Новейший философский словарь. Постмодернизм., стр. 377

Деррида акцентирует: “Сократ, таким образому делает вид, что принадлежит роду тех, кто делает вид, что принадлежит к роду тех, кто имеет место, собственные место и хозяйство. Но, говоря все это, Сократ денонсирует тот генос, к которому он делает вид, что принадлежит. Он думает, что говорит правду о нем: действительно, эти люди не имеют места, они бродяги. Следовательно, я, похожий на них, тоже не имею места: во всяком случае, я на них похож, я не имею места, но то, что я на них похож или подобен, не означает, что я им ровня. Но я говорю об этой истине, а именно, что они и я кажемся принадлежащими к одному геносу, лишены собственного места, потому что это истина, исходя собственно из вашего места, где вы на стороне истинного логоса, философии и политики. Я обращаюсь к вам с вашего места, чтобы сказать, что у меня нет места, потому что я похож на тех, чьим ремеслом является подобие, поэтов, подражателей и софистов — рода тех, кто не имеет места. Только вы имеете место и можете действительно утверждать одновременно место и не-место, вот почему я передаю вам слово. Действительно, вам его дать или вам его оставить. Передать, оставить, дать слово другому, значит сказать: вы имеете место, имейте место, ну, давайте”

Согласно Деррида, “двуличность такого самоисключения, симулякр такого изъятия играет на принадлежности месту собственному, как политическому месту или месту жительства. Только эта принадлежность месту делает возможной истину логоса, а значит и его политическую действенность, прагматическую, праксическую эффективность, которую Сократ законно связывал с логосом в данном контексте. Именно принадлежность геноса к собственному месту гарантирует истинность его логоса (действительное отношение речи к самой вещи, к делу) и его действия. Специалисты по не-месту и по симулякру (к числу которых Сократ себя причисляет) не могут даже быть исключены из города...; они исключают себя сами, как это сделал здесь Сократ, передавая слово. Они исключают себя сами или притворяются, что делают это еще и потому, что просто- напросто не имеют места. Им нет места в политическом месте, где говорят и рассматривают дела, в агоре”.

Итак, с точки зрения Деррида, “X. “хочет сказать”: “место занято чем-то, страной, местом проживания, обозначенным местонахождением, рангом, постом, позицией, назначенной позицией, территорией или регионом. И в самом деле, хора всегда уже занята, даже как общее место, в ней что-то помещено, а, следовательно, она отличается от того, что в ней занимает место”

Согласно Деррида, “...вместилище, место приема или приюта есть наиболее настойчивое (чтобы, по уже очевидным причинам, не сказать — существенное) определение хоры. Но если хора — это вместилище, если она дает место всем историям, онтологическим или мифическим, которые рассказывают по поводу того, что она получает, и даже того, на что она похожа, и которым она позволяет занять в себе место, то сама по себе хора, если можно так выразиться, не становится предметом никакого рассказа, будь он правдивым или вымышленным. Секрет без секрета остается навсегда непроницаемым в отношении самого себя. Не будучи истинным логосам, речь о хоре больше не является правдоподобным мифом, историей, которую пересказывают и в которой другая история занимает, в свою очередь, место”

Деррида обращал особое внимание на независимость платоновской “X.” от стационарного, упорядоченного “ритма” существование коего постулировал ряд античных мыслителей. По его мысли, в миропонимании Платона концепт “X.” был введен именно как противовес трактовке “ритма” Демокритом в статусе жестко заданного начала бытия. Важнейшим параметром “X.” выступает, по оценке Деррида, ее внутренняя органичная способность разветвлять перспективы эволюции движущейся предметности.

По словам Деррида, “в плане становления... мы не можем претендовать на прочный и устойчивый логос”, он трактует “X.” как феномен снятия “колебательных операций бинаризма”; именно такое внебинарное развращенное рассуждение фундирует собой, по Деррида, постмодернистский стиль мышления, основанный на радикальном отказе от бинаризма (см.).

Новые значения, порождаемые в ходе смыслового движения текста (см.), есть, согласно Р Барту (см.), результат процесса, не покидающего исходных текстуальных границ: “в бесконечности означающего (см. Н. П.) предполагается... игра, порождение означающего в поле Текста” Посредством идеи “X.” постмодернизм осмысливает существование текста в качестве автономного бытия семиотического порядка: перманентно происходящие изменения в сфере означающего лишены любой соотнесенности с означаемым (см.). Таким образом какие бы то ни было трансформации текста истолковываются в культуре постмодерна (см.) лишь как подвижки в области означивания, т. е. как феномены, не связанные с целеполагающей сознательной деятельностью субъектов чтения (см.) или письма.

