Солнечный круг, стр. 41

— Обязательно настанет, Лера, обязательно! — Отец вошел в освещенный круг — мы даже не заметили, когда он вернулся, — сел на корточки и протянул к огню руки. — Это будет время прекрасных людей. Они и тогда, наверно, будут разными: умными и недалекими, красивыми и не очень, спокойными и вспыльчивыми… Но всех их объединит самое замечательное человеческое качество — доброта. Ты сможешь подойти к любому человеку, ты впервые в жизни увидишь его и ничего не будешь о нем знать, кроме главного — это хороший человек. Люди не свалились с луны, люди живут на земле тысячи и тысячи лет. От того первобытного человека, который жил в пещере и ел сырое мясо, до нас — дальше, чем до самой далекой звезды. Но разве назовешь людьми тех дикарей, что придумали душегубки и Майданек, делали абажуры из человеческой кожи и сбросили атомную бомбу на Хиросиму?! Вот ведь какая штука получается… Мир, в котором мы живем, меняется куда быстрее, чем мы сами, и ни сверхзвуковые самолеты, ни телевидение, ни атомные электростанции, ни умнейшие машины и станки, какие только создало человечество, сами по себе никого еще не сделали счастливым, умным, добрым, честным. Они служат добру или злу одинаково равнодушно. А людей делают счастливыми и несчастными другие люди. Мир всегда разделяла баррикада, по одну ее сторону те, кто хочет, чтоб все были братьями, а по другую — те, кто мечтает превратить людей в рабов, кто хотел бы заграбастать всю землю. И битва между ними идет тысячи лет. Но никогда еще на земле не было столько прекрасных людей, как сейчас, и с каждым годом их становится все больше. Худо, неуютно возле них всякой нечисти. Она приспосабливается, пятится в свои норы, и вымирает в них, как вымерли мамонты…

Костер догорал. Из-под раскаленных угольев еще вырывались хлипкие языки пламени, но по краям они уже затягивались золой. Возле палатки чернела груда хвороста, — но никому не хотелось за ним подниматься. Было тихо, ночная темень все туже и туже стягивала кольцо.

— И коммунизм наступит не тогда, когда у нас будет много машин, у нас их и теперь немало, и не тогда, когда молочные реки потекут в кисельных берегах, а когда на земле не останется ни одного плохого человека. Потому что коммунизм — это, прежде всего, хорошие люди, а уже потом — все остальное.

Отец потирал над костром озябшие руки. Ростик сгорбился, уткнув подбородок в колени. Жека и Витька лежали головами друг к другу, опершись на локти. Лера свернулась калачиком, у нее были закрыты глаза.

Я тоже закрыл глаза. И увидел перед собой баррикаду. Она пересекала весь земной шар, как черный обруч меридиана на глобусе. Мы стояли за этой баррикадой, плечо к плечу, — отец, Лера, Витька, Ростик, Жека, Казик, я, миллионы и миллионы людей. Белых, желтых, черных. Всех национальностей, какие только есть на свете. А по другую сторону баррикады жались всякие подонки. Белые, желтые, черные, в полоску, в крапинку… И мы — не мальчишки, а солдаты. Потому что любому гаду когда-то было тринадцать лет, и, может, он стал бы совсем другим, если бы еще тогда с ним беспощадно сражались его товарищи.

Набив свою трубку, отец прикурил от уголька. Усмехнулся.

— Что ж вы плот без охраны бросили? Сколько сейчас? Ого, без малого двенадцать. Тима, Виктор, заступайте на вахту. В три вас сменят Жека и Ростик, общий подъем в шесть, завтра у нас горячий день. Пароль: «Костер», отзыв: «Звезда». Все. Перекусить вы мне что-нибудь оставили или сами все слопали?

— Оставили, — глухо ответила Лера. — Сейчас подогрею.

…Посвечивая фонариками под ноги, идем с Витькой на вахту. «Собачья вахта» — так ее называют моряки, с двенадцати до трех больше всего спать хочется. Да ладно уж, в крайнем случае окунемся.

От плота на сушу мы перекинули доску. Точно помню. Но где она? А где сам плот?

Тонкие лучи фонариков обегают заливчик, дробятся на дегтярной воде.

Нету нашего плота.

Исчез.

Испарился.

Улетучился.

— Сюда-а! — отчаянно кричим мы с Витькой и сами бежим к палатке.

