Похождения Хаджи–Бабы из Исфагана, стр. 67

Я пошёл сперва на базар и купил себе плащ духовного покрою, кафтан с рядом пуговок на груди и половинку белой кисеи, которую толсто насучил на голову. В этом наряде отправился я к невестам, которых мой начальник предварил уже насчёт цели моего посещения.

Они сидели в бедной, неопрятной комнатке и курили кальяны. Покрывала их были небрежно накинуты на головы. Но только что я вошёл, они, по старой привычке, плотно завесили ими свои лица, оставив незакрытыми только глаза и верхнюю часть носов.

– Мир с вами, ханум! – сказал я им почтительно.

– И с вами мир, мулла! – отвечали они в один голос. – Пришестие ваше принесёт нам счастье!

Приветствия, лестные речи и нелепые шутки полились из их уст рекою и, верно, не кончились бы до вечера, если бы я не приостановил болтливости моих собеседниц и не сказал:

– Полно, сударыни! Я прислан сюда муллою Наданом предложить вам мои услуги. Если цель моего прибытия вам известна, то извольте отбросить покрывала и дайте мне полюбоваться вашими личиками.

Две из них в ту же минуту открыли лица, на которых когда-то цвели розы и лилии. Невзирая на сурьму, румяны и голубые звёздочки на лбу и на подбородке, я мог бы с точностью сосчитать их морщины и внести в свою опись, если бы учтивость не заставила меня воскликнуть при виде нежных их улыбок:

– Машаллах! Машаллах! Сам Фархад не видал ничего подобного! Ради пророка, не смотрите на меня с таким напряжением взору! Я сгорю, превращусь в кебаб, в уголь. Что за глазки, носики, ротики! Право, я должен возложить на аллаха моё упование! Но зачем третья ханум не благоволит снять своего покрывала? Она считает меня, бедного муллу, недостойным её лицезрения. Не стыдитесь, почтенная, и позвольте мне увидеть лицо ваше.

– К чему это жеманство? – промолвила одна из её подруг. – Он наш сват и должен знать нас наизусть, чтоб отрекомендовать женихам. Время не терпит: решись, сестрица.

– Так и быть! – отвечала закрытая женщина и скинула покрывало. – Я не без причины не хотела показывать ему лица. Ведь мы старые знакомцы.

– Нет божества, кроме аллаха, и Мухаммед пророк его! – вскрикнул я вне себя от изумления. – Сон ли это или чары? Это должна быть работа дивов, клянусь своею бородою!

– Нет, Хаджи, это сущая правда, – отвечала она хладнокровно. – Вам кажется странно, что находите здесь прежнюю вашу госпожу? Судьба – вещь удивительная! Так точно: я жена мирзы Ахмака. Но вы, сударь, как попали в муллы, убив моего мужа?

– Я убил вашего мужа? Это что за речи, ханум? – возразил я. – Неужели ваш муж умер? Расскажите, ради аллаха, как это случилось. Хаким-баши был мой господин, благодетель: я любил его, как отца. Как же я мог убить его?

– Не притворяйтесь напрасно невинным, – сказала вдова главного врача сварливым своим голосом. – Хорошо! Будто вы ни о чём не знаете? А кто причиною тому, что шах отправил на тот свет Зейнаб? И что велел выщипать бороду мирзе Ахмаку? Потеря бороды повлекла за собою немилость шаха, а немилость низвергла бедного мирзу в могилу. Всему этому виновник вы.

– Что за пепел валите вы на мою голову? – вскричал я с негодованием. – Не бросайте пустых слов в воздух. Мог ли я убить человека, находясь в то время в ста фарсахах от места, где он скончался? Таким образом, вы скажете, что я был причиною смерти благословенного Хусейна, который погиб назад тому тысячу лет!

Мы спорили несколько времени, когда две другие женщины, которым нужнее было достать мужей, нежели знать, кто убил хакима-баши, вмешались в наши разговоры и заставили меня приступить к составлению описи их прелестям. Сама даже ханум охотно оставила предмет нашего спору, потому что говорила всё это единственно по страсти своей говорить, а не из любви к покойному супругу, которого душевно ненавидела в живых и по смерти. Воспоминание о прежнем значении и богатстве, по-видимому, не слишком было ей приятно, и она просила меня заняться делом.

Из уважения, что она некогда была моею госпожой, я начал ею и список свой невестам.

– Итак, ханум, извольте рассказать мне о себе кой-какие обстоятельства, – примолвил я. – Если тот, кого изберу для вас в женихи, потребует от меня подробных сведений о вашем происхождении и прежней жизни, я должен буду удовлетворить его любопытству. Желал бы, однако ж, исполнить это основательно и в выгодном для вас свете.

