Мир “Искателя” (сборник), стр. 34

— Ты страшно несовременен, — часто говорила она.

Это значило, что они не отдыхали в Болгарии, что мебель слишком стара, телевизор часто ломается, что он не умеет прилично одеться и не заботится о жене.

Гражина кончала работу в три часа и обедала одна, а потом, сидя напротив него, смотрела, как он глотает суп.

— Ты даже не замечаешь, что ешь, — говорила она.

Когда они познакомились, Гражина была санитаркой в их батальоне. Она хотела стать врачом, но родился Янек, и ей пришлось пойти на работу в городской совет. Там ее оценили как прекрасную машинистку, а потом она стала заместителем начальника отдела. Ольшак даже и не знал толком, в чем заключается ее работа, в этом лучше ориентировался Янек. “Мама, — часто говорил он, — когда мы идем вместе по улице, ты выглядишь как моя сверстница”. Она его обожала.

В другой комнате стоял стол Янека и шкафчик для его вещей. На стене фирменные наклейки отелей мира — увлечение Янека. Он очень любил географию, хотя и учился в политехническом.

Ольшак открыл шкаф сына. Что здесь творилось! На белье — книжки, тетради между рубашками, а внизу Ольшак заметил свою старую офицерскую сумку, о которой успел уже забыть. Он привстал на цыпочки, чтобы достать с верхней полки цветной свитер из тонкой шерсти. Ольшак видел его на Янеке, но как-то не интересовался, откуда он у него. Свитер был точно такой же, как и в магазине Антония Спавача, с такой же маркой французской фирмы. Ну да, так и есть. “Мой знакомый Войцех Козловский”.

Это произошло недалеко от толкучки. Ольшак подъехал на служебной машине и около пивного ларька, в котором заправляла старая перекупщица Маевская, хорошо известная Ольшаку, заметил Янека и Козловского. Инспектор пожал руку Козловскому и спросил сына, почему он не на лекциях. Янек пробормотал что-то о свободном дне, а Козловский широко улыбнулся. Наверняка из-за бинта на голове Ольшак сразу не узнал его тогда, в своем кабинете… На пороге появилась Гражина.

— Обед стынет, — сказала она. — Что ты здесь делаешь?

— Откуда этот свитер? — спросил Ольшак.

— Янек купил его по случаю на свои сбережения, — она улыбнулась.

— Сколько заплатил?

— Не помню. Ну что ты цепляешься к мальчику?

— Когда он придет?

— Скоро. Только проводит Боженку до остановки.

Значит, эта девушка все-таки была здесь!

Боженка.

В первый раз Ольшак слышал это имя. Инспектор с грустью подумал, что, когда он уйдет на пенсию и у него появится свободное время, он вряд ли будет нужен еще Янеку.

На этот раз он действительно не замечал, что ел. Когда вошел Янек, сказав, как обычно, “привет, отец”, Ольшак сразу же спросил его о свитере.

— Хороший, правда? Ценная тряпка, — охотно объяснил сын, — и на все случаи жизни.

— Когда ты купил его?

— Перед каникулами, — сказал Янек.

— Пожалуй, еще в мае, — заметила мать.

— У кого и сколько заплатил?

— Что случилось? — Янек, казалось, не замечал серьезного тона отца.

— Отвечай, раз отец спрашивает.

Гражина удивленно посмотрела на мужа.

— Триста злотых, — ответил, помедлив, Янек. — А купил я у Козловского, помнишь, с которым я тебя знакомил. Он получил посылку из-за границы, и у него было три или четыре таких свитера.

— Откуда ты его знаешь?

— Козловского? — Янек рассмеялся. — Этого проныру все знают. Когда-то учился в нашем институте.

— И часто ты с ним встречаешься?

— Очень редко. С тех пор я его и не видел. А в чем дело?

Ну конечно, он должен сказать сыну, что думает о подобных контактах.

— А не кажется ли тебе, — взорвался вдруг Ольшак, — что такой свитер стоит гораздо дороже и, значит, получен нечестным путем?

— Нужно пользоваться случаем, — равнодушно ответил Янек.

— Где ты встречаешься с Козловским?

— Раз или два видел его в “Спутнике”. Да скажи ты наконец, в чем дело?

О послеобеденном отдыхе не могло быть и речи.

