Перешагни бездну, стр. 138

—  Царства, царицы, князьки, Бадахшаны, Тибеты, — думал вслух Бадма, — одно ясно: Бадахшаи удобный плацдарм для на­падения на СССР. Кабул не позволит англичанам без войны пройти через афганскую территорию на помощь Ибрагимбеку. Англичане решили избрать другой путь, и этот путь — Бадахшан.

—  И кто-то должен инм закрыть этот путь. Тсс!

Дверь скрипнула. Да, из-за болезни эмира дверные петли дав­но не смазывались курдючным салом в смеси с кунжутным мас­лом, И скрип выдал Начальника Дверей. Сам виноват. Ему на сей раз не удалось подслушать, о чем говорили два первых лица при дворе эмира.

Сахиб Джелял воскликнул:

—  Заходите же, господин Начальник Дверей. И давайте, отец мудрости, посоветуемся, что же нам делать для укрепления здо­ровья нашего великого и прославленного эмира.

ОТЪЕЗД   РЕЗВАН

                                                     Чтобы завоевать мужчину, достаточно  разбудить  

                                                     самое неизменное, что в нем сеть.

                                                                                                               О. Уайльд

На доктора Бадму Начальник Дверей поглядывал искоса я даже высокомерно.

— Вот вы человек мудрый, из страны мудрецов и волшебни­ков, из Тибета, а над нашим эмиром насмешничаете. Вижу, все вижу.

Доктор пожал плечами.

—  Светильник лжи не даст света. Вы тут все поддаетесь само­обману. Играете в ашички.

Слова его, туманные, неясные, Начальник Дверей  мгновенно понял.

—  Что я говорил. Насмехаетесь, не уважаете.

—  Не говорите так, таксыр.  Пользующийся  гостеприимством не осуждает хлебосольства хозяина. Но насмешки подхалимов пре­вращает слона в... осла.

—  Вот-вот! — заныл Начальник Дверей. — Несомненно я прос­той джарчи — глашатай и югурдак — мальчик на побегушках. А имею звание кушбеги! Вроде первый министр! А еще Носитель Посоха. Но со стороны посмотреть, вроде какая-то глупость. Торчу у хауза  Милости  и от имени  их  высочества  продаю водоносам тухлую воду. Или суечусь на половине Бош-хатын, у которой хожу в должности Бош Ошчисы, то есть Главы Плова. Наша госпожа скуповата. Она сказала эми-ру: «Ничего! Твой Начальник Дверей пусть походит в моих Бош Ошчисы — меньше расходов». — Он хи­хикнул, зыркнул по сторонам.— Вы над моим министерством по­смеётесь.

Осторожно взяв длинными желтыми пальцами доктора за ру­кав, Первый министр, он же Носитель Посоха, он же Начальник Дверей, он же Глава Плова, проводил доктора в курынышхану.

— Слепой  в своих делах зрячий, — продолжал  он. — И  наш эмир, хоть и безрогий буйвол, но здесь у него, — и он постучал себя ногтем по лбу, — есть. Вон там, вы говорите, стул, а на самом деле бухарский трон. Входит вроде беглец с той стороны, из-за Аму-Дарьи, измученный, голодный, нищий. Вводят его сюда, и что он  видит.  И необязательно он нищий,  а  какой-нибудь курбаши, отчаянный вояка или бай-купец, который при деньгах... Входит он и видит не безрогого буйвола, не слона в яме, не змею, ослабев­шую от ран, на которую и лягушка садится... Нет, он видит эмира, сидящего на троне в сиянии своего величия, возложившего ладонь на бриллиантовую рукоять меча ханов, грозного и мудрого. И уп­равляет  он  своей   бухарской  державой   по-прежнему, на   основе священного шариата и законов древнего обычая. И вроде ничего не произошло и не стряслась беда. Эмир остался, как и был, на­местником пророка Мухаммеда, халифом. Каждый да проникнется почтением к Бухарскому ханству и его эмиру. И тут у трона мы — правая рука эмира — кушбеги, министр их высочества в государ­ственных делах. А по другую сторону трона  вершитель справед­ливости, грозный судия — казикалан, простирающий и поныне свою длань ко всем духовным лицам Туркестана и взимающий со всех верующих десятину, словно и нет никаких большевиков. И тут же место пребывания их превосходительства Исмаила Диванбеги, столпа финансов. Его вы не увидите сейчас, ибо он, как вы знаете, живет в городе Пешавере и Индостане и занят делами нашего эмира с инглизами, умеющими и осла проглотить вместе с хурджуном, могилу пожрать вместе с покойником. Наш Исмаил Диван-беги всех их может напоить досыта, а уйдут они все равно, умирая от жажды.

