Дорогами Пророчества, стр. 27
Владычица поманила меня к себе. Я ненадолго замялась, не зная, как поступить с мечом. Но, все же положившись на браслет, отложила Неотразимую, сняла обувь, закатала штаны и с некоторой опаской зашла в воду примерно по колено.
– Выбирай. – Русалка просто указала на обилие бижутерии у себя на шее, а не стала лупить меня хвостом, как представлялась моему больному воображению.
«Такими темпами скоро соберется целая коллекция подвесных украшений». В следующий раз буду просить сережки, чтобы гарнитур получился.
Чтобы рассмотреть украшения, я наклонилась ближе. Пахло от Владычицы чем-то неуловимо приятным, свежим. Мне не приглянулись ни нитка розового жемчуга, ни янтарные бусы – пальцы притянула витая в форме рога раковина на кожаном шнурке. Владычица странно посмотрела на меня, однако, поколебавшись, развязала шнурок и сунула его мне в руки, будто боясь передумать.
Пока я таращилась на презентованную бижутерию, русалка невоспитанно скрылась в глубине, напоследок от всей души окатив меня водой. Прохладный ночной ветер тут же напомнил о том, что промокать в это время суток не рекомендуется. Зубы живо откликнулись противным стуком, а ноги наперегонки побежали к почти потухшему костру и бессовестно проспавшей все интересное Эоне.
ГЛАВА 9
Осень, спохватившись, что рассеянное человечество могло и не заметить ее прихода, напомнила о себе похолоданием. Мелкий дождь зарядил с самого утра и не думал утихать, занудно настукивая по голове. Намокнув, плащ и сумки прибавили в весе, но тяжелее поклажи на плечи давило низкое, свинцовое небо, вжимая усталых путников в землю. От резкой смены погоды ломило виски и клонило в сон. «Переодевания переодеваниями, а физиологию забывать не след», – решил мой организм и тоже порадовал «подарочком» – с каждым сделанным мной шагом, с отдачей в позвоночник, меня все больше беспокоила знакомая всем зрелым женским особям тягучая боль.
По извилистой лесной дороге довольно быстро мы выбрались на Дрюссельский тракт – о чем нас оповестила надпись, выбитая на тесаном придорожном камне. Нанесенное рядом со знаком об охране тракта изображение стражника наглядно доказывало, что разметчикам нечужды художественные таланты. А обилие накорябанных тут же похабных стишков положительно характеризовало грамотность как проезжающих, так и местного населения. Движение на большаке, как и предсказывала Кирина, не удивляло оживленностью: за весь день навстречу попался лишь одинокий всадник. Настегивая загнанную хрипящую животину, нарочный (а больше некому) промчался мимо, удостоив двух промокших путников лишь смазанным взглядом.
Раскисшая колея чавкала под сапогами уже довольно долго, а обещанный картой Хмел как сквозь землю провалился.
– Я так и знала, что мы заблудимся, – ныла плетущаяся слева от меня Эона. Из-под капюшона ее плаща то и дело раздавалось чиханье вперемешку со шмыганьем. – Наверняка не там свернули, а все ты: поди, карту неправильно срисовала – только всю спину мне зазря исцарапала да рубашку той вонючей дрянью перепачкала. Говорила я, с Кириной надо было идти, пока погодилось, а не презирать знаки божьи…
Критические дни получили свое название не за просто так. В этот напряженный период месяца всегда тянет указать окружающим на их несовершенство. И делать это хочется громко, с применением весомых материальных аргументов.
И только вездесущий Единый знает, чего мне стоило сдержаться…
– Эона, сокровище мое, хреново мне и без твоего нытья, поэтому заткнись, пожалуйста. – При звуках моего вкрадчиво-ласкового голоса спутница подавилась очередным «я ж говорила!» – Первое же услышанное от тебя слово я приму за божье повеление прибить одну нудную особу и прикопать ее останки в ближайшем лесочке!
Девушка недоверчиво глянула на меня исподлобья, но смолчала. Я же, сорвав на ком-то накопившееся раздражение и злость, почувствовала себя лучше и прибавила шагу.
«Легче страдать не одной, а с другими?» Нет, легче, когда страдают только другие, но, к сожалению, так случается крайне редко.
