Перешагни бездну, стр. 126

—  Но джихад разорит страну! Погубит тысячи безвинных! Джихад принесет голод, нищету, гибель народу. Подорвет благо­состояние страны на десятки лет. Зачем вам джихад? Всё равно кончится поражением.

—  Навсегда запомнят...  надо  убить сотни тысяч...  миллион!.. Урок поколениям!

Едва  сдерживая  брезгливость, Сахиб Джелял  напомнил:

—  Но у аллаха много добрых имен: милостивый, милосердный, дающий мир...

—  Э, Сахиб... Вы считаете себя умным...  и верите во всяких аллахов, богов... Мы учились многому, а теперь пожинаем жатву неверия. Аллах — простому народу... невеждам... черни... Мы са­ми себе аллах... Нас оскорбили, унизили... Пусть поберегутся на­глецы. Теперь мы сила. Нам поможет Англия...

—  Англичане — дельцы. Даром они помогать не будут.

До сих пор Алимхан был сравнительно спокоен. Но при од­ном напоминании, что англичане смеют ставить ему условия, мучнисто-белое лицо его угрожающе посинело. Он внезапно отки­нулся на подушку и в припадке судорог перекатывался с боку на бок. От  ярости  он издавал  уже  совершенно  непонятные  звуки. Вдруг он вскочил и пошел, страшный, отвратительный, на Сахиба. Ещё секунда — и он вцепился бы ему в горло.

Во дворик выбежал Начальник Дверей с кумганом в руках. Плеснув эмиру в лицо воды, прислужник подхватил Сеида Алим­хана под руку и повёл его прочь.

Навстречу им уже катился комом мулла Ибадулла Муфти. Вдвоем они увели на карават кривлявшегося, бившегося в их ру­ках эмира.

—  Помогите мне, Сахиб, — вопил он, — возродиться во дворце Арк бессмертным! Помогите!  Вы друг! Надо! Англия! Война! Восстание против большевиков!  Пока жив, восстание!  Уничто­жение!

Едва слышно Сахиб пробормотал:

—  Нечего могилу укрывать одеялом.

Эмир совсем захлебнулся слюной, хрипел и сипел. Долго ещё пришлось успокаивать его и отхаживать зелёным чаем и коньяком. Во Дворике Тайн эмир, духовный глава и халиф всех мусульман, блюститель исламских законов, позволял себе нарушать самые строгие запреты, установленные пророком для своих последовате­лей, правоверных мусульман.

ЭМИРСКИЙ   ДИВАН

                                                                Кусай зубами, царапай ногтями,

                                                                хватай за шиворот, души за шею.

                                                                                     Факих

                                                                Дома — петух, на улице — цыпленок.

                                                                                  Узбекская пословица

Вяло, расслабленно эмир Алимхан ныл:

—  ...книга...   поучительная  «Аб-уль-Мульк»...   Вы,   невежи,   не понимаете названия... Разъясню: «Учтивость князей»... Поучитель­ные в книге мысли... написано, в частности: «придворные в де­лах — черепахи, за дастарханом — шакальи   пасти». Все   вы   об­жоры... бездельники...

Его одутловатое лицо порозовело под слоем пудры и белил. Ои вдруг закричал. И так прокричал всю свою путаную и несвязную речь:

—  ...хромые собаки... Вы волки, и шакалы вам зады отъедят... Не почувствуете... Ничего, и без задов проживете... Глаза бы не видели вас! Не допущу! Не позволю!..

Из конвульсивно выдавленных из глотки Алимхана слов явство­вало одно: после неприятного посещения покоев Бош-хатын, после бесед со своим ближайшим советником Сахибом Джелялом он питался найти выход злобе в лихорадочной деятельности. Но из скорлупы суматошной речи все же постепенно вылущивались не­маловажные мысли. В них, к огорчению муллы Ибадуллы Муфти, эмир на этот раз проявлял решимость. А такого Алимхана духов­ный наставник боялся хуже яда змеи.

Прежде всего, вопреки его советам, Алимхан не разрешил не­скольким почтенным бухарцам уехать из Узбекистана. В слез­ливых письмах они просили, умоляли: «Жизнь проводим в страхе. Наше здоровье требует тишины и покоя». Они назойливо просили вспомоществований и золотых червонцев, чтобы переселиться в Афганистан или Иран.

Тут же всем написали отказ. Алимхан обиженно объявил:

—  Жертвой мне стать, на всех не хватит!

Отказал он и тем, кто в своих письмах, «источая слезы умиле­ния», писали о желании совершить хадж в Мекку.