Процессы генерации смыслов выглядят в постмодернизме результатом автохтонного самодвижения текста, итогом, по мысли Ю. Кристевой (см.), “безличной продуктивности” языка, способного к “разговору с самим собой” Кристева вводит термин “письмо-чтение”, очерчивающий условие возникновения текстуальной структуры, которая не “наличествует, но вырабатывается” По ее мнению, внутри текста происходит естественное, внутренне обусловленное, “текстуальное взаимодействие” выступающее механизмом, при помощи которого “текст прочитывает историю и вписывается в нее”

Посредством понятия “X.” постмодернистская парадигма универсальной се- миотичности бытия обретает специфическую легитимацию: по Кристевой, “если наше заимствование термина хора связано с Платоном... то смысл, вкладываемый нами в него, касается формы процесса, который для того, чтобы стать субъектом, преодолевает им же порожденный разрыв и на его место внедряет борьбу импульсов, одновременно и побуждающих субъекта к действию, и грозящих ему опасностью” Осмысливая подвижную процессуальность субъективности, Кристева вводит термин “X.” для маркировки исходной “неэкспрессивной целостности, конструируемой импульсами в некую постоянную мобильность, одновременно подвижную и регламентированную”

См. также: Диспозитив семиотический, Означивание, “Пустой знак”, “Смерть Автора”, Трансцендентальное означаемое.

ХРОНОС/ЭОН

(греч. chronos время; агоп — век) — предложенные Ж. Делёзом (см.) основополагающие понятия трактовки природы времени, фундированные парадигмальным отказом от линейного его рассмотрения. Одновременно Х./Э. являют собой концепты темпоральности, фундирующие собой постмодернистские трактовки событийности (см. Событие).

Делёз развивает идеи и версии, сформулированные рядом мыслителей предшествующих эпох.

Так, у X. Л. Борхеса (см.) в описании “вавилонской лотереи” фиксируется следующее: “Если лотерея является интенсификацией случая, периодическим введением хаоса в космос, то есть в миропорядок, не лучше ли, чтобы случай участвовал во всех этапах розыгрыша, а не только в одном? Разве не смехотворно, что случай присуждает кому-то смерть, а обстоятельства этой смерти — секретность или гласность, срок ожидания в один год или в один час — неподвластны случаю? В действительности, число жеребьевок бесконечно. Ни одно решение не является окончательным, все они разветвляются, порождая другие. Невежды предположат, что бесконечные жеребьевки требуют бесконечного времени; на самом деле достаточно того, чтобы время поддавалось бесконечному делению, как учит знаменитая задача о состязании с черепахой”

По мысли Делёза, “фундаментальный вопрос, поставленный перед нами этим текстом, состоит в следующем: что же это за время, которому не нужно быть бесконечным, а только бесконечно делимым? Это — Эон. Мы уже видели, что прошлое, настоящее и будущее отнюдь не три части одной временности. Скорее, они формируют два прочтения времени, каждое из которых полноценно и исключает другое. С одной стороны, всегда ограниченное настоящее, измеряющее действие тел как причин и состояние их глубинных смесей (Хронос). С другой по существу неограниченные прошлое и будущее, собирающие на поверхности бестелесные события-эффекты (Эон). Величие мысли стоиков в том, что они показали одновременно как необходимость таких двух прочтений, так и их взаимоисключаемость. Иногда можно сказать, что только настоящее существует, что оно впитывает в себя прошлое и будущее, сжимает их в себе и, двигаясь от сжатия к сжатию, со все большей глубиной достигает пределов всего Универсума, становясь живым космическим настоящим. Достаточно двигаться в обратном порядке растягивания, чтобы Универсум начался снова, и все его моменты настоящего возродились. Итак, время настоящего — всегда ограниченное, но бесконечное время бесконечно потому, что оно циклично, потому, что оживляет физическое вечное возвращение как возвращение Того же Самого и этическую вечную мудрость как мудрость Причины. Иногда, с другой стороны, можно сказать, что существуют только прошлое и будущее, что они делят каждое настоящее до бесконечности, каким бы малым оно ни было, вытягивая его вдоль своей пустой линии. Тем самым ясно проявляется взаимодополни- тельность прошлого и будущего: каждое настоящее делится на прошлое и будущее до бесконечности. Или, точнее, такое время не бесконечно, поскольку оно никогда не возвращается назад к себе. Оно неограниченно чистая прямая линия, две крайние точки которой непрестанно отдаляются друг от друга в прошлое и будущее”