Начальник   Дверей    обратился к придворным,   устроившимся играть в шахматы у входа в зал на коврике.

—  И вот еще куклы, большие чины. Шевели, шевели своей ры­жей бородой, о хранитель нравов государства — верховный раис! Твое дело определять, сколько кому ударов палкой по пяткам за пьянство. А твой партнер — сам министр артиллерии Топчибаши. Сейчас тебя позовут брить эмира!  Кузнечик соколом стал? Был ты парихмахером. Угодил повелителю, гладко бреешь голову. Резван, усладительница ночей Алимхана, все ещё твоя жена? Ну, а сахарный виноград достался шакалу. Тьфу! А твой чин главноко­мандующего стыд прикрывает!

—  Вор   у вора   крадет, а всевышний   смеется,— заметил   док­тор.

—  Что,  что? — забеспокоился  Начальник  Дверей.   Но   Бадма уже выходил в дверь и даже не обернулся.

—  Кхм, он еще в чести у господина эмира, — громко кашлянул старичок, — придется доложить — капнуть каплю яда. И яд иног­да — лекарство!

—  Э, господин блоха, — затряс седой бородой раис, — скачешь туда-сюда? Шепчешь? Шептун, нашептываешь? Наушничаешь?

Удивительно проворно Начальник Дверей подскочил к шахма­тистам.

—  Вы, господа «леджлады». Думаете, передвигаете на доске фигуры  и уже сравнялись с бесподобным в мирах Леджладом, знатоком шахмат древности. Тьфу! Шахматы для вас — прикрытие ваших интриг и заговоров. Берегитесь! Коврик крови еще ждет кое-кого! Как бы чьи-то головы не выкинули в помойку.

— Пусть сгорит твой отец в могиле! — отмахнулся Топчиба­ши, рыхлый, полнокровный перс с хорасанскими усами-жгутами.— Времена «Палача сюда» прошли. Меч при бритве не нужен. А твое время, господин птиц, фьюить! — он оглушительно громко свистнул.

—  Подожди, ты, супруг эмирской подстилки. Ну как, красави­ца все танцует гарбиле — танец живота. Для кого лучше — для эмира или для мужа?

Но он не договорил и с явным испугом попятился. Из двери вышла, нет, вырвалась вихрем стремительная, вся в косах-змеях, упешепная сжерелгями из сотен монет сама Резван. Доктор Бадмя задержался в дверях и смотрел на неё. В его глазах промелькнул интерес. Он впервые мог разглядеть её при дневной свете. Резван трудно было назвать красавицей, потому что на лице её были вид­ны только одни глаза, огромные, синие, могущие делаться, особен­но в ярости, почти черными. Взгляд их заставлял дрожать самого эмира.

—   Где лошади? — вкрадчиво,  с  хрипотцой,  спросила   Резван, подбоченясь, Начальника Дверей. — Где мои тахтаравам? Почему моя свита не готова?

Она вырвала у старичка из рук его почтенный посох, кончиком его перевернула доску с шахматами и почти прошипела:

—  Я спрашиваю, господин парикмахер, ты, кажется, еще муженёк мой, обязан заботиться и лелеять мою милость, а? Ну, во славу аллаха, теперь я даю тебе трижды развод!

—  Развод? — без особого огорчения пробормотал перс.

—  Развод! На колени, презренный! Я теперь ханша, супруга. Не обращая внимания на изумленные физиономии придворных,

Резван накинулась на Начальника Дверей

—  Так где лошади? Где лошади?

—  Мои посох! — пискнул Начальник Дверей, комично заслоняя лицо ладонями. – Моё достоинство!

Раис и Топчибаши уже стояли, почтительно склонившись пе­ред разъяренной бадахшанкой, и бормотали невнятно:

—  Лошади? Тахтараван? Извольте приказывать, госпожа?

—  Едем!

—  Едете? Сегодня, госпожа? — удивлялся  Начальник Дверей, словно он впервые узнал о поездке Резван.

—  Не ваше, старик, дело. Приготовьте, я скажу, когда поедем. А если вы ещё раз посмеете про танец живота, старый слюнтяй, или про подстилку, клянусь чревом моей матери; как бы вам не стать самому подстилкой  госпожи  смерти.  А теперь убирайтесь! И чтобы все было готово.