Красные лошади (сборник), стр. 20
Они по дороге проскочили, лугом прошли и по краю болота. Два бугорка одолели, лесом проехались.
Конь Трактор стал на лужайке или на широкой цветочной дороге, которая уходила вдаль и вдали терялась в тенях и бликах.
Рекомендую посмотреть вокруг себя внимательно, сказал конь Трактор.
А Гришка уже смотрел. Почувствовал он какой-то непонятный укол в сердце. Такой укол бывает, когда в чужом заграничном городе, устав от одиночества, нежданно услышишь родную речь.
Гришка подумал вслух:
Почему так? В этом месте я ничего необычного не вижу, а почему-то тревожно мне Неужели ромашки?
По-моему, незабудки, возразил конь.
Нет, ромашки. Смотрите, чем дальше по этой просеке или дороге, тем они всё выше, всё больше становятся. А там, вдали, смотрите, смотрите! ромашки как георгины.
Может быть, кивнул конь. По-моему, незабудки, но каждый видит своё Мои незабудки влево ведут, а ваши ромашки?
Прямо! крикнул Гришка.
Значит, приехали. Конь Трактор голову поднял, чтобы, вцепившись в его гриву, Гришке было легче слезать. Не беспокойтесь, обратно дорога простая. На прощание конь Трактор крикнул таким криком, словно табун лошадей, и пошёл рысью.
И не страшно вам? спросил Аполлон Мухолов пролётом.
Нет, сказал Гришка.
Аполлон Мухолов сел на ветку и всё подпрыгивал, словно ветка была горячая.
Ну, ну Я до сих мест долетаю, а дальше боюсь Сейчас я влюблён окончательно и не могу рисковать своим счастьем, пускаясь вдаль.
Вы говорили, что счастье в полёте.
Я и сейчас говорю Аполлон Мухолов поклевал возле пальцев, посуетился на ветке, взъерошив перья, поднял на Гришку глаза. Григорий, я выяснил окончательно, мой полёт вокруг моего гнезда Вдаль я уже один раз летал. Воробей Аполлон Мухолов чирикнул, как всхлипнул, снялся с ветки и полетел к деревне. И всё быстрее, быстрее
Остался Гришка один. Ромашки головы поворачивают рыжие глаза в странных белых ресницах. Шепчут ромашки:
Спокойнее, Гришка Мы вокруг Мы с тобой
У ручья прозрачного, что выбивался из-под вывороченной бурей сосны, увидел Гришка маленького человечка с красными, как морковь, волосами. Человечек и до колена Гришке не достигал, но был уже стар. Сидел он на камне, руки его отдыхали на сухих коленях, как у всех стариков, которые много на земле наработали.
Здравствуйте, сказал Гришка.
Здравствуй, сказал человечек. Извини, у меня как раз перекур кончился. И, поклонившись Гришке, ушёл в лесные тени и блики.
Гришка помахал ему вслед. Направился дальше по просеке, удивляясь цветам ромашкам, которые с каждым шагом становились всё больше и больше.
Вдруг земля расступилась, образовав котловину. Над котловиной, как ручка у лукошка, полного ягод, стояла радуга. Словно выкрошились из неё осколки и упали, покрыв котловину бисером. Это была роса. Она не иссыхала здесь в жаркий полдень, сверкала на каждом цветке, на каждой малой былинке. Гришка боялся ступить дальше, чтобы не смять, не попортить сверкание. Он стоял, распахнув глаза во всю ширь, и разноцветение, хлынувшее в них прохладным потоком, сгустило голубой цвет Гришкиных глаз в пристальный синий.
Слышишь, Гришка, раздался тоненький звонкий голос. Не опасайся, ступай.
От этого голоса Гришке полегчало. Пружина, свившаяся у него под грудью и остановившая его дыхание, распустилась. Гришка вздохнул. Голова у него закружилась от плотного певучего аромата, который в Гришкином воображении окрасился в нежно-сиреневое.
Дыши легче, сказал тоненький звонкий голос. Меня карась Трифон послал. Сказал: Шлёпай, Проныра, Гришка в Весеннюю землю идёт. Она его ослепить может, обескуражить.
Гришка глаза опустил, разглядел у своих ног весёлого лягушонка.
