Ирод, стр. 31

Заметив, — говорит Иосиф Флавий, — что Стратонова Башня, город в прибрежной полосе, клонится к упадку, Ирод, ввиду плодородной местности, в которой она была расположена, уделил ей особенное внимание. Он заново построил этот город из белого камня и украсил его пышными дворцами. Здесь в особенности он проявил свою врожденную склонность к великим предприятиям. Между Дорой и Иоппией, на одинаковом расстоянии от которых лежал в середине названный город, на всем протяжении этого берега не было гавани. Плавание вдоль Финикийского берега в Египет совершалось, по необходимости, в открытом море ввиду опасности, грозившей кораблям со стороны сирийско-палестинского побережья: самый легкий ветер подымал в прибрежных скалах сильнейшее волнение, которое распространялось на далекое расстояние от берега. Но честолюбие Ирода не знало препятствий, он победил природу, создал гавань большую, чем афинский Пирей, и превосходившую его многочисленностью и обширностью якорных мест. Местность ни в каком случае не благоприятствовала задуманному грандиозному замыслу; но именно препятствия и возбуждали рвение Ирода; это был дух мятежный, искавший борьбы с природой, как он боролся с ночными призраками загубленных им жертв, начиная от Малиха и кончая Мариаммой и Клеопатрой. Он решил воздвигнуть сооружение, которое по своему могуществу могло противостоять свирепости моря и которое своей красотой (о, красота!) не давало бы возможности даже подозревать перенесенных для нее трудностей. Прежде всего, Ирод приказал измерить пространство, назначенное для гавани. Затем он велел погружать в море, на глубину двадцати сажен, камни, большая часть которых имела пятьдесят футов длины, девять футов высоты и десять ширины, а другие достигали еще больших размеров. После того как глубина была заполнена, выведена была надводная часть мола шириною в двести футов, на сто футов ширины мол был выдвинут в море для сопротивления волнам, это и был волнолом; другая же часть в сто футов ширины служила основанием для каменной стены, окружавшей самую гавань. На этой стене выведены были высочайшие башни и светоносный маяк, названный Друзионом, в честь пасынка императора — Друза... Лесть и лесть без конца!

Тут же он построил массу помещений для складки прибывавших на кораблях грузов. Кругообразная против них обширная площадь доставляла простор для гулянья прибывавшим в город мореплавателям. У входа в гавань Ирод поставил три колоссальные статуи, подпираемые колоннами. Все здания — из белого камня, издали казавшиеся чем-то волшебным. Под всеми городскими улицами были проведены продольные и поперечные подземные каналы до самого моря так, что по одним дождевая вода выгонялась бы в море, а по другим — напирала бы морская вода и очищала каналы. Против гавани, на возвышении — дивный по величине и красоте храм Иродова божества, живого сфинкса Августа, а в храме — его колоссальная статуя, не уступавшая Юпитеру олимпийскому, а другая — статуя Рима, образец Аргосской Юноны... В Юноне Ирод воссоздал свою Мариамму, свою любовь и Немезиду.

Затем театр, амфитеатр — великолепные здания, напоминавшие Рим, его величие, его сфинкса! В честь этого сфинкса-бога — пятилетние состязания в цирке... Какая роскошь! Какие богатые призы, от которых стонала Иудея. Ирод, как вампир, высасывал ее кровь, которая вытекала из Иудеи золотыми реками.

Ирод не забыл и Агриппы. Он возобновил разрушенный во время войн приморский город Аноедип и назвал его Агриппиадой, а на воротах возведенного им в Иерусалиме храма вырезал имя Агриппы.

Не забыл Ирод и своих родных. В прелестной долине Сарона он воздвиг новый город в память своего отца, Антипатра, и назвал его Антипатридой. Матери своей Кипре он возвел над Иерихоном сильную крепость и назвал ее Кипрой. Брату Фазаелю, разбившему свой череп о скалу, он построил город Фазаелиду.

Не забыл и себя честолюбивый Ирод. На горе, против Аравии, он построил крепость Иродион. Соорудил он и другой Иродион, чудо красоты и искусства. На том месте, где когда-то, убегая от Антигона и парфян, он разбил преследовавших его иудеев, Ирод велел насыпать исполинский холм, верхнюю часть которого обвел высокими круглыми башнями, а образуемую ими площадь застроил дворцами редкого великолепия. К ним вели от подошвы холма двести ослепительно белых мраморных ступеней, а вода поднималась акведуками из отдаленных мест.

И чего все это стоило!.. Только иудеи, которым Иегова обещал, что они «съедят богатства всего мира», могли затопить своим золотом все эти затеи тирана Обетованной земли...

