Кровавая клятва, стр. 8

Старик посасывал бренди, сосредоточенно глядя в окно, в темноту ночи, словно она являлась для него экраном, на котором возникали образы прошлого. Хьюстон услышал резкий крик какого-то животного и подумал, что для ночной птицы охота сегодня оказалась удачной. Он почувствовал внезапный холод, и даже свежий глоток бренди его не согрел.

— Да, Пьер был умен, — сказал Монсар. — Он боялся, что мы его подозреваем и планируем месть. В общем, чтобы защититься, он должен был сделать себя неуязвимым для обвинений, должен был продемонстрировать “искреннюю” лояльность. А, может быть, немцы просто оказались недостаточно щедрыми. Или же Пьер думал, что союзники могут заплатить много больше. Из алчности он искал более доброго хозяина. Но я не верю в то, что союзники ему платили. Американцы уважали бескорыстие и патриотизм, двигавшие поступками людей. Они считали, что француз должен передавать им немецкие секреты из одной только любви к свободе. Представляю себе, насколько разочарован был Пьер. Но я учитываю еще одно существенное обстоятельство. — Глаза старика потемнели, словно от долгой и безнадежной болезни, которой он изо всех сил сопротивлялся. — Хочу предложить вам совершенно иное толкование его поступка. Дьявольщина! Видите ли, меня всегда озадачивал тот факт, каким образом Пьеру удалось пробраться через немецкие линии. Так легко. И с тем же изящно и красиво проскользнуть обратно. Давайте-ка предположим, что наци заплатили ему за то, чтобы он доставил информацию союзникам. В следующей битве, которая произошла в пятидесяти милях отсюда, союзники были разбиты. Американцы проиграли сражение, потому что у немцев оказалась тайная информация. Вы, наверное, слышали о подполье. Я, как и Пьер, был членом подпольного комитета. Когда союзники захватили нашу деревушку, то американцы сделали в этой самой комнате командный пункт и собрали совещание, на которое были приглашены члены подпольного центра. Нам сказали, что очень важно каким-нибудь образом проскользнуть сквозь немецкие посты, пробраться на их позиции и посмотреть, каковы их силы. Мы все сделали, ценой невероятных усилий, это был величайший момент в истории нашей деревни, но информация наша оказалась неверна. Когда союзники начали атаку, то они наткнулись на укрепления и поняли, что их ждали. Я был уверен в том, что предателем является Пьер. Либо он снова поменял цвет, либо был немецким агентом все это время. Я считаю, что на нем лежит кровь тысяч солдат. На нем одном. Он был невероятный, полнейший эгоист. Заботился всегда только о самом себе.

— Не хотел бы показаться неучтивым, — прервал его Пит, — но хотелось бы получить доказательства. Симона перевела.

— Доказательства? — Лицо старика передернула гримаса отвращения. — Он исчез в утро наступления союзников, в то утро, когда их силы были разбиты. Собрал вещички и был таков. Куда он подался, никто не знает. Но причина его отъезда, несомненно только одна, — он совершил кошмарное преступление и убежал, опасаясь мести людей.

Когда лифт вез их наверх, Пит, не отрываясь, рассматривал убегающий вниз вестибюль. Он чувствовал себя настолько измочаленным, выпотрошенным, что ему какое-то время казалось, что это не кабина лифта поднимается, а люди внизу убирают огромный холл в подвал. Хьюстон закрыл глаза. Потеряв равновесие и ориентацию, он как можно сильнее старался вжаться в стенку лифта. Приступы головокружения и подташнивания закончились, но Пит с тревогой заметил, что совершенно мокрый от пота.

— Ты, по-моему, здорово напился, — заметила Джен. — Практически в одиночку прикончил бутыль бренди.

Хьюстон собрал остатки сил и моргнул. Он увидел появившийся перед глазами коридор. Желудок пришел в нормальное состояние только тогда, когда лифт, наконец, остановился. Сделав внушительный вдох, он оторвался от стены.

— Нужно выспаться, — сказал он. — Мне следовало лучше поесть.

Потянув за решетку, Пит услышал царапанье металла о металл и, остановившись, посмотрел на жену с болезненным смятением.