—  Молитвы   потом!   Наступают   времена   священной   войны!.. Начала  воевать,  потом   целовать  Каабу!..—   выкликал   он,  отшвыривая письма.

Оживился Алимхан, когда ему прочитали письмо имамов Каттакургана. В нем говорилось: «...Молим, чтобы заграничные госу­дарства защитили мусульман от притеснений в Бухаре, Ташкенте, Уфе, Казани. Известно ведь, что и в старину во спасение ислама правоверные халифы не гнушались помощью безбожников-кяфиров и заключали союзы с идолопоклонниками. Когда же договоры делались излишними, их порывали с благословения всевышнего, ибо соглашение с язычниками не стоит обещания, данного свинье».

—  Передайте письмо  каттакурганских  имамов  брату  нашему Юсуфбаю    Мукумбаеву,— все    так же расслабленно    простонал эмир.— Сие мудрое... послание... пусть в Женеве и других столицах ргласят.  Кроме   слов...   гм-гм...   о свинье...   Пусть   все   знают... союз с кяфирами мы, так сказать, одобряем. В газетах призыв о помощи...

При имени Мукумбаева что-то тихо шептавший Сахибу Джелялу доктор Бадма невольно вскинул голову и поискал глазами Юсуфа в толпе чалмоносцев. Столько рассказывали про коммер­санта и представителя эмира в Лиге Наций, про его ум, прони­цательность!

Отец Юсуфбая Мукумбаева, видный торговец каракулем, до революции жил в Петербурге, имел связи в высоких кругах, и потому Юсуф обучался в аристократическом учебном заведении, куда из «инородцев» допускались лишь сыновья наследственных владетелей — эмиров и ханов, высшего духовенства, беков, -бога-тых помещиков, коммерсантов. По слухам, эмир тоже учился вместе с Юсуфом, и с тех пор их соединяли узы дружбы.

Доктор Бадма думал увидеть человека примечательной внешности. Ожидания не оправдались. Юсуфбай Мукумбаев ничем не выделялся среди чалмоносцев, каких много толкалось в михмами ханах Кала-и-Фатту. Небольшого роста, с веснушчатым невырази­тельным лицом, с курносым — «пуччук» — носом и реденькой козлиной бородкой, он ничуть не походил на виднейшего деятеля европейского размаха, на грозную, внушительную политическую фигуру, а смахивал скорее на сидельца в бакалейной лавчонке. Да и халат его темно-бутылочного суконца, и порыжелые ичиги, и грубая марлевая чалма укрепляли в первоначальном впечатлении. Говорил он больше по-таджикски, сухо, отчетливо произнося сло­ва, не повышая голоса, даже если рассказывал о необычных вещах и происшествиях.

«Наружность обманчива. Курицу цени на блюде,— думал доктор Бадма.— Кто бы подумал, что господин Мукумбаев запросто встречается с Муссолини и Мосли, внимает их изуверским речам, впитывает, как губка, их догмы и является проводником их фа­шистских взглядов на Востоке. Мукумбаев не просто приказчик империалистов, он сам идеолог империализма».

На эмирском диване Юсуф Мукумбаев вел себя скромно, почти не вмешиваясь в обсуждение. Но он не скрывал брезгливого от­ношения к мулле Ибадулле Муфти, к его кликушеским возгласам и выкрикам, фанатическим заявлениям. Он знал, очевидно, что мулла Ибадулла за глаза прозвал его Юсуфом-Фараоном, очевид­но, по аналогии с библейским Юсуфом-Иосифом, поднявшимся дт раба до первого министра. Прозвище прилипло прочно. Господина полномочного министра Юсуфа Мукумбаева боялись. Его влия­нию, его богатству, его независимости завидовали.

И надо ли говорить, что доктор Бадма не без внутренней тревоги ждал знакомства с Юсуфом-Фараоном.

А Юсуф Мукумбаев говорил спокойно и мягко:

— Ваше высочество, о преследованиях, которым подвергают мусульман, пишут газеты от имени Бюро мусульманской фракции в Париже и Мусульманского центра в Калькутте. Но редактор калькуттской газеты «Хаблюль Матин» предупреждает: «Наше издание на фарсидском языке, и наши читатели — серьезные лю­ди. Всякие выдумки читать не хотят». Что-де говорить об араб­ских читателях египетского журнала «Миср»? Египтяне издавна питают уважение к русским. А господин Мустафа Чокаев заявил при встрече — мне пришлось на этот раз ехать через Турцию,— что бред, сочиненный корреспондентом Курширматом, не нужен, газете «Ени Туркестан». Курширмат неосторожно рекламирует свои отношения с английскими властями Индии и компрометирует и себя, и дело великого Турана,