К вечеру дождь усилился, отгораживая нас от мира завесой сырой, хмурой мги. Все, что могло на нас промокнуть, промокло. Все, что можно было натереть мокрой одеждой, натерто. Запас ругательств я перебрала в три раза, включая производные и многоэтажные, а также изобрела парочку новых. Ноги убедительной болью намекали, что скоро откажутся двигаться вовсе. Поэтому разглядеть городскую стену мы смогли, только почти уткнувшись в нее лбами. Очереди у деревянных ворот, окованных железом, в такую погодку, да к ночи ближе, понятно, не наблюдалось, но прождать, пока стражники соизволят спуститься на стук из теплой сухой караулки, пришлось преизрядно.
Стукнула задвижка смотрового отверстия.
– Кто такие? Что надо? – Судя по перегару, дохнувшему из калиточного окошка, в окрестностях Хмела дождило еще со вчерашнего дня.
Обдумав ответы на подобные провокационные вопросы заранее, я врала, как по писаному.
– Ниспошли вам Единый свое благословение, достопочтенные. – Заискивающий поклон и вовремя просунутый в окошко и положенный на мозолистую ладонь стражника тален.
Калитка в воротах заинтересованно приоткрылась, явив нам двоих успевших промокнуть, а потому мрачных мужиков в кирасах и с копьями наперевес.
– Сестрицу вот к нареченному в Дрюсс провожаю, а с обозами нынче, сами знаете, на тракте-то негусто – приданое хорошо если в меняле-месяце [Меняла – десятый месяц года (прост.). Официально принятое название – месяц Изменяющихся.] доедет. Обогреться бы нам, а поутру своей дорогой дальше пойдем.
Эона, видимо приняв всерьез мою угрозу, лишь буркнула что-то подтверждающе-неразборчивое, чересчур энергичным кивком откидывая с лица капюшон. Разглядев ее хоть и усталую, но хорошенькую глазастую мордашку, стражники заметно оживились. Тот, что постарше, выразительно посмотрел на второго и широко распахнул калитку.
– Сестриц мы завсегда обогреть рады, и даже забесплатно, – протянул он под гогот приятеля и посторонился, чтобы мы могли пройти. – Вниз по улице корчма рена [Р е н – вежливое обращение к горожанину.] Ивалия будет, «Святой костер» называется. Вывеска приметная, не ошибетесь…
Непогода превратила ранние сумерки в поздний вечер, однако пройти мимо оригинальной вывески под раскачивающимся на ветру фонарем, изображающей сожжение ведьмы, и впрямь было трудновато. Намалеванный костер полыхал алым и оранжевым, будто настоящий, подпаливая развевающуюся тьму ведьминого плаща. Особенно удалось даровитому художнику выражение ужаса на лице приговоренной женщины: рот исказило судорогой беззвучного крика, в глазах застыла нечеловеческая боль. Прямо как с натуры рисовали…
– Рель, пойдем отсюда, а? – Подруга испуганно покосилась на вывеску. – Она плачет как живая…
– Поплачет да перестанет – только дождь утихнет. А вот мы с тобой скоро за согревом сами на костер полезем, потому как другой постоялый двор в этой дыре вряд ли отыщется. – Я решительно толкнула калитку и потянула Эону к двери, откуда явственно тянуло запахом готовящегося на вертеле мяса.
Типун на мой болтливый язык…
Меня разбудил холод. Эона, воспользовавшись моим бессознательным состоянием и своим превосходством в весе, захватила одеяло. В отчаянной схватке за его возвращение я получила чувствительный пинок в голень и проснулась окончательно. Однако вылезать из-под трофея не спешила.
Давешний мелкий дождик нынче окреп и обрел хамоватую уверенность. Его робкий стук бедного родственника превратился в барабанную дробь победного марша. Приняв позу зародыша, я убаюкивала боль, ставшую на ближайшие дня три неотъемлемой частью моего существования. Вид собственной одежды (наверняка холодной и влажной) вызывал у меня омерзение. А ведь до нее, развешанной на вбитых в стену колышках, еще нужно добежать по ледяному полу – сумрачная комнатка была пусть и невелика, но сильно вытянута в длину. О магических светильниках в Хмеле, понятно, и не слышали (чай, не столица), да и камином комнату тоже не украсили. Жаровня с углями, принесенная в комнату с вечера, давно остыла. Сквозь щели в ставни вместе с хмурым утренним светом проникали сырость и зычные, щедро сдобренные площадной руганью покрики корчмаря.