Санджар Непобедимый, стр. 21
Он еще долго перечислял, что нужно поставить натурой.
— А зачем, — вдруг захрипел Саид–Ахмад, — что я один здесь, что ли? Почему я должен платить? Пусть платит Нурулла–бай. Он богат. Он сумел приладиться и к нашим, и к вашим, и мусульманину друг, и цыгану брат.
— Что? — завопил Нурулла–бай. — Ах ты, бездельник! А ну–ка скажи, где ты прячешь свои мешки с золотом, а? А ну–ка раскошеливайся.
— Видел ты мое золото, старый вор?
— У меня никаких лошадей нет, — кричал на другом конце михманханы Мингбаши–казак, — какие там кони! У меня нет ничего, кроме беременной кобылы. У Чунтака в долине Каратага целые косяки гиссарских коней гривами трясут, пусть поносят на своих гладких спинах воинов ислама!
— Да что ты, бузой что ли налился? Откуда у меня кони? Враки!
— Эй, Ползун, запиши ему покрепче, он все врет.
— Сам врешь, сын проститутки…
— Ты сам…
Шум поднялся, как на кишлачном базаре…
Долго еще переругивались бы почтенные гости, но Ползун грубо прикрикнул на них, и, такова была власть этого человека, все умолкли.
Только Чунтак шипел и плевался, отчаянно размахивая руками: «Коней ему захотелось, убийца, разбойник!»
— Я не понимаю, из–за чего они расстраиваются, выходя из спокойствия и благодушия, — елейно протянул Уста Гияс. — Или мусульмане окончательно оставили веру отцов, или вы стали так беспомощны, что потеряли всякую власть над своими кишлаками… Поезжайте к себе, прикажите рабам, и все, что нужно, вам приведут и принесут. И это будет даже лучше. Не вы баи и помещики, а сам народ, простой народ будет помогать армии ислама. И пусть посмеет потом кто–нибудь сказать, что дехкане, черный народ, друг большевиков и Красной Армии. Но гости снова начали возражать. Спор затянулся.
— Нам известно, — после долгих колебаний, нехотя проговорил Ползун, и лицо его перекосилось, — до нас дошло, господин парваначи…
Он запнулся на полуслове, потому что Кудрат–бий, ничего не говоря, мрачно посмотрел на него. Но Ползун был не из тех, кого можно было запугать так легко. Как ни в чем не бывало, он ровным голосом продолжал:
— Мы хотели бы только напомнить вам, господин парваначи, что по решению наших высоких друзей в Ташкенте и вы… и вам следовало бы…
— Что–то вы потеряли дар слова, достоуважаемый… — проговорил презрительно Кудрат–бий. — Что же вы ходите вокруг да около? Я знаю, о чем вы хотите сказать… Но я уже предупреждал, чтобы никто не касался дела о Руднике Сияния. Понятно? Мы сражаемся своими руками, мы день и ночь не слезаем с седла, мы воюем, и оставьте наше нищенское имущество в покое…
Сидевший в углу пожилой бритый человек в зеленой бархатной тюбетейке и в пиджачной паре, до сих пор внимательно и молча следивший за всеми разговорами, счел удобным вмешаться:
— Господин парваначи, — сказал он вкрадчивым, но не допускавшим возражений тоном, — наша организация, взгляды которой, насколько нам известно, разделяете и вы, решила, что все фонды в бумажной валюте, звонкой монете, различных ценностях, как, например, драгоценные камни и прочее… Итак, все фонды, принадлежащие эмиру бухарскому Саид–Алим–Хану и находящиеся на территории Бухары, переходят в полное и бесконтрольное распоряжение комитета миллииттихад. Поэтому, не будете ли вы любезны… — Он говорил с явным ташкентским акцентом и по манерам выглядел то ли купцом второй гильдии с Воскресенского базара, то ли учителем–татарином из русско–туземной школы. Он вежливо, но твердо продолжал: — Не будете ли любезны сообщить, где находятся…
— Ни копейки, — буркнул Кудрат–бий.
— Но можно ли так говорить, когда Ташкент решил…
— Ни копейки…
— Но мы просим…
— Я сказал.