— Мы слушали его в течение двух часов. То, что он говорил, казалось совершенно убедительным, тебе не показалось? Но если спросить меня сейчас, то я с полной уверенностью смогу сказать лишь то, что в один прекрасный день его приятель исчез. Почему он скрылся, мы точно не знаем. Вся речь Монсара — сплошные догадки и умозаключения.

— Нет, нам известно еще кое-что, — проговорила Джен. — Перед исчезновением Сен-Лоран пошел к священнику. И исповедовался.

Хьюстон немного расслабился. И вновь его охватила непреодолимая усталость.

— Если исповедь как-то и связана с исчезновением, то я этого пока не усматриваю. И доказать все это мы не в состоянии.

— А для меня подобная связь яснее ясного.

— Потому что ты католичка. Разумеется, для нас, американцев-протестантов, исповедь кажется чем-то странным, необычным. Но не для католиков Франции в 1944-м. Эти люди постоянно обращались к священнику, чтобы он выслушал их. Во время Второй Мировой войны, когда вокруг было столько смертей, они должны были исповедоваться дважды в день. — Хьюстон только сейчас понял, что до сих пор сжимает ручку двери лифта. Он открыл ее и отступил назад, давая Дженис проход.

Но женщина осталась в лифте.

— Я совсем не это имела в виду, — сказала она. Пит нахмурился.

— Тогда что же?

— Сен-Лоран не был обычным мальчиком из церковного хора. Ему нравились девчонки. Он вырос и сразу же очутился по уши в… беде. Помнишь, Монсар упомянул несколько скандальчиков? — Хьюстон кивнул. — Как ты думаешь, стал бы Пьер каяться в подобных грехах?

— Если он думал, что его прегрешения всем давным-давно известны, тогда ему не было смысла скрывать их от священника. Ему бы не повредило признание в том, что он сладострастен.

— Верно. Священник мог посулить ему жизнь в аду. Но какого рожна переться на исповедь, если собираешься рассказывать лишь о. тех грехах, о которых всем давным-давно известно? Неужто отца Деверо шокировала бы обыкновенная похоть?

— Вряд ли. Священники являются спецами по части человеческой природы. Поэтому признание в грехе похоти как бы предполагается с самого начала.

— Очень хорошо, — сказала Джен, и глаза ее посуровели. — Тогда объясни-ка мне, что в таком случае показалось отцу Деверо настолько отвратительным и омерзительным, что он до сих пор вспоминает то признание на исповеди и презирает молодого человека, пришедшего к нему за отпущением грехов?

Хьюстону показалось, что лифт падает вниз и стремительно вышел в коридор. Джен пошла за ним, крепко держа мужа за руку.

— И еще вот что, — добавила она. — По рассказу Монсара выходит, что Пьер не был чересчур набожным. Это моя догадка, но я сомневаюсь, что он очень часто ходил на исповеди. Но в тот самый день он пошел на исповедь и рассказал священнику все.

— Но почему?

— Потому что Пьер де Сен-Лоран был напуган до смерти. Он настаивал на отпущении грехов, пока с ним не произошло чего-нибудь ужасного. — В полной тишине, царившей в коридоре, супруги внимательно вглядывались друг в друга. — И отец Деверо — единственный, кому известна эта тайна. — Джен помолчала и затем продолжила. — И это вовсе не похоть, я уверена. И об этом он ни за что не скажет.

Хьюстон моргнул. Звук колокольчика в лифте обескуражил его. Кто-то внизу, в холле, нажал кнопку вызова. Но лифт не пошел. Хьюстон задвинул металлическую решетку и услышал, как замок защелкнулся. Заскрипели тросы, загудел наверху мотор, и кабина стала опускаться.

— Мы тут всех разбудим, — сказал Пит. Они прошли по коридору. Хьюстон услышал, как кабина добралась до вестибюля и там остановилась. Послышался звук отодвигаемой решетки, сильно напоминающий вождение ногтя по доске. И вновь раздалось гудение мотора.

— Это глупо, — сказал Хьюстон. — Чего мне волноваться? Просто поздний посетитель возвращается домой, чтобы придавить хорошенько.

— А вот сейчас уже ты начинаешь пугать меня, — проговорила Джен.

Когда они подошли к двери своего номера, лифт остановился на их этаже. Хьюстон принялся лихорадочно копаться в карманах в поисках ключа. Двери лифта кто-то распахнул единым рывком. Хьюстон взглянул в коридор. И едва не расхохотался.