресел: бичуя себя металлическим хлыстом, они читали длинный псалом «Помилуй меня, Боже».

В зале появилось два новых предмета обстановки: прямо перед ректором, у подножия окровавленного распятия, был установлен самый обычный стул. А на пустом столе напротив — рюмка с бесцветной жидкостью, слегка пахнущей горьким миндалем.

— Брат мой, займите место согласно процедуре.

Один из присутствующих встал, обошел вокруг стола и сел на стул. Ткань, скрывавшая его лицо, трепетала так, словно он задыхался.

— На протяжении долгих лет вы безукоризненно служили нашему Союзу. Но недавно вы совершили серьезную ошибку, разгласив конфиденциальные сведения, имеющие для нашей миссии основополагающее значение.

Человек с мольбой простер руки к присутствующим:

— Плоть слаба, братья мои, я умоляю вас простить меня!

— Не о том речь, — в голосе ректора прорезались стальные нотки. — Плотский грех очищается таинством покаяния, подобно тому, как Господь наш простил грезы блуднице. Но, рассказав этой девушке о наших делах…

— Она более не опасна!

— Воистину. Пришлось позаботиться о том, чтобы причинить вред она уже не могла. Что всегда прискорбно и должно оставаться мерой исключительной.

— Но тогда… коль скоро вы были так добры, что уладили эту проблему…

— Вы не понимаете, брат.

Тут он обратился к собранию:

— То, что поставлено на карту, до крайности важно. До середины XX века только церковь могла толковать Священное Писание. Но с тех пор как папа Павел VI в 1967 году, к нашему великому сожалению, упразднил Конгрегацию индекса, ведающую церковной цензурой, мы потеряли контроль над ситуацией. Кто угодно может публиковать все, что вздумается, нет больше индекса, этого указующего перста, по знаку которого вредоносные сочинения отправлялись в библиотечные секретные хранилища — в так называемый «ад». Индекс рухнул, будто отвалился, палец, изъеденный проказой новомодных идей. Простой монах, порывшись в фондах библиотеки своего аббатства, может ныне представлять серьезную угрозу для церкви, ибо в его власти предать гласности доказательства того, что Христос был всего лишь обычным человеком.

Собрание тревожно зашевелилось.

— С тех пор как святой папа Пий V основал наш Союз, мы боролись за сохранение в сознании публики образа «Господа и Бога нашего» ставшего человеком. И всегда нам это удавалось.

Братья дружно покивали.

— Но времена меняются, властно требуя более серьезных мер. Нужны средства, чтобы искоренять зло, учреждать семинарии и ограждать их от духа вольнодумства, контролировать прессу по всей планете, предотвращая некоторые публикации. Чтобы оказывать давление на правительства в сфере культурной политики, чтобы помешать исламу и сектам заполонить христианский Запад, необходимы огромные траты. Вера может двигать горы, но рычагом ей служат деньги. Они могут все: став орудием в чистых руках, они спасут церковь, которой ныне грозит утрата самого драгоценного — догматов о Воплощении Господня и Пресвятой Троице.

Одобрительный гул пробежал по залу. Ректор устремил взор на распятие, под которым дрожал обвиняемый:

— Так вот, финансируют нас до жалости плохо. А помните ли вы, как внезапно баснословно разбогатели тамплиеры? Никто так никогда и не узнал, откуда нахлынули на них эти богатства. А меж тем неистощимый источник этого благоденствия сейчас так близок, стоит только руку протянуть. Если мы овладеем этим источником, в нашем распоряжении окажутся ничем не лимитированные средства для исполнения священной миссии. При одном условии…

Он опустил взгляд — туда, где злосчастный брат, казалось, на глазах таял, готовый растечься под слепящими лучами двух прожекторов, расположенных над распятием.

— При условии, что чья-либо невоздержанность не испортит дела. Вы же, брат, такую невоздержанность допустили. Нам удалось вырвать терновый шип, вонзённый вами в плоть Господа нашего, но нам это едва удалось. Мы больше не можем полагаться на вас, и значит, ваша миссия сегодня закончится. Прошу десятерых присутствующих здесь апостолов подтвердить голосованием мое верховное решение.

Десять рук одновременно простерлись к распятию.

— Брат, наша любовь пребудет с вами. Процедуру вы знаете.

Приговоренный открыл лицо. Ректору часто приходилось его видеть, но остальным — никогда. В исключительных случаях можно было увидеть только руки.

Маска упала, присутствующие увидели перед собой старика. Вокруг его глаз залегли глубокие тени, но взгляд ни о чем более не молил; этот финальный акт был частью миссии, которую принимает на себя любой член Союза. Его приверженность к Христу — Богу была всепоглощающей, и сегодня она не ослабнет. Ректор встал, десять апостолов последовали его примеру. Они медленно протянули друг другу руки, пальцы их соприкоснулись.

Перед запятнанным кровью распятием десять мужчин, соединив руки, устремили взгляды на своего брата, который тоже поднялся. Трястись он перестал, ведь Иисус, распростертый на деревянном столбе, не дрожал.

Ректор возвысил голос и безо всякого выражения произнес:

— Брат, три лица Пресвятой Троицы знают, сколь ревностно вы служили делу одного из них.

Они примут вас в свое лоно, озарив Божественным светом, который вы искали всю свою жизнь.