Братство Камня, стр. 43

— Я сказал послу, что эти несколько часов мой сын мне важнее, чем любой, будь он проклят, кризис.

— И посол не рассердился?

— Он только засмеялся и сказал: “Передайте поздравления от меня вашему сыну”.

Назавтра, в два часа дня, у парадного подъезда остановился длинный черный лимузин. Дрю с большим интересом разглядывал его из окна своей спальни. На машине рядом с зеркалом заднего вида на металлическом штыре развевался американский флажок. Номерной знак был того же типа, что и на отцовской машине, — посольский. Водитель вышел из машины, взяв с соседнего сиденья большую коробку в красно-бело-синей упаковке, выпрямился и направился по извилистой дорожке мимо красивого японского садика к дому.

Он позвонил в дверь, поправил свою шоферскую кепку, затем повернул голову, привлеченный пением не видимой ему птицы, доносящимся с ближайшего, в цвету, вишневого дерева. Пожилая японка, одна из немногих японских слуг, не отказавшихся от работы, одетая в ярко-оранжевое кимоно, вышла к нему и отвесила грациозный поклон.

Водитель слегка поклонился в ответ и затем, по американской привычке, дотронулся до козырька.

— Пожалуйста, скажите мистеру Маклейну, что посол передает свои поздравления. — Он улыбнулся. — Или, как мне кажется, это нужно сказать его сыну. И передать ему подарок. Посол надеется, что этот подарок компенсирует мальчику отменный праздник.

Водитель отдал коробку служанке, снова поклонился и вернулся к лимузину.

Несмотря на растущее нетерпение, Дрю следовал наставлениям и ждал в своей комнате, пока родители не убедятся, что все подготовлено как следует.

— Нас всего трое, — сказала мама. — А веселья нам хватит на двадцать человек.

Дрю лихорадочно перелистывал страницы американских комиксов — “Супермен” и “Дэви Крокет”, которые он больше всего любил, прислал ему отец.

— Дипломатической почтой, — сказал отец, но Дрю понимал, что он шутит. — Для моего сына мне ничего не жалко.

Дрю лежал на кровати, глядя в потолок, и нетерпеливо ждал.

— Давай, Дрю, — услышал он голос матери из сада. — Ты можешь уже идти. Он поднялся с кровати и выбежал из комнаты. Быстрее всего было пройти в сад через кабинет отца. Проходя мимо письменного стола, он увидел через открытую раздвижную дверь мать и отца, сидевших в саду за круглым столом, заваленным подарками всевозможных размеров и цветов. Солнце отражалось от высокого матированного стакана в руках у мамы.

— О, даже посол прислал тебе подарок, — весело сказала она, увидев

Дрю, и поднесла стакан к губам.

— Ну, это уж слишком. У него и так голова идет кругом. Интересно, что там, — сказал отец и потряс коробку.

Дрю вошел в сад.

Взрыв оглушил его, с силой отбросил назад через открытую дверь кабинета к отцовскому столу. От удара о стол у него на мгновение потемнело в глазах. Он не помнил, как упал со стола на пол.

Он помнил лишь, что потом, пошатываясь, встал на ноги. Гул в ушах вызывал тошноту. Перед глазами все расплывалось. Когда он, спотыкаясь, подошел к тому, что осталось от двери, то обнаружил — и был этим очень смущен, — его одежда мокрая, но, отчаянно протирая глаза, увидел, что это кровь. Уже одно это должно было бы, казалось, заставить его закричать. Но он не закричал. Не закричал ни тогда, когда подумал, что, наверное, сильно ранен, ни тогда, когда понял, что это не его кровь.

Он пробрался через разрушенную дверь и увидел расшвырянные по лужайке куски тел отца и матери и траву, пропитанную их кровью. Праздничный торт, тарелки и чашки и подарки в ярких обертках, лежавшие на столе, — всего этого больше не существовало. Да и сам стол был весь разворочен. Он задыхался от едкого густого дыма. Рядом с ним горел куст.

Но он все еще не кричал.

Пока глаза его не остановились на почти оторванной от туловища голове матери. Сила взрыва забила ей в рот стакан, из которого она пила. Круглое дно стакана застряло между разорванными губами. Осколки стакана оставались у нее во рту. Из искромсанных щек торчали острые куски стекла, по которым текла кровь.

