Не плачьте о нас..., стр. 6

Начальнику «русского» гестапо Колесникову листовку чуть свет принес Рахим Махмудов. Жили они в соседних домах.

Спросонья Колесников не понял, чего от него хочет Рахим.

— Ну что вы суете мне под нос эту бумагу? Ну листовка, дальше что?

— Александр Акимович, это не самодеятельность, это типографская работа.

— Где вы ее достали?

— В вашем парадном, на двери висела.

Колесников пробежал глазами листовку и нахмурился.

— Так, — сказал он. — Подарочек. Вот что, немедленно свяжитесь с городской полицией. Пусть все наличные силы перебросят в город. И в первую очередь туда, где много народу. Всех подозрительных и болтунов брать. Полицейским переодеться в гражданское. Ступайте. Я буду в гестапо!

— Слушаюсь! — Рахим неуклюже повернулся и вышел.

Колесников стал одеваться.

«Действительно, подарочек, — раздраженно думал он. — Этот орангутанг еще, чего доброго, наябедничает Винцу, что нашел листовку на моих дверях».

Колесников терпеть не мог своего помощника и про себя звал его орангутангом, что весьма соответствовало истине. У Рахима руки были неимоверной длины и походка обезьянья. Но не только внешность вызывала в Колесникове неприязнь к этому человеку. Начальник «русского» гестапо боялся своего подручного. Рахим отлично владел немецким, и часто Колесников оказывался в дурацком полоясении, когда Рахим и Винц в его присутствии начинали говорить по-немецки. Про что говорят — черт их знает, может, о нем?!

На улице Колесников столкнулся с женой Рахима. На ней было желтое платье, усыпанное мелкими коричневыми свастиками.

— Гутен таг, господин начальник, — пропела она, пристраиваясь к шагу Колесникова. — Что же это творится в городе? Эти типы совсем обнаглели.

— Вы про что?

— Да про листовки.

«Вот скотина, уже протрепался, — подумал Колесников о Рахиме. — А она теперь всему свету раззвонит». Махмудова работала машинисткой в городской полиции. Там через каких-то десять минут в адрес Колесникова посыплются ехидные шуточки.

— Извините, мне направо, — сказал он и свернул в ближайший переулок, чтобы отделаться от нее.

Сделав ненужный крюк, он вышел к зданию гестапо.

Несмотря на ранний час, в кабинете Винца уже сидели Фишер и Бибуш.

— А, это вы! — сухо сказал Винц, не подавая Колесникову руки. — С чем пожаловали?

Колесников молча положил перед гауптштурм-фюрером листовку. Винц прочитал ее и покачал головой.

— Рас-чудесно, — медленно произнес он, поднимая на Колесникова взгляд льдисто-голубых глаз. — У меня для вас тоже есть сюрприз. Полюбуйтесь. — Колесников взял в руки тетрадную страничку. — Что это, по-вашему?

— Листовка.

— А я думал, праздничное поздравление, — съязвил Винц. — Вы знаете, кто их распространяет? И где эти люди? Почему они на свободе?

— Скорей всего листовки сбрасывают с самолетов, — неуверенно сказал Колесников.

— А расклеивают их тоже самолеты? — Винц порылся в столе и достал еще какой-то листок. — Смотрите. Этот плакат с фигой тоже работа красных летчиков? Листовку писали дети. Понимаете, это детский почерк. Немедленно найти этих змеенышей. В конце концов, кто у нас в городе начальник оперативного отдела? Вы или не вы?

— Я полагал, что для расследования подобных дел существует политическая полиция ка Университетской, девятнадцать, — возразил Колесников. — Моя задача — выявление подозрительных людей.

— Узко мыслите, — заметил Винц. — Вы должны работать рука об руку с политической полицией. Задача у нас общая: установить незыблемый новый порядок. Отныне и присно и во веки веков! Вам дана власть, так пользуйтесь этой властью!

— Я уже отдал приказ произвести аресты.

— Весьма разумно и своевременно. Должен только предупредить: дело нужно поставить ка широкую ногу. Даже если из ста задержанных виновным окажется только один, вас это не должно, волновать. Зато у меня не будет безработных. — Винц кивнул в сторону Фишера и следователя Бибуша.

