Под уральскими звездами, стр. 8

— Винтик, назад! — кричал Сережа. — Винтик, слушаться надо!

Винтик ничего не хотел понимать и рвался вперед. Он мешал Сереже перехватить веревку, и мальчик, обозлившись, несколько раз пнул собаку.

— Вот тебе! Вот тебе! Будешь слушаться?

Собака взвизгнула, встала на дыбы и дернулась так сильно, что вырвала из Сережиной руки веревку вместе с варежкой. Ныряя в снегу, Винтик исчез в лесной чаще.

— Винтик! Винтик! Сюда! — кричал Сережа.

Он бросился за собакой. Этого еще недоставало! Даже варежку унес!

С разбегу Сережа скатился в неглубокий овражек вместе с большой глыбой снега. Долго выбирался обратно, а когда вылез и прислушался, нигде не было слышно ни скрипа полозьев, ни каких-либо других звуков. Звенело в ушах, шумели над головой неспокойные сосны. И больше ничего.

Тоскливо стало Сереже. Винтик его бросил. Серко неизвестно куда девался. Дядя Гриша провалился в шахту. Что теперь делать? Всего бы лучше найти дядю Гришу и рассказать ему все. Он что-нибудь придумает. Но где он?

Сережа стал соображать, в какой стороне осталась шахта с дядей Гришей, но ничего не мог припомнить. Во время погони за Серко, а потом за Винтиком он совсем не следил за дорогой. Теперь он даже не знал, в какую сторону идти, чтобы вернуться к шахте.

Тогда он пошел наугад, надеясь наткнуться на просеку и по ней добраться до дороги.

— Дядя-а Гриша-а! Дядя-а Гриша-а! — кричал он время от времени и прислушивался, ожидая ответного крика.

Но все молчало.

Сережа очень устал и еле волочил ноги. Они стали такими тяжелыми, как будто к ним привязали свинцовые подошвы, как у водолазов. Мальчик остановился у одной толстой сосны, чтобы немного отдохнуть. Только немного! Потом он пойдет дальше. Будет искать дядю Гришу... Вместе они что-нибудь да придумают...

ОДИН В НОЧНОМ ЛЕСУ

Отдыхая, Сережа размышлял о случившемся и ругал себя. И зачем он только побил Винтика? Что из того, что тот не захотел слушаться? Он еще молодой, почти щенок, ничего не понимает. Разве за это бьют? Узнай про такое дело Женька, ни за что не подарил бы собаку. «Эх ты, хозя-аин! — сказал бы Женя и пожал бы плечами. — Разве так с собаками обращаются? »

Вот и остался один в лесу. Был бы сейчас Винтик, и дядю Гришу отыскали бы. У собак чутье, они узнают дорогу по запаху. Вон когда дядю Гришу в первый раз искали, Сережа ничего не заметил, а Винтик сразу учуял, что человек в шахте сидит, залаял...

Вот что: надо искать дядю Гришу. Хватит, отдохнул!

Сережа пошевелился, и его сразу обожгло таким холодом, что он чуть не вскрикнул от неожиданности. Вот так-так! Кажется, что сидишь совсем раздетый. Интересно, почему так: ведь на нем праздничный костюмчик, толстое пальто. Еще бухгалтерша в доме отдыха, мать Ирки Кувшинковой, сколько раз хвалила: «Ну и пальто тебе досталось, Сережа, — никакой мороз не прошибет!» А вот и прошибает...

Наконец ему показалось, что стало теплее. Захотелось посмотреть, отчего тепло, что происходит в лесу, но глаза почему-то оказались закрытыми. Когда он их закрыл, Сережа не помнил. Открыл он их с трудом — сначала один глаз, потом другой.

Все было так же, как и раньше: снег кругом, а из него торчат черные стволы сосен. Нет, это не сосны, а великаньи ноги. Обступили его великаны, стоят, рассматривают, перешептываются на своем языке...

О чем шепчутся великаны? Какие они — добрые, злые? Что задумали? Может быть, сговариваются его убить? Ну и пусть! Никто ему теперь не поможет. Маму жалко, она плакать будет...

А может быть, великаны не злые, а добрые? Стоят и думают, как помочь Сереже вернуться домой? Вот возьмут его своими мохнатыми ветвями-лапами, поднимут высоко-высоко и отнесут в дом отдыха. Не одного, конечно, а всех: дядю Гришу, Серко, Винтика. Им идти недолго — вон какие длинные ноги, не разглядишь, где и голова. Попали бы все в теплую мамину комнату, стали бы жить, как прежде... Далеко-далеко теперь эта комната!