– Что мне сказать? – отвечала она. – Вам известно, что я была розою земного рая, около которой летал соловей сердца повелителя правоверных. Я славилась первою красавицею в его гареме и была страшилищем для своих соперниц. Но судьба человеческая непостижима! В гареме появилась новая женщина, у которой, видно, талисман был сильнее моего, и овладела бородою шаха. Она боялась, чтобы красота моя опять не привлекла на мою сторону высочайшего благоволения и происками своими достигла до того, что шах согласился удалить меня из дворца. По несчастию, он вздумал облагодетельствовать мною своего хакима-баши. Таким образом, из роскоши и величия перешла я в объятия гадкого, отвратительного пластыромаза, провонявшего ревенём и удручённого недугами. Но зато, слава аллаху, я ему так надоела, что он будет помнить меня и на том свете! Несчастное происшествие с Зейнаб низвергло его в гроб. По смерти хакима пыталась я возжечь в сердце шаха прежнюю страсть его ко мне, но все мои усилия были безуспешны. Пройдя разные степени нищеты и бедствия, я, которая прежде водила за нос Средоточие вселенной, теперь доведена до необходимости искать мужа – изволите видеть! – через посредство вот таких руфиянов, как вы с муллою Наданом, – При этих словах она начала рыдать и проклинать свою судьбу; но я обещанием вознаградить претерпенные потери молодым и хорошеньким мужем несколько усмирил её.

– Вы сами видите, что я могу ещё считаться красавицею, – вскричала она в ответ на моё обещание. – Я молода, лет двадцати, не более. Посмотрите, какие у меня глаза. Где вы видали такие брови, как мои? Такой стан, который можно обнять пяденью? Ужель ваша Зейнаб, чёртова дочь, была лучше меня?

Вдова главного врача исчислила по порядку все свои прелести, силясь уверить меня, что она красивее знаменитой любовницы царя Бахрама [118]. К собственной моей досаде, я видел в ней только толстую, раздутую жиром и злобою ведьму, которой искренне желал отомстить при этом случае за жестокое и зверское обращение её с бедною невольницею.

Две другие невесты также сообщили мне свои жизнеописания. Одна из них была вдова золотых дел мастера, которым выстрелили из мортиры за утаение части золота, отпущенного ему на подсвечники для Двора. Другая поступила в наложницы от нечего делать, так как муж её, заслужив гнев шаха, принуждён был бежать к русским. И они также не отказывались от притязаний на красоту и молодость. Когда, составив опись, я простился с ними, они ещё проводили меня за двери пронзительными своими наставлениями:

– Не забудьте, что мне лет восемнадцать!

– Помните, ради Али, что я ещё дитя!

– Опишите как следует мои глаза, брови, ротик!.. – кричала прежняя моя госпожа.

– На мой глаз! – вскричал я, уходя в двери, и, захлопнув их, плюнул налево и предал всех троих проклятию.

Глава XIV

Новая нечаянная встреча. Успехи Хаджи-Бабы в сочетании браков. Объяснение с обманутым супругом

Расставшись с тремя прелестницами, я направил шаги к одному из многолюднейших караван-сараев столицы. Улица, ведущая к этому зданию, была набита лошаками и верблюдами, тяжело навьюченными. Это был караван. В числе путешественников приметил я многих с белыми повязками, отличительным знаком богомольпев, возвращающихся из Мешхеда, и узнал от погонщиков, что караван действительно пришёл из Хорасанской области. Я обождал несколько времени, пока погонщики не выбранились и не въехали со скотом на двор караван-сарая. Наконец улица очистилась для проходящих.

Лица всех мешхедских жителей были мне знакомы. Набивая для них кальяны, я изучил было наизусть все малейшие черты и движения их, и если бы мне случилось не узнать с первого взгляду кого-нибудь из мешхедцев, то стоило только воткнуть ему чубук в зубы, и я тотчас сказал бы наперечёт его имя, прозвание, ремесло, дом или лавку, им занимаемые, и даже сорт табаку, каким его потчевал. Хотя со времени достопамятной палочной расправы протекло много годов и месяцев, но встреча с хорасанским караваном вдруг возобновила в моём воображении такую живую картину города Мешхеда, что казалось, будто вижу всё его народонаселение, сидящее передо мною на пятках, с рожами, съёженными чубуками, со странно искривлёнными губами, одним залпом испускающее на воздух огромное облако табачного дыму.