«После всех этих многочисленных сооружений, — говорит тот же иудейский историк, почти современник Ирода, — Ирод начал простирать свою царскую щедрость также и на города, не принадлежавшие его царству. В Триполисе, Дамаске и Птолокаиде он устроил гимназии для ристалищ; Библос получил от него свои стены; Верит и Тир — колоннады, галереи, храмы и рынки; Сидон и Дамаск — театры, морской город Лаодикея — водопровод, Аскалон — прекрасные купальни, колодцы и колоннады, возбуждавшие удивление своей громадностью и отделкой; другим он дарил священные рощи и луга. Многие города получили от него даже поля и нивы, как будто они принадлежали к его царству. В пользу гимназий иных городов он отпускал годовые или постоянные суммы для состязаний и призов на вечные времена. Нуждающимся он раздавал хлеб. Родосцам он неоднократно и при различных обстоятельствах давал деньги на вооружение их флота. Сгоревший храм Пифии он еще роскошнее отстроил на собственные средства. Должно ли еще упоминать о подарках, сделанных им ликийцам и самосцам, или о той расточительной щедрости, с которой он удовлетворял самые разнообразные нужды всей Ионии? Разве Афинны и Лакедемония, Никополис и мизийский Пергам не переполнены дарами Ирода? Не он ли вымостил в сирийский Антиохии болотистую улицу, длиной в 20 стадий, гладким мрамором, украсив ее для защиты от дождей столь же длинной колоннадой?»

«Можно, однако, возразить, — продолжает тот же историк, — что все эти дары имели значение лишь для тех народов, которые ими воспользовались. Но то, что он сделал для жителей Эллады, было благодеянием не для одной Греции, а для всего мира, куда только проникала слава Олимпийских игр. Когда он увидел, что эти игры, вследствие недостатка в деньгах, пришли в упадок и вместе с ними исчезал последний памятник древней Эллады, Ирод в год олимпиады, с которым совпала его вторичная поездка в Рим, сам выступил судьей на играх и указал для них источники дохода на будущие времена, чем и увековечил свою память как судьи на состязаниях. Я никогда не приду к концу, если захочу рассказать о всех случаях сложения им долгов и податей. В большинстве случаев его щедрость не допускала даже подозрения в том, что, оказывая чужим городам больше благодеяний, чем их собственные властители, он преследует этим какие-либо задние цели».

Их-то он и преследовал: цели эти — необузданное тщеславие, как все в этом выродке человечества было необузданно... Любовь, ревность, злоба, мстительность, кровожадность, властолюбие, темперамент, кровь, дух, воображение — все необузданно и чудовищно.

— Не царя мы имели в Ироде, а лютейшего тирана, — говорили после его смерти иудейские делегаты тому же самому божеству его, Августу, — какой когда-либо сидел на троне. Он убил бесчисленное множество граждан; но участь тех, которых он щадил, была такова, что они завидовали умершим, так как он подвергал пыткам своих подданных не только поодиночке, но мучил целые города. Иностранные города он разукрашивал, а свои собственные разорял. Чужим народам он расточал дары, к которым прилипла кровь иудеев... Вообще, мы терпели от Ирода больше гнета, чем наши предки за все века, начиная от египетского ига и кончая вавилонским пленением.

XXII

Немезида, однако, не дремала.

В то время, когда Ирод, высасывая кровь иудеев, сооружал новые города, храмы, дворцы, театры, амфитеатры, гимназии, воздвигал статуи чуждым богам и людям, осыпал благодеяниями чужие страны, забывая Иудею, в это время сыновья его от Мариаммы, Александр и Аристовул, учились в Риме, редко получая вести с далекой родины. Но они знали, что после погребения их матери, тело которой они сами сопровождали к царским усыпальницам, Ирод снова приблизил к себе свою первую жену, Дориду, бывшую в изгнании после женитьбы его на Мариамме, и сына Дориды, Антипатра, который также находился в ссылке и только в большие праздники мог являться в Иерусалим. Юноши, подрастая и развиваясь, крепли в убеждении, что их кроткая мать погибла от руки их отца. В Риме же они получили известие, что обожавшая их бабушка, дочь первосвященника Гиркана, также была вскоре убита по повелению Ирода. Недоброе чувство по отношению к отцу зрело в душе юношей. Недоброму чувству этому помогала развиваться и тоска по родине. Более десяти лет уже они томились в Риме как заложники, и хотя Август, уже император, и Агриппа ласкали молодых людей, следили за их успехами в науках, за развитием их крупного ораторского дарования, однако, не могли не чувствовать, что они как будто брошены и забыты отцом, безумно гонявшимся только за эфемерной славой.