Сереже становилось все теплее. Если бы не шум над головой, то можно было бы подумать, что он сидит в теплой комнате или в лесу наступило лето. Надо только не шевелиться, чтобы не спугнуть теплоту...

А может быть, и в самом деле наступило лето? Даже запахло чем-то прелым, сырым, как пахнет летом в лесной чаще. Или как в бане! Хорошо в бане! Он ходил в баню вместе с Костей Осколкиным, сыном завхоза. «Славный мальчик, серьезный», — говорила мама о Косте.

Сережа знал, какой Костя серьезный, — так раздурится, что не скоро уймешь. Тогда Сережа здорово подшутил над Костей: как только тот намылил голову, Сережа утащил таз с водой. Захотелось Косте ополоснуться, а воды-то и нет, а мыло-то щиплет глаза. Искал, искал, кое-как добрался до крана.

Вот уж был бой так бой! Если бы не постучала из прачечной тетя Даша, они бы, наверно, всю воду из баков повыпускали! Сережа тихонько рассмеялся: эх, хорошо они тогда подурили! Вода была горячая-прегорячая! Пузыристая белая пена клубилась кругом, щипала глаза. Так и хотелось протереть их хорошенько... Но почему пена щиплет руки, а не глаза?

Они чешутся так, как будто их опалили крапивой. Захотелось вытащить, посмотреть, но сразу стало нестерпимо холодно, что он остановил руки на полпути и замер. Ну вот, опять тепло растревожил. Надо не шевелиться, тогда все опять станет по-старому...

Сережа долго ждал, когда снова потеплеет. Холод угасал медленно, но все-таки угасал, и откуда-то опять пахнуло теплом. Теперь воздух казался сухим и горячим — таким он был в классе. Сережина парта стояла недалеко от печки, и, садясь на место после утренней поездки по озеру — от дома отдыха до школы в районном селе было километра три, — Сережа всегда ощущал струившееся от нее тепло.

Под потолком горели четыре лампочки — на улице было темно. Только на втором уроке в широких окнах появлялись тусклые желтые лучи солнца и начинали подтаивать морозные узоры на стеклах. Наклонившись, Сережа мог видеть в проталинку все, что делалось на улице.

И вот он увидел, что серединой улицы по колено в сугробах шел дядя Гриша. На вытянутых руках он нес что-то длинное, белое. Сережа никак не мог разглядеть, что это такое, но почему-то догадывался, что несет дядя Гриша пирог, состряпанный ради Женькиных именин. Пирог был накрыт полотенцем, а из-под полотенца свисали розовые струйки крема, похожие на сосульки.

Было во всем этом что-то необыкновенное, но Сережа не мог понять, что именно. Он ломал голову, пока не догадался: а ведь руки-то у дяди Гриши две! А дядя Гриша сразу узнал, о чем думает Сережа: вынул из-под полотенца одну руку, показал Сереже, потом вынул вторую и тоже показал. Почему не упал пирог? Ведь его никто не держал!

От всего этого Сереже стало не по себе. Он повернул голову к столу учителя Якова Ефимовича. Но там сидел не Яков Ефимыч, а директор дома отдыха Константин Васильевич, он строго посмотрел на Сережу и сказал скрипучим нечеловеческим голосом: «Мальчик, нельзя смотреть в окно. Там — страшно!»

Сереже в самом деле стало страшно. И в то же время хотелось, очень хотелось посмотреть в окно, узнать, плавает ли пирог по-прежнему в воздухе или уже упал в снег.

Сережа попробовал повернуть голову, открыть глаза, которые почему-то опять оказались закрытыми, но что-то холодное давило на лоб, на глаза. Он чувствовал, как судорожно напрягались веки, стараясь отлепиться друг от друга, но ничего не получалось.

А открыть глаза надо было во что бы то ни стало: на Сережу опять надвигалось что-то необыкновенное. Он еще не знал, что это, но посмотреть надо было обязательно. В ушах назойливо звучал чей-то хрипловатый голос:

— Мальчик, ты меня слышишь? Мальчик, мальчик!

Сережа с силой шевельнул веками, и они чуть-чуть раздвинулись. В узенькую щелочку он увидел что-то яркое, огненное. Оно пламенело такими синими, красными и зелеными искрами, что ослепило Сережу, и он снова закрыл глаза.