Рассказы о пограничниках, стр. 9
Ремига скинул с плеч тюк, распорол ножом мешковину, схватил несколько плиток шоколада, пачку галет, запасную флягу с коньяком, рассовал по карманам.
Лискун все понял. «Нет, не уйдешь!..» Он сунул руку в карман, намереваясь вытащить пистолет, и почувствовал, что пальцы уже не сгибаются, совсем не сгибаются.
Бывают же такие совпадения: негаданная беда подстерегала в эту ночь и Тараса Квитко с Кириллом Прокофьевым.
Авария на линии оказалась куда серьезнее, чем предполагал Кирилл. Он думал, что всего лишь где-нибудь оборвались обледеневшие, провисшие от тяжести провода, а выяснилось, что гололед и ветер не только порвали и перепутали провода, но и повалили два столба, те самые два столба, что стояли по краям пересекающего просеку оврага. Кирилл сразу узнал этот приметный овраг; на дне его моховое болото. Именно здесь пограничники подстрелили прошлым летом лакомившегося брусникой медведя.
Кирилл предупредил Тараса, чтобы тот был поосторожнее, и они полезли по крутизне вниз, держась за провода, как моряки держатся за протянутые вдоль палубы штормовые леера.
На счастье, обрыв обнаружился неподалеку от склона. Они сравнительно быстро распутали провода, нарастили и соединили их:
— Полетели телеграммы! — ухмыльнулся Кирилл.
Тарас промолчал. Он промерз, руки его закоченели.
Пурга утихла, но заметно похолодало. А впереди еще добрых два часа обратного пути…
Установить поваленные телеграфные столбы двоим было явно не под силу. И все же, поразмыслив, Кирилл нашел выход: они срубили четыре осинки, приподняли ими верхушки столбов и подсунули под них рогатки — только бы провода не лежали на снегу.
— Завтра рабочие устроят все, как надо, — сказал Кирилл, когда они возвращались с северного склона оврага.
Сказал и вдруг, как-то по-детски тихонько ахнув, провалился по пояс.
Тарас не сразу сообразил, что Прокофьев угодил в скрытую сугробом трясину, и, сбросив с плеч инструмент, кинулся к товарищу.
— Не подходи! — остановил Кирилл.
Тогда Тарас схватил лопату и начал разгребать сугроб.
— Сдурел, «фасоль»?! — почти зло крикнул Кирилл. — Подай лопату мне и тяни…
Ухватившись за конец лопаты, он спокойно добавил:
— Помаленьку…
Под ногами у перепуганного Тараса все колебалось, он чувствовал, что сам, того гляди, провалится в трясину, но все же, весь напружившись, вытянул на снег товарища.
Валенки у Кирилла насквозь промокли; он торопясь снял их, размотал портянки, стянул с ног шерстяные носки.
Луна выглянула из-за зубчатой стены леса, и в свете ее Тарас увидел на лице Кирилла показавшуюся странной улыбку.
— Спички мы забыли, — порывшись в карманах, сказал Кирилл.
Что же делать?..
Тарас скинул с ног валенки, расстегнув закостеневшими пальцами полушубок, стащил с шеи шарф (Олин подарок!), разорвал надвое.
— Вот тебе портянки!
Кирилл шарфом обмотал ноги, всунул их в свои дымящиеся на морозе валенки.
— На ходу обсохну, — приплясывая, успокоил Кирилл. — Не отставай…
Они выбрались на просеку, на свои недавние следы. Там, где ветер успел намести новые гряды снега, Кирилл — он опять был первым — прорывал, протаптывал чуть ли не траншеи. Они бежали, не сбавляя темпа: только движение, быстрое, безостановочное движение могло влить в них тепло.
Временами Тарасу казалось, что они никогда не выберутся из тайги, никогда не добегут до заставы. Думы о Каменке, о родных, об Ольге, неотступно заполнявшие голову в первые часы похода, совсем почти оставили его. Дом, семья, Оля — все это стало далеким, почти детским воспоминанием. Он бежал, тяжело дыша, ступая след в след Прокофьева. Казалось, что, сделав еще несколько шагов, он упадет и больше уже не встанет… Его обиды на Прокофьева, на Кирилла… Какими же мелкими, никчемными представлялись они ему теперь! Какой замечательный друг Кирилл…
А ветер все дул вдоль просеки, пронизывал. Гудели телеграфные провода, по которым снова неслись телеграммы. Тарасу так хотелось, чтобы Кирилл сейчас же, немедля, узнал, что думает о нем он, Тарас. А Кирилл даже не оглянется, бежит, не сбавляя темпа… Чего он вдруг остановился?..