И только тогда он закричал.

Пар начал рассеиваться. Силуэт Арлен за занавеской стал неподвижен. В ванной было тихо. Дрю не заметил, что она выключила воду.

Тишину нарушил скрип металлических петель отодвигаемой занавески. Арлен с состраданием смотрела на него.

— Я не знала.

— Ты и не могла знать. Это то, о чем я не люблю говорить. Даже сейчас это причиняет такую боль… — “Только однажды, — подумал Дрю, — когда мне было очень плохо, я рассказал об этом Джейку”. Он вытер рукой вокруг глаз то, что вполне могло быть паром.

— Я очень тебе сочувствую.

— Да. — Отрешенно произнес он.

— Подарок из посольства.

— В красно-бело-голубой обертке.

— Был начинен взрывчаткой?

Дрю кивнул.

— Но он был не из посольства, и лимузин был не посольский, и правительственный номер на машине был подделан, — сказала она.

— Конечно. И никто ничего не знал о водителе. В разведывательном отделе посольства мне показывали фотографии — ничего.

— Профессионально.

— Да. — Дрю закрыл глаза. — Это верно.

Опустошенный, оцепеневший от горя, стоял он напротив посла в угнетающе огромной комнате. Его, десятилетнего мальчика, особенно тревожил потолок — он казался таким высоким, что Дрю чувствовал себя совершенно беззащитным, как будто он сам внезапно стал совсем маленьким. Массивная мебель, обитая кожей, вызывала неприязнь. Стены с мрачными деревянными панелями, тоскливые книги на массивных полках, фотографии напустивших на себя важный вид мужчин. Ковер был таким толстым, что он не знал, можно ли ступить на него в ботинках.

— Это все, сэр? — спросил посольский охранник — глаза Дрю расширились, когда он увидел у него на поясе пистолет, — у довольно старого седого человека, сидевшего за столом в дальнем конце этой огромной комнаты.

Дрю узнал этого человека, так как видел его несколько раз, когда родители привозили его в посольство на празднование Рождества и Дня Независимости. Он был одет в серый в тонкую полоску костюм и жилет. Аккуратно подстриженные усы были такими же белыми, как и волосы на голове. Худощавое морщинистое лицо выглядело усталым.

— Да, спасибо, — сказал он охраннику. — Скажите секретарю, чтобы меня никто не тревожил в течение пятнадцати минут.

— Хорошо, сэр. — Охранник попятился и покинул комнату, прикрыв за собой дверь.

— Привет. Тебя зовут Эндрю, не так ли? — Посол внимательно смотрел на него и, по-видимому, тщательно выбирал слова. — Что же ты не подойдешь ближе и не сядешь?

Сконфузившись, Дрю сел. Кожаное кресло заскрипело под ним, ноги болтались в воздухе.

— Я рад, что ты уже вышел из госпиталя… Там тебя хорошо лечили? Дрю, сбитый с толку, только вздохнул. Там, в госпитале, были солдаты с ружьями, которых он боялся. Других детей там не было, и, слабый от уколов, которые делали ему, чтобы он мог уснуть, мальчик не мог понять, почему медицинских сестер называли лейтенантами.

— Твой доктор сообщил мне, что, кроме нескольких порезов и ушибов и этих ожогов на бровях, с тобой все в порядке. Действительно, чудо. Он сказал, что не надо тревожиться. Волосы на бровях должны отрасти.

Дрю, нахмурившись, смотрел на него, не понимая. Его брови? Что ему до них? Его родители — осколки стекла, выпиравшие из изуродованного залитого кровью лица мамы, — только это имело значение.

От горя у него свело живот, сжалось сердце.

Посол озабоченно наклонился в кресле.

— С тобой все в порядке, сынок?

Дрю хотел заплакать, но сдержался и, судорожно глотнув воздух, кивнул.

Посол ждал, пытаясь улыбнуться.

— А как тебе твоя комната здесь, в посольстве? Я понимаю, ты скучаешь по дому, но при данных обстоятельствах мы не можем позволить тебе оставаться там, даже с охранниками. Ты это понимаешь. Я надеюсь, что тебе здесь, по крайней мере, удобно.