Когда Янек ушел в свою комнату, настала очередь объясняться с Гражиной. Пришлось сказать ей правду, так как она была не из тех, от кого можно легко отделаться.

— Я подозреваю, что этот свитер краденый.

Гражина внимательно смотрела на мужа сквозь очки. Когда-то у нее были огромные голубые глаза.

— Профессиональная бдительность?

— Не шути. Я действительно боюсь за Янека. А вдруг мне придется…

— Что придется?

— Получить от Янека официальные показания.

Она встала.

— Послушай, Вацек… Этого ты никогда не сделаешь… Если свитер краденый, Янек его отдаст. Только не вмешивай его в свои дела.

— Он сам вмешивается, — заметил инспектор.

— Янек порядочный и правдивый мальчик, — в голосе жены не было и тени сомнения. — Я сама с ним поговорю и попрошу больше не встречаться с этим Козловским.

— Гражина, мы ничего не знаем о Янеке.

— Ну не скажи, — ответила она сухо. — Это ты не знаешь, ведь у тебя никогда нет времени.

Позднее, когда он собирался уходить и снял с вешалки дождевик, так как на улице накрапывало, Гражина вернулась к этому разговору.

— Вацек, — сказала она тихо. Теперь в голосе ее явно слышалось беспокойство, — случилось что-нибудь серьезное?

— Не знаю, — искренне ответил Ольшак. — Может быть, это случайное совпадение. Видишь ли, то, что Козловский продавал свитеры, может иметь значение для одного следствия.

— И что ты сделаешь?

Он пожал плечами.

— Что бы ты ни предпринял, — произнесла жена, — не вмешивай в это Янека.

В управлении было тихо и пусто. Перечитывая протоколы показаний, Ольшак выпил свой кофе. Забежавший на минуту Кулич объявил, что завтра похороны Сельчика. Ольшак решил пойти, хотя и не отдавал себе отчета, зачем ему это нужно.

Пыль от промчавшегося мимо грузовика медленно осела, шум мотора исчез вдали, и снова слышался только стук колес повозки, на которой стоял гроб. Ухабистая дорога от костела до кладбищенских ворот, протяженностью около полукилометра, проходила вдоль старой стены и цветочных лотков. Людей в траурной процессии было мало, они медленно брели под слепящим солнцем и невольно ускорили шаги, когда на них повеяло кладбищенской прохладой. Шедший впереди ксендз поднял крест над головой и свернул в боковую аллею. Процессия миновала старые могилы, о которых уже никто не заботился. Ольшак немного отстал, облюбовал себе наблюдательный пункт на пригорке, с которого был виден ксендз, служивший панихиду, и все остальные, столпившиеся у гроба. Иоланта стояла рядом со старой женщиной в черном, теткой покойного. Ольшак познакомился с ней еще перед началом похорон у костела, где она вместе с Иолантой сидела на лавочке. У старушки была сухая ладонь, маленькие глазки внимательно изучали инспектора.

— Он был добрым мальчиком, — сказала она. — Каждый месяц присылал мне триста злотых.

Как она утверждала, Сельчик всегда помнил о ней, хотя виделись они редко. Иногда забегал на полчаса, когда приезжал в Варшаву. Он с детства был таким: вечно чем-то занят. После варшавского восстания, когда она взяла его к себе, он целыми днями лазил по развалинам и приносил домой бог знает что: всякий старый хлам, какую-то жесть. Все это пришлось выбросить, когда ей как заведующей столовой дали квартиру на Праге. Учился Конрад хорошо, ничего не скажешь, но друзей у него было мало, а может, она просто не знала о них. Когда подрос, много читал, и не обязательно учебники. Он всегда был тщеславным, часто говорил: “Посмотри, как люди живут, какая у них мебель, радиоприемники, одеваются как, а мы что?”

Много она ему дать не могла, но голодным он не ходил. А теперь чтобы сам?.. Когда пришла телеграмма, она думала, что произошел несчастный случай, автомобильная катастрофа. Никак не могла поверить Иоланте, что Конрад покончил с собой.

Старушка встала с лавочки и направилась к костелу.

— Ксендзу ни слова, — сказала она грозно. — Я бы не перенесла, если бы его как собаку зарыли в землю…

Ольшак задержал ее еще на минуту и спросил о часах. Да, после окончания школы она подарила ему хорошие заграничные часы, чтобы на всю жизнь. И выгравировала на них дату.