Красные лошади (сборник), стр. 60

Влюбилась! заорали ребята. Алфредова невеста!

Я тоже закричал. Только Стёпка не произнёс ни слова. Подошёл ко мне, ткнул меня кулаком в ногу.

Чего надрываешься? Трогай.

Потом мы возили жерди к реке. Там строили загон для свиней и обносили его жердями. Потом мы возили песок, солому всё, что нам было под силу.

Яблоки в садах зрели. Зрела наша ненависть к Алфреду. Почему мы его так ненавидели? Я и сейчас ещё толком не понимаю. Кажется, лично нам он не делал никаких гадостей.

Он купался целыми днями, разъезжал с Любкой на велосипеде, валялся в гамаке, удил рыбу. Когда мы приходили на речку смыть свой рабочий пот и пыль, он удалялся, насвистывая, причём на нас даже не глядел. А однажды, когда Степан наступил на его рубаху, сказал даже:

Извините, я хочу взять рубашку.

В другой раз, когда Гурька, нырнув, привязал его леску к коряге, он просто отрезал её ножом и ушёл улыбаясь.

Любка, завидев нас, переходила на другую сторону улицы или сворачивала в проулок. Может быть, так вот и лето прошло бы, но случилась одна история.

Рано утром мы все лежали у кузницы, возле своего трактора, ждали, когда придёт из колхозного правления Стёпка, принесёт наряд на работу. Утреннее солнце клонило в сон. Оно будто водит перышком по щекам. Я заметил: если лежишь на солнце ничего не делая, всегда хочется подремать.

Вдруг все ребята подняли головы. К кузнице шёл дед Улан. Одной рукой он опирался на свою вересовую палку, а другой тащил здоровенный яблоневый сук. Он тащил сук с трудом. Коленки у него тряслись, голова вздрагивала.

Дед обвёл нас взглядом, словно выискивал кого-то.

Турки вы, сказал дед. Турки алфреды.

К кузнице подошёл Стёпка. Он увидел яблоневый сук у деда в руках и сразу понял, в чём дело.

Дед, это не мы, сказал он.

Улан отпихнул его палкой.

Отойди Турки вы, бормотал он. Пустое вы семя. Полова

Дед заплакал. Старый уже был человек. Даже отлупить нас у него не было силы. Мы бы не сопротивлялись, пусть лупит. А он повернулся и пошёл прочь. Старается идти быстро. Ноги его не слушаются, только трясутся пуще, а шага не прибавляют.

Кто? спросил Стёпка.

Ребята молчат. Стёпка ещё раз спросил:

Кто?.. Потом начал допытывать поимённо.

Гурька рассердился, закричал:

Ты что за прокурор? Говорят, не лазали, значит, не лазали. Кто к Улану полезет?

Никто, согласился Стёпка. Не было ещё, чтобы к Улану в сад лазали.

И тут Гурька догадался:

Алфред!

Алфред! зашумели ребята. Айда!

Стёпка всех остановил.

Куда? Нужно его с поличным захватить.

Ух, Алфред, тяжко тебе придётся, подумал я.

Целый день мы отработали на своём Беларусе возили торф. А вечером все разошлись по садам караулить Алфреда. Мы со Стёпкой полезли к деду Улану.

Просидели до темноты.

Ночи у нас тихие слышно, как брёвна потрескивают в стенах, остывая; как коровы жуют жвачку, а куры на шестах чешутся. Слышно, как далеко-далеко гудит паровоз, будто тонкой петлей стягивает сердце, и замирает оно от того крика. Я даже песни сочинять стал:

В этот вечер в садах было всё спокойно и в следующий тоже. Зато на третий вечер слышим, раздвигаются в плетне прутья и кто-то нас тихо кличет:

Эй!..

Мальчишка, Игорёк, совсем маленький, сын колхозного конюха, просунул голову в Уланов сад, шепчет:

Эй!.. Бежим, я Алфреда углядел.

Мы через плетень, как козлы, одним махом.

Игорёк бежит между нами. Шуршит что-то. Нам некогда слушать. Стёпка от нетерпения подхватил его на закорки. Пролезли мы через Игорьков двор к проулку. Игорёк доску в заборе отодвинул, показывает.

Вот он, Алфред, глядите.

Нам в щёлку виден весь проулок. Луна светит. Возле плетня в тени притаился Алфред, стоит тихо. А сад-то Стёпкин. Стёпка кулаки сжал.

Выжидает, гадюка Беги зови ребят.

Скоро в Игорьковом дворе собралась толпа. Стоим ждём, когда Алфред в сад полезет. Некоторые даже приговаривают:

Ну полезай же ты, Алфред несчастный.

