Дорога дорог, стр. 67

– О, подлецы! Я сама разыщу их, и они пожалеют, что взялись за это гнусное дело! – проскрежетала принцесса сквозь крепко стиснутые зубы.

– Едва ли эти мелкие людишки стоят твоей мести. Разделаться с ними не составит труда. Главное зло таятся в северянине, похитившем кристалл Калиместиара. Кристалл этот не зря хранился в вашем родовом Храме Дарителя Жизни. Именно он, согласно предсказаниям мудрецов древности, есть залог благоденствия и процветания Серебряного города под мудрым правлением вашего рода, основатель которого был возведен на престол Исфатеи самим Небесным Отцом. Чтобы восстановить разрушенное, чтобы ты и продолжатели вашего рода правили Серебряным городом, необходимо разыскать Мгала и вернуть кристалл на прежнее место – в Храм Дарителя Жизни…

– Я разыщу этого мерзавца! Как раз сейчас он должен находиться в Чиларе, – порывисто бросила Чаг.

– Но сумеешь ли ты справиться с этим делом? Вам с Батигар не удалось догнать его в Чиларских топях…

– Мы догнали его! – снова прервала Нарма принцесса. – Мы догнали его, но… Одному из этих негодяев удалось утопить Жезл Силы, при помощи которого Батигар хотела отнять у них кристалл. О! Если бы этот Жезл был у меня в руках! Я говорила сестре, чтобы она перебила этих сукиных детей, этих гадов сразу, но она стала им угрожать, и Жезл Силы был утрачен.

– Досадно, – искренне огорчился Нарм. – Ты сама видишь, что вернуть кристалл не так-то просто. Это значительно труднее, чем сокрушить наемных убийц и разыскать Батигар; ее-то мои люди найдут, а вот как вернуть кристалл?..

– Найди Батигар, а уж о кристалле я позабочусь! Я этого северянина из-под земли достану, это мое дело! Уж я-то ошибки сестры не повторю, прежде выпущу из него кишки, а речи буду потом произносить. Я обойду все таверны, все щели и дыры Чилара, в которых он может затаиться, и, клянусь Небесным Отцом, добуду кристалл!

– Хорошо, я дам тебе людей и помогу чем сумею, – пообещал Нарм, мысленно потирая руки. – А пока расскажи мне все, что ты знаешь об этом Мгале.

4

Пронзительные звуки дудок, глухой рокот бубна, позвякивание медных колокольчиков заставили Батигар открыть глаза. Девушка села, поджав под себя ноги и почесывая исколотые соломой плечи. Четвертый день ее заточения начался так же, как и три предыдущих, – с выступления желтокожих танцовщиц, которые вертелись, подпрыгивали, приседали и кружились посреди круглого зала, в который выходило десять зарешеченных темниц. Впрочем, в буквальном смысле слова комната, в которую бросили Батигар, темницей не была. Подземный зал, где невольниц обучали танцам, декламации и пению, а невольников – искусству обращения с оружием, весь день освещался факелами. Ночью же плошки с чадящим черным земляным маслом горели в кольцевом коридоре, куда выходили, тоже зарешеченные, задние стенки камер.

Днем и ночью по коридору ходили вооруженные копьями стражники и, если поблизости не было начальства, развлекались как могли. Иногда они, не отмыкая дверей, мочились на несчастных узников, имевших неосторожность заснуть около коридорной решетки, иногда кидали в охапку соломы, на которой дремали заключенные, горячие угольки, с интересом наблюдая за тем, как проснувшиеся в пламени люди пытаются спастись от укусов огня.

