Дорогами Пророчества, стр. 37

ГЛАВА 12

Хмел беззаботно спал. Сильный, порывистый ветер разогнал тучи над его крышами, явив спящему городу темно-синий бархат неба. Звезды были такие яркие и сверкающие, будто ливший больше двух суток подряд дождь до блеска отдраил небесный купол. Подобревшая с позапрошлой ночи луна любовалась своим отражением в бесчисленных лужицах и в благодарность серебрила влажный булыжник мостовой.

Две фигуры ночными призраками скользили по городским улицам от тени до тени. Сливались с тьмой подворотни, завидев какого-нибудь припозднившегося горожанина, нетвердой походкой и тяжелым винным духом извещающего, какое именно заведение он только что покинул.

Пережидали, облегченно вздыхали и спешили дальше.

Редкое собачье брехание тотчас стихало, стоило полуночным странникам пройти неподалеку, после чего возобновлялось, доходя до хриплого исступления.

– Что с животными? – тихонько задала я беспокоивший меня вопрос, поравнявшись с Верьяном.

Меня не удостоили даже взглядом.

– Ничего особенного, – отмахнулся парень. – Просто… не любят меня эти… блохастые твари.

«Нелюбовь без резона – признак тяжелой умственной неполноценности». Или результат пробуждающейся магии Предвидения.

– Тому есть объективная причина?

Верьян на миг обернулся: в лунном свете холодноватой желтизной блеснули его кошачьи глаза.

– Можешь в этом не сомневаться, детка.

Поняли, заткнулись.

Надолго этих похвальных намерений не хватило. В моем запущенном случае любопытство нередко побеждает гордость.

– Куда идем?

– Никуда. Уже пришли.

Центральная площадь Хмела после народных гуляний, как и любая другая в подобной ситуации, не являла собой пример образцового порядка. Поутру, едва только предчувствием рассвета высветлит восточный край неба, сюда, громыхая по булыжной мостовой тележкой для мусора, придут золотари. Поругиваясь и мучаясь с похмелья, они очистят площадь от усыпавшей ее ореховой скорлупки да семечковой шелухи, палочек от сахарных петушков, черепков битой посуды. Выметут крупные и помельче лоскутки ткани, измятые и изорванные листья лопуха, ранее свернутые кульками на лотках у торговцев, и, перекидываясь с недоспавшими свое на дежурстве стражниками «бородатыми» подколками, «ночные короли» [ «Ночной король» – золотарь (ирон.).] пойдут дальше – чистить городские канавы и отстойники.

Но утро пока не наступило, и мусор, щедро накиданный хмельчанами, все еще толстым слоем покрывал площадь, добираясь грязной лапой и до прилегающих к ней улочек.

Верьян замер в переулке, настороженно оглядывая пусть весьма замусоренное, но открытое пространство, которое нам предстояло пересечь.

– Мы за Эоной? – Я подергала наемника за куртку, привлекая его внимание.

Выдрав рукав из моих цепких пальцев, он соизволил обернуться и нехотя пояснить:

– Твоя Эона, красиво принаряженная и крепко связанная, уже дожидается в условленном месте прибытия астахи.

– Так какого беса хмарного, не единожды пойманного, мы вообще сюда приперлись?! – В голосе проскальзывали истерические нотки, несмотря на все мои усилия их скрыть. – Золотарям подсобить?

Парень растянул губы в улыбке, показав, что оценил шутку. Но и сам в долгу не остался:

– Нет, навестить одного гостеприимного бургомистра.

– Но она же может погибнуть, пока мы… тут… да я никогда себе… – Неожиданно возникшее косноязычие мешало внятно поведать об обуревавших меня беспокойстве и чувстве вины перед подругой. – Сейчас же пошли… ох!

Длинные пальцы до боли сжали мои плечи – Верьян увлек меня в ближайшую подворотню. Я не сопротивлялась, хотя тело инстинктивно напряглось, готовое извернуться и вывихнуть кой-какому зарвавшемуся типу руку или, если повезет, то обе.

– Вот что, детка, – прошептал он, наклонившись к моему уху настолько близко, что его дыхание шевелило волосы, а странный пряно-терпкий запах затопил обоняние, – мне надоели твои вопросы, упреки и привычка всем распоряжаться.

