Новейший философский словарь. Постмодернизм., стр. 386
2) отрицание единственности изначально заложенного в тексте смысла (что постулировалось по отношению к произведению), а соответственно и возможности единственно правильного его прочтения (тезис о децентрированности текста, потере им “трансцендентального означающего”; “центр” везде, текст можно читать с любого места);
3) отрицание наличия вообще какого- либо смысла в тексте вне практик работы с ним, т. е. вне процедур Ч. и письма, деконструкции и интерпретации, которые только и порождают смыслы; при этом текст, допуская любые прочтения, остается принципиально избыточным к каждому из них (принцип неразрешимости текста; смысл нельзя “снять” в гегелевском смысле слова, Ч. рано или поздно заводит в смысловой тупик, логически неразрешимый, но отсылающий к другому смыслу — такому же тупику), а любое прочтение по определению неверно (так как допустимо всегда и иное Ч.; принцип дополнения- дополнительности, отрицающий само представление о возможности полного и исчерпывающего наличия);
4) утверждение того, что смысл не может быть обнаружен в тексте, а может быть туда только вложен, так как в тексте нет и не может быть никакого объективного смысла как воспроизведения внешней реальности (текст не имеет референтов вовне себя, он нереференциален); проблема поиска референтов (точнее Ч. “следов” как обозначений “отсутствия наличия” референтов как априорно записанного в тексте) перекладывается на читателей, в многообразии интерпретации которых порождается множество смыслов, что делает сам вопрос о референтах текста бессмысленным;
5) утверждение невозможности насильственного овладения текстом, попытка которого каждый раз повторяется при проведении над ним аналитических операций, пытающихся подчинить текст господствующим стереотипам; основанием работы с текстом является “желание” (“историческое бессознательное” у Фуко); в свою очередь текст сам является “машиной производства желаний”; в этом ключе интерес представляет различение Р Бартом текстов-удовольствий и текстов-наслаждений, требующих и одновременно стимулирующих разные читательские стратегии, ориентированные на “потребление” (первый случай) и “производство” (второй случай) читаемых текстов (аналогично в американской традиции различаются “наивный” и “сознательный” читатели);
6) обоснование того, что как нет произведения в качестве сообщения автора, означивающего его замысел, так нет и самого автора как порождающего смыслы текста (тезис о “смерти автора”); соответственно, задание тексту некоего смыслового единства удел читателя (тем самым основные фигуранты текстовых практик — анонимный скриптор (“пишущий”) и безличный некто (“читающий”).
Соответственно в перспективе Ч.-пись- ма (письма-Ч.) общество перестает быть “прежде всего средой обмена, где самое главное — циркулировать и заставлять циркулировать, скорее, оно представляет собой записывающее устройство, для которого основное — метить и быть помеченным” (Делёз и Гваттари). Тем самым социальная реальность в пост- структуралистско-постмодернистской социологии может быть осмыслена как квазизнаковая, как заговорившая реальность. В этом отношении социологические дискурсы реализуют еще установку М. М. Бахтина, призывавшего трактовать человеческий поступок как “потенциальный текст” который только и может быть понят как поступок, а не физическое действие “в диалогическом контексте своего времени (как реплика, как смысловая позиция, как система мотивов)” В этом же ключе Бурдье говорит о пространстве-полях постоянно переструктурирующихся символических различений на основе символических капиталов и сформированных габитусов, перераспределяющих “власть” внутри этих полей. В этом же ключе Бауман трактует саму возможность социологии в постмодернистскую эпоху как возможность необходимого комментария к повседневным практикам означивания. (Ср. тезис о познании мира только в форме “литературного дискурса” Лиотара и Джеймисона). В позитивной формулировке этот тезис звучит как необходимость вступать в игру означающих, в процесс письма, тем самым постоянно инициируя Ч.