Из своей каморки Батигар могла видеть лишь два входа в зал и пять камер, расположенных напротив. В одной помещался атлетически сложенный мужчина среднего возраста, внешне флегматичный, но замечательно владевший мечом, в другой – бледная пожилая женщина с бубном, проведшая здесь, судя по безнадежному выражению лица, уже не один год. Ни мужчину, ни женщину стражники не трогали – то ли давно знали и не рассчитывали увидеть ничего заслуживающего внимания, то ли те занимали привилегированное положение и волей хозяина были ограждены от нехитрых тюремных шуток. В третьей камере сидел похожий на злобного зверька юноша, который проигрывал бой за боем и был не способен совладать даже с деревянным оружием, но столь замысловато ругался и так далеко и метко плевал, что доставлял дразнившим его стражникам истинное наслаждение. Рядом с ним ютились две чернявые девочки – явно сестры, с длинными, едва ли не до пят, волосами, с огромными испуганными глазищами, обе высокие, но тощие и несформировавшиеся. Приходившая два раза в день женщина, затянутая в черное трико, обучала их парному танцу змей, о котором Батигар много слышала, но которого до сих пор не видела. Девочки старались вовсю, и все же стремления угодить у них было неизмеримо больше, чем умения, и наставница, сердито мотая головой, всякий раз, расставаясь с ними, грозилась взяться за них по-настоящему, хотя кнут, торчавший из-за серебристого пояса, в ход не пускала.

В пятой камере помещались трое мальчишек-акробатов, которых все происходившее в подземелье не только не расстраивало, а напротив – изрядно потешало. Они весело переругивались с охранниками, потешались над постоянно упражнявшимися в зале танцовщицами – в тюрьме их было не меньше трех десятков, – передразнивали певиц и несколько раз отпускали в адрес Батигар такие замечания, что у девушки от негодования пылали уши и она старалась поплотнее укутаться в остатки одежды.

Иногда, наблюдая за танцовщицами или фехтовальщиками, Батигар забывала, что она находится в тюрьме. Невольники порой бывали столь искусны, что девушке чудилось, будто она, чудесным образом перенесясь в Исфатею, вновь присутствует на выступлениях приглашенных Берголом артистов. Вот и сейчас, наблюдая за полуобнаженными танцовщицами, всю одежду которых составляли вылинявшие от пота цветные ленты, обшитые потрепанной бахромой с некогда пышными кистями, она испытывала подлинное удовольствие. Принцессу несколько смущала собственная способность забывать о мрачной действительности, и единственным объяснением этому было то, что она непоколебимо верила в близкий конец своих злоключений, которые забудутся, как дурной сон, стоит ей только оказаться на свободе.

Исполнив несколько быстрых танцев, девушки удалились в сопровождении двух стражников. Тем не менее игравший разом на трех дудках старик и виртуозно вызванивавший колокольчиками сложнейшие мелодии слепой юноша остались недвижимы. Жирная учительница танцовщиц, в отвратительно широких и пышных одеждах розового цвета, тоже не покинула зал, как она это делала обычно, а заговорила о чем-то с тюремщиками, то и дело поглядывая на входы.

Танцовщицу эту звали Тенесана, и она уже неоднократно приглашала Батигар выйти из камеры и показать свое умение, и каждый раз принцесса находила для престарелой дамы достойный ответ, от которого та менялась в лице и обещала доложить хозяину, когда тот появится, о поведении дерзкой упрямицы. Тенесана никогда не ругалась, не звала для расправы стражников, но холодный, змеиный взгляд ее прозрачных глаз яснее всяких слов говорил о том, что ни одно оскорбление она не пропускает мимо ушей и не забывает.

Подождав, когда уйдут танцовщицы, Батигар принялась ковыряться в миске с остывшей кашей, которую, вместе с кувшином воды, узники получали три раза в день. Каша была безвкусной, но хорошо утоляла голод – хозяин подземелья, кем бы он ни был, заботился о том, чтобы его живой товар находился в хорошей форме. Морщась и фыркая, принцесса доела кашу и уже споласкивала руки над сливным отверстием в полу – ложек заключенным, естественно, не давали, – когда к решетке ее камеры подошла Тенесана, выглядевшая еще более громадной и неуклюжей оттого, что сопровождал ее маленький, сухонький смуглокожий человечек с лицом сморщенным, как печеное яблоко, с пронзительными желтыми глазами, столь характерными для уроженцев Шима. Тенесана указала своему спутнику на Батигар, и тот тихим голосом обратился к принцессе:

– Девочка, Сана жалуется на тебя. Она говорит, что ты отказываешься учиться танцам, которыми тебе предстоит ублажать своего будущего господина. Правда ли это?

Батигар подняла на сморщенного человечка полные ненависти глаза и неожиданно для себя выпалила фразу, которую не то что во дворце или приличном доме, но даже в казарме не часто услышишь.