Одиночка, стр. 68

– С вдовой Гиацинта. С первой женщиной, в которую я был влюблен.

Ли ждала, ей хотелось узнать больше, но неудобно было спрашивать.

– Я знаю, – сказал он, отвечая на вопрос, который даже не пришел ей в голову. – Я думаю, что с пуританской точки зрения ты могла бы сказать, что она была мне матерью.

– Ну, не похоже, чтобы у тебя развился этот комплекс.

– Было совсем не так. Я и есть Гиацинт, его самое существо, что ничего общего не имеет с тем, чтобы быть его ребенком, или учеником, или изобретением. За исключением… – Последовала еще одна грустная волнующая улыбка. – Сердце – это сложная штука, будь оно из плоти или из схем. Оно не всегда любит так и тех, как, тебе кажется, должно.

– Перестань исповедоваться передо мной, Коэн.

– У меня есть смешное чувство, что ты подошла к пониманию моей сущности ближе всех. И даже не заставляла меня молиться по четкам.

На Ли нахлынуло неожиданное воспоминание: голые коленки на холодном церковном полу и взрослая рука, возможно ее матери, которая водит детскими пальчиками по стеклянным бусинам четок. Гладкие, темные – Богородица, Дева… Блестящие – Отче наш. Крест, раскачивающийся в проходе перед ней.

– И мне кажется, что я понимаю тебя, – сказал Коэн, когда она вернулась в реальность. – Это уже достижение, если учесть, что все рассказанное тобой поместится на этикетке спичечного коробка. Сначала мне казалось, что ты не доверяла мне. Потом я решил, что ты просто скрытная. Ты такой создана или кто-то научил тебя подобным образом заставлять людей открываться перед тобой?

Ли пожала плечами, чувствуя себя неуютно.

– Это скачковое размывание, ко всему прочему. Я не слишком много помню. – Она сделала паузу. – А то, что я помню, вызывает у меня желание забыть большую часть себя. Да и зачем вспоминать старые страдания?

Она подняла глаза в тишине, наступившей после ее слов, и увидела, что Коэн внимательно смотрит на нее.

– Ресница, – сказал он.

– Что?

– У тебя ресница.

– Где? – Ли прикоснулась к глазу, ища ее.

– В другом глазу. Здесь. Подожди.

Он пододвинулся к ней по изогнутому сиденью и одной рукой запрокинул ей голову на бархатные подушки, а другой легким движением провел у ее нижнего века, стараясь подцепить попавшую в глаз ресницу. Она почувствовала запах «Extra-Vielle», теплое сладкое дыхание Роланда на своей щеке, увидела мягкую кожу на его шее и биение пульса под ней.

– А вот и она, – сказал Коэн, показывая ресницу на конце тонкого пальца.

Она открыла рот, чтобы поблагодарить его, но слова застряли у нее в горле. Рука, державшая ее подбородок, скользнула по щеке, пальцы прошлись по волокнам, которые шли по мускулу от подбородка до впадинки между ее ключицами.

– Ты, похоже, теряешь вес даже в потокопространстве, – сказал он. – Наверное, ты не высыпаешься.

Он поймал ее взгляд и удержал его. Рука на ее шее была теплой, как солнечный свет в пределах Кольца, и она вспомнила, как много времени прошло с того момента, когда кто-нибудь, кроме медтехов, прикасался к ней. Темная волна желания захватила ее. Желания, и отчаянного одиночества, и стремления верить другому, и чувства, которое казалось иногда таким реальным. Она отвернулась.

Коэн отодвинулся, поднял вверх свой указательный палец, на котором все еще была ресница, и сказал:

– Загадай желание.

– Я не верю в исполнение желаний. Ты загадай.

Он закрыл глаза и сдул ресницу в дымный воздух.

– Очень быстро, – сказала Ли и попыталась улыбнуться. – Полагаю, что ты знаешь, что хочешь.

Но он уже не смотрел на нее. Он снял свои часы и приложил их к уху, отвернувшись от нее. Затем повернул золотую головку, послушал опять, повернул головку еще раз, встряхнул часы.

– Не понимаю, что случилось с этой штукой. Уже несколько недель подряд они отстают. Это просто раздражает.

– Коэн, – произнес женский голос над их головами.

Пара стройных смуглых ног остановилась у их столика. Ли подняла глаза и увидела удивленную улыбку и очки в роговой оправе, а за очками – свое собственное лицо.

Хотя это было не ее лицом, а лицом безымянной девочки-подростка, смотревшей пятнадцать лет назад в зеркало в Шэнтитауне. Лицом продукта компании «КсеноГен», принадлежавшим стройной молодой женщине одного роста с Ли, если бы она не носила восьмисантиметровые каблуки. На ней было легкое красное платье, гораздо откровеннее того, в котором она пела на сцене.

Певица обвела Ли оценивающим взглядом, потом села и уверенным движением обняла Коэна за плечи.

– А я думала, что сегодня вечером ты будешь только мой, – сказала она голосом, не оставлявшим у Ли сомнения, что делал Коэн, когда ужинал здесь в одиночестве.

Коэн слегка отстранился в сторону.

– Извини, – сказал он, глядя на Ли.

– Ничего. – Ли встала, расправила форму онемевшими пальцами. – Мне все равно уже пора идти.

– Я свяжусь с тобой позже.

– Не стоит.

– Ну, тогда завтра.

– Как хочешь.

– Нет, – услышала она голос Коэна, когда уже отошла.

Он отвечал на вопрос, заданный ему шепотом:

– Просто бизнес.

ИНТЕРФЕРОГРАММЫ

СТАНЦИЯ АМК: 20.10.48

Ли решила не идти, но потом передумала, по крайней мере уже в восьмой раз.

Она убеждала себя, что уже не так молода, чтобы уступать гормонам, и что предлог, который она придумала для встречи – расспросить о Шарифи, – был несерьезным, если не жалким. Если она действительно хотела снять напряжение, то было бы лучше подцепить незнакомца в баре, а не стремиться к женщине, которую любой здравомыслящий человек на ее месте обходил бы за милю.

Она пришла на две минуты раньше и в смущении остановилась на лестнице, думая, позвонить или подождать, пока не выйдет время. Как раз в тот момент, когда она уговаривала себя развернуться и уйти, Белла открыла дверь.

Она была в белом: длинный спадающий шелк развивался внизу у лодыжек из-за низкой силы притяжения на станции. Почему-то Ли была уверена, что это платье купил Хаас.

– Ты точно знаешь, что его нет на станции? – спросила она и тут же выругала себя за этот вопрос.

Белла спокойно улыбнулась в ответ, взяла принесенные Ли цветы и проводила ее через узкую дверь на кухню.

– Он в Хелене, – сказала она, наливая воду в вазу для цветов. – Совещание менеджеров АМК. Оно продлится до послезавтра. То есть…

Она откинула свои темные волосы за спину и наклонилась, чтобы обрезать стебли у цветов, обнажая длинную бледную шею.

Ли замерла.

– То есть ты – свободная женщина, – сказала она и снова прикусила язык.

Сегодня вечером, все, что она ни делала, выходило комом.

– Свободная, – повторила Белла без тени улыбки. – Я так и не могу понять, что люди имеют в виду, когда они используют это слово.

Ужин был хорошим, но Ли ела без аппетита. Она чувствовала себя как в пьесе, когда декорации уже расставлены, слова написаны. Она ела еду Хааса из его тарелок. А напротив за столом сидела… кто? Любовница? Служащая? Прислуга по контракту? Одно было ясно: ничем хорошим это не кончится.