И вдруг через забор из сада кто-то спрыгнул.

Любка?

Так и есть она. Вытащила из-за пазухи яблоко и протянула Алфреду.

Алфред прислонился к плетню, жрёт яблоко и что-то шепчет Любке и хихикает.

И тут мы все сразу через забор, чуть им не на головы.

Стойте, голубчики!

Алфред уронил яблоко, глазами туда, сюда. Мы стоим плотно не удерёшь!

Стёпка взял Алфреда за горло.

Ты у деда Улана яблоню сломал?..

Стёпка выругался и оглянулся на Любку, забормотал что-то: неловко ему стало за свою брань.

И я смотрю на Любку. В темноте все люди кажутся бледными. А Любкино лицо сейчас белее зубов. Платье у неё перетянуто пояском. За пазухой яблоки.

Стёпка ещё раз тряхнул Алфреда:

Говори, ты у деда Улана яблоню потравил?

Ничего я не знаю, пробормотал Алфред. Я не вор. Я не лазаю по садам!

Стёпка поднял руку, чтобы ударить. Алфред вцепился в его кулак.

А за что ты меня хочешь бить? Ты Любку бей. Она к деду Улану лазала. И сюда тоже ведь она Алфред метнулся к Любке, рванул её за поясок.

Яблоки посыпались к Любкиным ногам, будто ветку тряхнули. Большие яблоки, отборные.

Что же ты её не ударишь? сказал Алфред. Он обвёл нас глазами, подмигивая и кривя рот. Эй, вы, я знаю, почему он Любку не бьёт. Он

Эх Стёпка ударил, и Алфред ткнулся носом прямо в эти яблоки.

Я подошёл к Любке.

Ты зачем на яблоню лазаешь? Ведь договаривались.

А тебе что? сказала она глухо. Бейте

Любка стояла не двигаясь, даже пояска не подняла.

Гурька подошёл к ней.

Думаешь, любоваться тобой будем? Пришла пора

И тут Стёпка бросился к Любке. Он побледнел сильнее, чем она, поднял кулаки, готовый подраться с нами.

Ага, поднимаясь с земли и вытирая лицо, проверещал Алфред. Он влюблён в эту Любку! Ха-ха!..

Любка молчала, потом едва слышно произнесла:

Пустите меня.

Мы расступились. Я поднял Любкины туфли (они лежали в траве у плетня), сунул их ей в руку. Она взяла и пошла по проулку. Мы смотрели ей вслед. Любка будто почувствовала это. Обернулась.

Ребята Она прижала к лицу белые носочки, заплакала.

Мы словно очнулись.

Бей гада! крикнул Гурька.

Что было дальше, вы уже знаете.

Вот и вся история. Хочу только добавить: с тех пор нет в нашей деревне слова обиднее, чем алфред.

Сколько стоит долг

Земля здесь глухая. Скалы. Искалеченные морозом деревья жмутся друг к другу. Они не скрипят на ветру, не жалуются. Они молчаливы, упрямы и тверды. Полярное море расстилает в сопках мокрые паруса-туманы.

Льды. Ночь. Синий снег.

Люди с тоскливой душой не выдерживают здесь больше года. Сердце у них осклизнет от дождей, сморщится от мороза, от страха. Позабыв честь, позабыв товарищей, бегут они назад, к городам, где стены оклеены обоями в сто слоёв. Но речь пойдёт не о них. Речь пойдёт о весёлых парнях и девчатах. О хорошей погоде и мальчишке Павлухе.

Был конец мая. Ночь улетела к другому полюсу.

Шла домой дневная смена. Вечерняя спешила к рабочим местам. В столовой посёлка толпились любители гуляшей и бифштексов. Здешние жители никогда не жаловались на аппетит, и если услышишь от человека: Я что-то есть не хочу, значит, у него просто нет денег.

В красных уголках общежитий уже хрипели капризные радиолы. В белые ванны семейных квартир ударили кипячёные струи воды. Кто почитал сон за высшее благо, уже поглядывал на свою постель, готовясь, как здесь говорят, придавить подушку.

В этот час в посёлке появился мальчишка.

Его мохнатая шапка словно выскочила из собачьей драки и ещё не успела зализать ран. Ватник с жёлтым нерпичьим воротником в крапинку был застёгнут на четыре щербатые пуговицы от дамского пальто. Громадные рыбацкие сапоги-бахилы доходили мальчишке до самых пахов. Он будто оседлал их и ехал по грязи не спеша, доверив бахилам свою судьбу. Сырой клейкий ветер отполировал мальчишкины щёки до красного блеска.