И не бойся, сказал лягушонок. Ступай вперёд. И, засунув два пальца в широкий рот, свистнул пронзительно.
Гришка шёл по котловине, и возникало в его душе ощущение цвета и звука, света и тени, сливаясь в простое слово Родная Земля. И как бы заново нарождались в Гришкиной голове слова, такие, как радость, щедрость, великодушие. А такие слова, как слава, триумф, непреклонность, перед которыми Гришка раньше робел, как бы растушёвывались, теряли чёткие очертания.
Гришке стало легко и покойно. Остановился Гришка.
Хватит для первого раза, сказал ему лягушонок. Ты уже больше часа стоишь. Застыть можешь. Зачарует тебя красота Кстати, тебе немедленно домой торопиться нужно.
Сейчас Гришка ещё раз окинул взглядом Весеннюю землю, которая как бы раздвинулась от его взгляда, и пошёл.
Хотел полететь было, но груз красоты и смятения оказался для него пока что невзлётным.
Деревня стояла недалеко. За мостом.
В избе дядя Федя рубашку гладил. Шлёпал наслюнённым пальцем по утюгу, дул на ошпаренное и брюзжал:
Пестряков, не маши веником подметай. Из углов захватывай.
Девочка Лиза посуду мыла.
Козёл Розенкранц и щенок Шарик с букетами толкались на автобусной остановке.
Гришке дядя Федя скомандовал:
Сейчас же умойся, причешись, чистую майку надень и все ссадины йодом смажь.
Гришка спросил с ходу:
Товарищ Гуляев приезжает?
Мама твоя приезжает, ответила ему девочка Лиза. Ух, бестолковый
И Гришка взлетел. Свободно и просто. Легко и стремительно. Всё выше и выше. И беспредельно. Уже понимал Гришка, что лишь разговоры о счастье всегда одинаковые, само же счастье бывает разным, что летать от счастья не обязательно, в некоторых случаях даже вредно, можно просто присесть в уединении и долго глядеть на свои усталые руки, можно даже заплакать.
Чтобы не теребить это слово попусту, Гришка спрятал его в самые чистые кладовые сознания. Пусть там находится до особого случая.
И всё-таки ссадины нужно йодом смазать, решил он. Умыться нужно, уши почистить, причесаться и новую майку надеть.
Время спешить
[текст отсутствует]
Красные лошади
Лошади проходили сквозь стены домов и заводов, сквозь автомобили и сквозь людей. Головы жеребцов, поднявшихся на дыбы, заслоняли путь самолетам, хрупким, как детские стрелы. Лошадиное дыхание всасывало облака и лошади становились уходящими облаками. Лошади шли по трамвайным рельсам, лошадиный навоз золотисто дымился на синем асфальте. Лошади шли по земле, и живая природа прорастала сквозь них.
Сережка наделял лошадей резвой силой, широким вздохом, большими глазами цвета дымчатой сливы от этих глаз даже вздыбившиеся жеребцы выходили печальными: он рисовал печальных лошадей.
Работал Сережка одновременно акварелью, гуашью, цветными мелками и темперой, не подозревая, что такая техника в искусствоведении называется смешанной.
За этим занятием и застал его однажды начальник пионерского лагеря у стены монастыря, возле городка Турова на краю новгородской земли.
Городок тот, Туров, был зыбкий от дряхлости, спрятанный в крапиве и раскоряченных яблонях. Яблони вымерзали в суровые зимы, но упрямо оттаивали, и яблоки год от года грубели. Чтобы древний город не пропал совсем, принялись строить в Турове от ленинградского завода-гиганта филиал, назвав его условно металлическим предприятием.
Появился в Турове рабочий класс. По профсоюзной заботе детей рабочих и служащих полагается вывозить на лето в пионерские лагеря, что совершенно естественно.
Сережка к пионерскому лагерю прямого отношения не имел: бабка его была сторожихой архитектурных памятников в монастыре, получала зарплату из Новгорода и состояла в конфликте с администрацией металлического предприятия, решившего разместить пионерлагерь в неохраняемых монастырских помещениях.
Не жаль, в неохраняемой пускай живут. Жаль, по малолетнему неразумию и охраняемую красоту обезобразят и безнаказанные останутся. А чем их, дитенков, накажешь? Приучатся везде безобразить и фулиганить.