Кирилл предостерегающе поднял руку, на мгновение включил электрический фонарик, осветил снег. На снегу были едва заметны следы лыж.
Дозор соседней заставы, проверявший границу, обнаружил несколько часов назад, что ее пересек лыжный след. Это мог быть только след врага, под покровом ночи и пурги перебравшегося через границу.
Для поиска нарушителей с заставы была выслана группа пограничников, однако поиски оказались тщетными; пурга усилилась и окончательно замела следы. Невозможно было даже определить, в какую именно сторону шли нарушители: то ли от границы в наш тыл, то ли наоборот — петля какая-то! Тогда была объявлена тревога и на заставе старшего лейтенанта Кожина.
Несколько десятков пограничников и сотня дружинников из близлежащих колхозов двумя полудугами охватили большой участок тайги, все туже и туже сжимая кольцо: где-то там, внутри него, — враг.
Разве мог предполагать Кожин, что нарушители границы сбились с пути, подались не к северу, а очутились чуть ли не рядом с заставой?..
Когда же вскоре по окончании пурги был обнаружен свежий, отчетливый след, Кожин не сразу поверил, что это те самые нарушители, которых так долго искали и пограничники и дружинники. Он опасался, не проскочили ли через границу какие-нибудь новые лазутчики…
На просеке, там, где сквозь тайгу с холма на холм шагали телеграфные столбы, Кожин сразу узнал лыжни Прокофьева и Квитко. Живы, здоровы! Умаялись, а не прозевали чужую лыжню. Далеко ли они?..
Словно в ответ на размышления Кожина, с речки Бездны эхо принесло два выстрела.
Скатившись по крутому склону, Кирилл и Тарас не сразу поняли, что за шум за прибрежными кустами. Похоже, там кто-то яростно борется.
И вдруг все стихло.
Держа наготове карабины, Кирилл и Тарас начали сторожко продираться сквозь кусты. Раздвинули ветви — и опешили: на утоптанном, примятом снегу замертво лежал рослый мужчина; второй, поменьше ростом (почему-то в кальсонах и носках!), стаскивал с ноги мертвеца меховой сапог.
Услыхав пограничников, он поднял на них помутневшие от злобы и страха глаза. Шапка слетела с его головы, ветер шевелил не то седые, не то заиндевевшие спутанные волосы. На губах и на подбородке у него краснела заледеневшая кровь.
Только тут, сделав еще шага два, Кирилл и Тарас разглядели, что шея лежавшего человека перерезана. В свете луны на снегу рядом с его головой темно краснело почти черное пятно.
Кирилл взвел карабин и дважды выстрелил в воздух.
…Скорый поезд «Москва — Пекин» подъезжал к мосту через Бездну, слегка замедлив ход. Приходило мглистое утро, то самое мглистое утро, какое всегда бывает, когда оттепель внезапно сменяется крепким морозом. Успевшие подняться от сна пассажиры разглядели сквозь разрисованные морозом окна бредущую через силу небольшую процессию: заиндевевших лыжников с карабинами за плечами. Первым шел высокий лыжник; на спине его — явно обессилевший человек. А те лыжники, что замыкали процессию, тащили на волокуше из еловых ветвей какой-то, по-видимому, тяжелый груз; что именно, разобрать было трудно.
— Охотники, — сказал кто-то из пассажиров.
— На волков, наверно, ходили, — ответил другой.
«Здравствуй и прощай»
За многие десятки километров видны из степи хребты юго-восточного Адалая. Они возникают над горизонтом синевато-дымчатой, словно висящей в воздухе бесконечной полосой. В ясную погоду над этой полосой на фоне глубокого среднеазиатского неба вырисовываются легкие очертания снежных вершин. В чистом, прозрачном воздухе они кажутся совсем близкими, однако не день и не два — неделя, если не больше, потребуется для того, чтобы попасть в центр Адалая.