— Мы не торгуемся, — многозначительно проговорил миллииттихадовец, — мы… э… так сказать приказываем…
Воцарилось неловкое молчание. Все присутствующие смущенно разглядывали — кто носки своих ичигов и сапог, кто узоры на паласах и коврах. Молчал и Кудрат–бий, но не от того, что его смутил повелительный голос бритого ташкентца, а от гнева, душившего его. С трудом преодолев ярость, он прохрипел:
— Приказывай вот им, торгашам и лежебокам, таким, как ты и твои хозяева, а я плюю им в бороды.
— Но, наконец… — лицо бритого стало принимать бурачный цвет.
— Но, но… — свирепо закричал Кудрат–бий. — Я сказал… Ни копейки. Что ты хлопочешь ради каких–то там идей о едином великом Туркестане? Что, вот они тоже полны забот о благоденствии народа и процветании родины? Глупости! Каждый из вас хочет жирного кусочка… Да, да. И эмиру нужен кусочек, и твоему хозяину, паршивому вдохновителю всех этих джадидов да младобухаров Мунавару–Кары нужен кусочек, и бухарским заправилам — кое–каким назирам нужен кусочек сала. Осмелься сказать, что я не правду говорю! Тоже мне нашлись бескорыстные, тоже мне объявились отцы народа… народа… Да я со всех слюнтяев джадидов с живых приказал бы кожу содрать… Не мутите народ! Без вас народ жил в божьем страхе, в повиновении. Это вы, джадиды, посеяли семена сомнения… Вы — причина всех несчастий, обрушившихся на священные могилы эмиров.
— Зачем же так, — попробовал протестовать бритый, но голос его звучал слабо и тихо. — Но вы… ваши высокие побуждения… родина… священная война против большевиков… интересы народа…
Решительным жестом остановив невнятный лепет бритого, Кудрат–бий с необычной для него живостью и проворством посучил в воздухе пальцами:
— И Кудрат–бию, командующему благочестивым войском правоверного ислама, нужен жирненький кусочек. И я вам скажу: не залезайте в наш карман, не суйте туда нос и не пытайтесь считать там денежки… А иначе… У нас есть еще джигиты, и они могут по единому нашему слову… Они нечаянно по дороге в Карши в темноте могут кое–кого из вас принять за советских людей! И…
Жест его, весьма красноречивый, поняли все присутствующие…
— Ну, ну, — успокоительно проворчал Ползун, — не ссорьтесь, уважаемые, у нас и нет сейчас особой нужды в средствах. Наши друзья англичане прислали нам на первое время достаточно… — Он повернулся лицом к гостю, которого все называли беком. Вам, новому человеку у нас тоже придется наложить печать. Таков здесь обычай…
Бек глухо пробормотал что–то насчет: «Воля господина священна» и прошел за ползуном в следующую комнату. Гости в полном молчании занялись угощением, принесенным слугами.
Уже после ужина появился бек. Он болезненно морщился, осторожно придерживая левую руку. Ишан Ползун несколько раз иронически поглядел на него и вдруг сказал:
— Значит, улак…
— Да.
— Надеемся, что дни этого проклятого смутьяна Санджара божьей милостью сократятся.
— Оомин! — протянул бек.
Его поддержал встрепенувшийся Али–Мардан и кое–кто из гостей.
— Только не вздумайте подсылать к нему кого–нибудь, чтобы э…э… он как–нибудь явно…э… грубо… Знаете, кровь вызовет возмущение. Он у черного народа сумел снискать любовь… — снова заговорил Ползун. — Плохому мусульманину бог сам пошлет жалкую кончину. Сам пошлет, понимаете?
V
Почтовая станция Тенги–Харам расположена на старинном Термезском тракте, соединяющим Самарканд через Гузар — Байсун — Ширабад с Термезом и через Дербенд — Байсун — Миршаде — Денау с Дюшамбе.
В котловине, напоминающей гигантский амфитеатр, на небольшом плоском плато, окруженном глубокими оврагами, высится здание станции, похожее на укрепленный форт. Высокие толстые стены с многочисленными узкими бойницами, четыре мощных зубчатых башни по углам, массивные ворота, которые может пробить только пушка. Царская администрация, организуя в конце прошлого столетия перевоз почты на перекладных от Самарканда до пограничного Термеза, приняла основательные меры против всяких случайностей. Колонизаторы справедливо опасались местного населения и не доверяли бухарским чиновникам.
Такие укрепленные почтовые станции железной и несокрушимой линией внедрялись в Бухарский эмират. В случае малейших волнений каждый блокгауз превращался в опорный пункт для военных операций.