Таким образом и под углом зрения социологии практики письма-Ч. (Ч.-письма) универсализируются (в своей нераздельности) до социо-культуро-конституирую- щих. Следовательно, в постструктура- листско-постмодернистской перспективе вне стратегий Ч. (как и письма) нет никаких оснований говорить о какой-либо иной реальности, кроме как о реальности процессуальности Ч.-письма (письма-Ч.). Более того, Ч. творит самого читателя (Эко). Другое дело, что в конкретных стратегиях поддержания этой процессуальности происходит (согласно Фуко) перераспределение знания-власти, стремящегося к собственной инсти- туциализации, переструктурирование проблемных смысловых полей, конституированных к данному времени различными дискурсивными практиками, вплоть до “эпистемических разрывов” с предшествующим знанием-властью, что заставляет как бы заново конституировать для себя предметы (тексты) своих интерпретаций, основываясь на новых способах различения, возникающих из иных реконструкций “архива знания” Тем самым стратегии Ч. (и письма) оказываются не только “репрезентантами” реальности, но и “средствами” организации социума, коль скоро они сами пронизаны “властью” т. е. “множественностью силовых отношений” (“воля к знанию” реализуемая в Ч. (и письме), есть одновременно “воля к власти”). Единственное средство оппонирования власти-знанию — глобальная ревизия стереотипов “наивного читателя” ведь любое повествование не только обеспечивает через интерпретации доступ в мир, но и скрывает и искажает его.
См. также: Текст, Письменность/ Письмо.
“ЧТО ТАКОЕ ФИЛОСОФИЯ?”
(“Ou’est-ce que la philosophie? ”; 1990) — книга Ж. Делёза (см.) и Ф. Гваттари (см.).
По мысли авторов, обозначенной во введении, “что такое философия” — это такой вопрос, который “задают, скрывая беспокойство, ближе к полуночи, когда больше спрашивать уже не о чем. [...] Мы и раньше все время его ставили, и у нас был на него неизменный ответ: философия — это искусство формировать, изобретать, изготавливать концепты”
Концепты, по мнению авторов, нуждаются в концептуальных персонажах, ко торые способствуют их определению. По мысли А. Кожева (французский философ-неогегельянец середины 20 в.
А. Г., Т Р.), именно греки окончательно зафиксировали смерть Мудреца и заменили его философами, друзьями мудрости, которые шцу;г ее, но формально ею не обладают. Философ — тот, кто “изобрел Концепты и начал мыслить ими” Согласно Делёзу и Гваттари, в философии под “другом” понимается нечто внутренне присутствующее в мысли, условие самой ее возможности, живая категория, элемент трансцендентального опыта. Друг оказался соотнесен уже не с иным человеком, а с неким Существом, Объектностью, Целостностью. Как отмечают Делёз и Гваттари, существует особенность, благодаря которой философия представляется явлением древнегреческих городов-полисов: в них сформировались общества друзей или равных, между которыми и внутри каждого из них стимулировались отношения соперничества. “Соперничество свободных людей, атлетизм, возведенный в общий принцип”, совмещенные с “дружеством” призванным “примирять целостность сущности с соперничеством” оказываются предпосылками мысли как таковой. И не только в античных полисах, как отмечал М. Бланшо (см.).
По мысли Делёза и Гваттари, философия не просто искусство формировать, изобретать или же изготавливать концепты, ибо концепты это не обязательно формы, находки или продукты. Философия дисциплина, состоящая в творчестве концептов. “Творить все новые концепты таков предмет философии” Искусство философа сообщает существование также и умственным сущностям, а философские концепты тоже суть “sensibilia” Согласно рассуждениям Ницше, философы должны не просто принимать данные им концепты, чтобы чистить их и наводить на них лоск; следует прежде всего самим их производить, творить, утверждать и убеждать людей ими пользоваться. До сих пор, в общем и целом, каждый доверял своим концептам, словно это волшебное приданое, полученное из столь же волшебного мира, но такую доверчивость следует заменить недоверчивостью, и философ особенно должен не доверять именно концептам, коль скоро он не сам их сотворил (об этом хорошо знал Платон, хотя и учил противоположному...). Платон говорил, что следует созерцать Идеи, но сперва он должен был сам создать концепт Идеи. Чего стоит философ, по мысли Ницше, если о нем можно сказать: он не создал ни одного концепта, он не создал сам своих концептов?