Колесников замялся:

— Да… но… если нам потом придется выпускать невиновных, по городу поползут нежелательные слухи.

— А кто вам сказал, что мы их выпустим? Чем меньше живых свидетелей, тем лучше. Вы думаете, Германия от этого останется внакладе? Отнюдь.

— Хлопотно, знаете, — поежился Колесников.

— Особых хлопот не будет. Через два-три дня в город придут специальные машины. Я просил об этом лично господина штурмбаннфюрера Негеле.

— Что это за машины?

— Увидите. Наши солдаты прозвали их «Backereien» — «пекарни». — Винц поднялся, давая понять, что разговор окончен.

Новые встречи

В квартире Володи Рыжкова на Октябрьской сидели за столом четверо: Качерьянц, Спартак Никитин, Мурат Темирбеков и сам хозяин. Окна были глухо зашторены. На столе горела стеариновая свеча, слабо освещая радиоприемник, листы бумаги и карандаши, приготовленные для записи сводки.

Ждали половины двенадцатого. С первых дней войны в это время Москва передавала сводку Совинформбюро.

Качерьянц взглянул на часы и подключил к приемнику питание. Робко заалела нить накаливания в лампочке. Лицо у Юрия стало напряженным, как у слепого. В приемнике сначала послышалось попискивание, затем какое-то бульканье, перешедшее в пронзительный свист. И наконец раздались знакомые слова:

— Говорит Москва. От Советского Информбюро…

— Записывайте, — сказал Качерьянц. — «В течение 13 августа… В районе северо-восточнее Котельникова продолжались упорные бои. Огневыми налетами нашей артиллерии на одном из участков уничтожено до 100 немецких танков, 35 бронемашин, 350 автомашин и до 600 солдат и офицеров противника… На северо-западном фронте наши части в течение двух дней боевых действий уничтожили более 3000 солдат и офицеров противника… В районе Краснодара наши войска вели напряженные оборонительные бои…»

Сводка была тревожной. Враг все еще продолжал наступать на многих участках фронта, но по всему чувствовалось, что его великолепно отлаженная военная машина начинает давать перебои.

Ребята по слухам знали, какой ценой достается гитлеровцам каждая пядь советской земли. Неведомыми путями в Пятигорск просачивались рассказы о жестоких беспрерывных боях на кавказских перевалах, куда немецкое командование направило отборные горноегерские дивизии. Перед ними стояла одна задача — прорваться к нефтяным промыслам.

Гитлер бросал в бой все новые и новые части, прошедшие специальную подготовку в Гарце и Австрийских Альпах. И каждый раз безуспешно. Тысячи гитлеровских солдат остались навсегда на ледяных кручах Кавказа.

На второй день оккупации в доме Никитиных поселились немцы, и Екатерина Александровна с сыном перебрались на Университетскую, в тесную комнатушку с одним-единственным окном, глядевшим во двор. Здесь, по крайней мере, можно было не видеть всякий час постояльцев, не стирать их белье и не мыть полы.

Сегодня Никитина ждала гостью. Спартак предупредил, что к ним после смены зайдет Нина Елистратовна. К ее приходу Никитина вскипятила на керосинке чай, достала алычовое варенье, еще из довоенных запасов. Кроме варенья и каменной крепости сухарей, в доме ничего не было.

Бондаревская пришла около шести. Раньше женщины не были знакомы, хотя и знали друг друга в лицо.

— Вы так нам помогли, — сказала за чаем Нина Елистратовна. — Просто не знаю, как вас и благодарить. Пятерых мы уже переправили, Документы оказались в полном порядке.

— Меня не за что благодарить. Это вам спасибо. И за сына, и за других ребят. За то, что поддерживаете в них веру в победу. Ведь у них у всех отцы на фронте! И сыновья воюют тоже. Страшно за них, сердце все время будто в тисках. Проснусь другой раз ночью и думаю, думаю. Дети ведь, ничегошеньки еще не видели. — Никитина прикрыла глаза рукой. Пальцы ее вздрагивали.

— Не надо, — тихо попросила Нина Елистратовна. — Они бы тогда перестали нас уважать. Я счастлива, что у нас такие сыновья.