– Но я…

Пальцы впились сильнее, а тихий до интимности шепот стал еще ласковее.

«Не хочешь ответить парню взаимностью? К примеру, нежно приложить его о булыжник». Вряд ли реализация этого желания пойдет Эоне на пользу. Хотя, если хватка станет сильнее, я за себя не ручаюсь…

– Но больше всего меня достала твоя болтовня. Если ты хочешь, чтобы твоя подруга пережила сегодняшний восход солнца, то, пока мы не выйдем из города, будешь молчать, а говорить, только когда спросят. И делать что прикажут. Все понятно?

Я уже было открыла рот, собираясь произнести «да», но, подумав, захлопнула его и просто кивнула.

– Умница, быстро учишься, – напоследок почти нежно шепнул он, прежде чем резко отстраниться и разжать тиски на моих плечах.

«Быть на месте того, кому постоянно затыкают рот, не так уж и весело, да?» Бедная Эона. Надо будет попросить у нее прощения…

Мягким, пружинистым шагом, скрываясь от любопытной луны в тени домов, Верьян устремился к особнячку с красночерепичной крышей, огибая площадь по противоположной стороне от храма с ярко горящим над входом фонарем. Потирая ноющие плечи и мысленно обзывая себя последними словами, самыми лестными из которых были «тряпка» и «размазня», я брела на небольшом расстоянии вслед за наемником. В сонной тишине чуть слышно поскрипывала скорлупа да хрустели глиняные черепки под подошвами наших сапог.

На первый взгляд жилище бургомистра никем, кроме громко храпящего на крыльце стражника, не охранялось. Дом просто окружала каменная, высотой где-то мне по пояс ограда. Мы легко перемахнули через нее во двор, где обнаружили неприятный сюрприз – большой и лохматый. Черная остроухая собака размером с полугодовалого теленка сидела на длинной цепи, которой хватало как раз добежать до забора. Псина привстала, ощерив внушающие уважение клыки.

«Эта лаять не будет, просто порвет!» – испуганно проскакала в голове «обнадеживающая» мысль.

Наемник просто шагнул вперед.

«Ну все, конец…» – подумала я.

Собака заскулила и, позвякивая цепью, в ужасе попятилась.

Верьян сделал еще шаг.

Зверюга метнулась прочь. Следом за ней тянулась блестевшая в лунном свете мокрая дорожка. Псина забилась в будку, даже не решаясь скулить. Только во тьме поблескивали горящие ужасом глаза животного.

Презрительно сплюнув в сторону будки, Верьян пошел в обход дома, перешагивая через вытянутые ноги спящего, трогательно обняв копье, стражника. Его оглушительный, раскатистый храп, видимо, был призван устрашить возможных грабителей, а тяжелая вонь перегара – отпугнуть нежить почище ладана.

«Просто какой-то заповедник для алкоголиков, а не город!» Что поделать, его название ко многому обязывает.

Достопочтенному градоправителю Хмела снился кошмар. Пожалуй, это был самый жуткий сон за всю его отнюдь не короткую да и не то чтобы праведную жизнь. Происходящее в сновидении почти не отличалось от действительности. Рядом безмятежно похрапывала переусердствовавшая с темным элем по случаю праздника Освобождения благоверная градоправителя. Умиротворяюще тикали большие напольные часы – влетевшая бургомистру в добрую сотню тиланов блажь его достопочтенной супруги. Просачивался сквозь широкую щель в полузадернутых портьерах лунный свет. И все бы хорошо, да только вот ни рукой, ни ногой градоправитель двинуть не мог.

– М-м-м… – Он с ужасом обнаружил, что говорить тоже не в состоянии. Из-за кляпа.

Вот тут-то бургомистр испугался по-настоящему, потому как понял – не сон это вовсе, а реальность, коя во сто крат хуже иного затянувшегося кошмара – ибо в коридор из лунного света вошел мертвец, ставший таковым не без его, бургомистрова, непосредственного участия. Точно желая обратить на себя еще больше внимания, оживший покойник подкидывал и ловил клинок, хищно поблескивающий серебром узкого лезвия и золотом рукояти, инкрустированной рубинами. Оружие, позаимствованное из личной коллекции градоправителя, порхало в умелых руках, балансируя на опасной грани, отточенной реакцией и выдержкой.