ПОЖАР

Ростик и Жека выхватили из костра горящие головни. Смоляки коптили, как неисправные керогазы, но света давали побольше наших фонариков. Желтые вытянутые языки дрожащими пятнами легли на воду, и мы столпились у берега, словно надеялись рассмотреть следы «Кон-Тики-2» или того, кто похитил наш плот.

Что его угнали, в этом мы не сомневались. Швартовался Витька. Никто лучше его не умел вязать хитрые морские узлы; уж коль они удержали плот во время грозы, когда взбесившаяся река, казалось, вот-вот в клочья порвет канаты, то теперь… В узкой бухточке почти не ощущалось течения. Жека бросил на середину кусок коры, и, освещенная факелами, она покачивалась на месте. Даже если бы мы не привязали плот к вербам, сам он уплыть отсюда никак не смог бы.

— Интересная история… — озадаченно проговорил отец.

Мы подавленно молчали.

— Это они! — Ростик кивнул в сторону косогора, на котором стоял дом «дяди Клавы». — Ну, я им, гадам, сейчас… — И серой тенью нырнул под вербу.

Отец в два прыжка догнал его и притащил назад.

— Еще чего не хватало! — сердито проворчал он. — Доказательства у нас есть? Никаких. А без доказательств, сами видели, как с ними разговаривать. Да и не они это, может… Какой им смысл? Если бы мы их уже на чистую воду вывели — другое дело, хоть как отомстить постарались бы. Но мы ведь еще ничего не сделали… Нет, с нами задираться Боровикам никакого расчета нету.

— Африкану расчет не нужен, он и без расчета любую пакость сделает! — рвался Ростик. — Плохо вы его знаете…

— Хватит! — прикрикнул отец. — Давайте лучше решать, что делать. Видимо, нужно подождать до утра, в такую темень вести поиски бессмысленно.

— Его до утра черт-те куда уволочет, — хмуро бросил Жека. — Ищи-свищи…

— Не думаю, — пожал плечами отец. — Разве что кто-то будет управлять. Река здесь извилистая, если пустили по течению, обязательно где-то близко к берегу прибьется. Что у нас там осталось?

— Все… — упавшим голосом произнесла Лера. — Продукты, рюкзаки с одеждой и обувью, аптечка, паяльная лампа, бензин… Никто ведь не думал…

— М-да… — запыхтел трубкой отец. — Ну, что ж, утро вечера мудренее. Дежурство за ненадобностью отменяется, пошли к палатке. А то и ее утащат.

— Постойте! — Витька не принимал участия в разговоре. Вооружившись фонариком, он ползал на брюхе по песку. — Ростик прав — это сделал Африкан. У меня есть доказательство.

— Да ну?! — Мы чуть не навалились на него всей гурьбой. — Какое?

— Вот какое! — Витька посветил себе на руку, и мы увидели выпуклую черную пуговицу, облепленную блестками песка. — Это пуговица с куртки Африкана. Видите, на ней рисунок, как на футбольном мяче, только у него такие пуговицы на куртке.

— Нат Пинкертон, — сказал я и пробежал пальцами по своим пуговицам, как по клавишам баяна. — Шерлок Холмс…

— Ну-ну… — Витька сжал кулаки. — Кто еще?

— Майор Пронин! — Я просто не мог остановиться. — Комиссар Мегрэ! Спасибо за находку, а то я думал, что так и придется без пуговицы щеголять. А может, это я угнал плот?

Витька подергал меня за полу куртки, тщательно сравнил пуговицы и плюнул.

— Держи, неряха… Нашел где терять!

— Пойдемте спать, сыщики, — засмеялся отец. — На рассвете двинем вниз по течению на поиски.

— На своих двоих? — вздохнул Жека.

— На своих двоих.

С шипением погасли в воде догоревшие факелы, и мы уныло поплелись наверх. Поднялись на бугор, и тут я увидел вдали на реке какую-то яркую точку. Не знаю почему, но у меня вдруг тревожно заныло сердце.

— Смотрите! — крикнул я. — Что это?

Отец оглянулся и схватил меня за плечо.

— Что-то горит! Неужели наш плот? Ростик, к палатке! Не оставляй ее ни на секунду! — И он побежал к берегу.

Мы ринулись за ним.

Вдоль берега шла хорошо утоптанная тропинка. Она смутно белела в темноте. Бежать было легко, не то что утром, и теперь я почти не отставал от отца.