Ирод, стр. 28
Ирод велел привести его к себе. Весь в крови предстал пред своим мучителем полуживой страдалец.
— Что ты хотел сказать мне о твоей царице? — спросил Ирод, выслав всех от себя.
— О, царь! Вспомни, как тебя любила маленькая Мариамма, — с плачем проговорил допрашиваемый.
Слова эти удивили Ирода. Действительно, Мариамма когда-то любила его детской любовью. Потом она переменилась к нему с того рокового дня, когда он грозился распять на кресте все население Иерусалима. Теперь ему казалось, что она никогда его не любила. И вдруг этот жалкий старик, этот окровавленный черный Куш напомнил ему блаженную молодость, маленькую Мариамму, которая не по-детски страстно ласкалась к нему, нежно обнимала его шею своими маленькими ручками...
— Она никогда не любила меня, — мрачно сказал он.
— О, царь! Вспомни только, когда ты, играя с нею во дворце, молодым принцем, изображал из себя Кира, царя персидского, Мариамма, которой было тогда лет шесть, представляла из себя Томириссу, царицу скифских амазонок... Я изображал ее боевого коня и, стоя на четвереньках, ржал по-лошадиному, а Мариамма сидела на мне с луком и стрелами... А раби Элеазар также был конем, твоим конем, и также ползал на четвереньках и ржал... Ты сидел на нем и вызывал на бой Томириссу... Мариамма пустила в тебя стрелу... ты упал, притворился мертвым... Мариамма бросилась к тебе, ты был без движения, казался бледным. О, как рыдала тогда бедненькая Мариамма, думая, что ты мертв...
Ирод сидел безмолвно, опустив голову. Лицо его судорожно подергивалось.
— Да, я помню это, — сказал он со вздохом.
— А потом, когда ты открыл глаза, как страстно она целовала тебя от радости, что ты живой, — продолжал старый евнух. — Или, помнишь, ты был Давидом, а раби Элеазар Голиафом, с львиной шкурой на плечах...
— Голиаф старался схватить и увести в плен Мариамму, которая пряталась за меня, а ты поражал пращью Голиафа, и Мариамма радостно хлопала ручками и говорила, целуя тебя: «О, мой Давид! Мой милый Давид!» Без тебя она жить не могла... Каждое утро, бывало, спрашивает: «Черный Куш! Когда же придет мой Ирод?»
Музыкой для Ирода звучали эти слова старого евнуха. Чем-то светлым, невинным веяло от этих воспоминаний, от этого невозвратно умчавшегося прошлого... Тогда Ирод был счастлив... На душе его, на совести не было ни капли крови, ни одной язвины на сердце... Его любили, любила эта самая Мариамма... А теперь? Слава, власть, дружба великих людей, и ни одного любящего сердца.
Ирод почувствовал, как что-то теплое упало ему на руку. То были слезы.
— О, царь! И это невинное существо, эту Мариамму ты приказал Соему убить! — продолжал старый евнух.
Ирод вскочил как ужаленный. Куда девались его слезы, теплота размягченного воспоминаниями сердца! Бешеная ревность снова закипела в его душе. Как всякий ревнивец, он тотчас же вообразил, что, пользуясь пребыванием в Александрионе и его отсутствием, Мариамма изменила ему для Соема. Так вот как сохранил его тайну льстивый слуга царя! Вот кому доверил он свою похотливую жену! Недаром Кипра говорила, что эта лицемерка так похотлива...
Соема он даже не допустил к себе на глаза, а, отпустив черного Куша, приказал позвать пытавшего его палача, велел немедленно отрубить голову Соему и труп его бросить в подземный тайник, где, по словам Соема, белели обглоданные крысами кости Иосифа, мужа коварной Саломеи.
В тот же день Ирод созвал семейный совет: мать Кипру, брата Ферора и сестру Саломею. На семейном совете Мариамма осуждена была на смерть, хотя казнь решено было отложить, а до того времени положено было заточить царицу в одну из царских темниц. Против этого восстал злой демон семейства Ирода — Саломея.
— Что скажет народ, когда узнает, что последняя дочь Асмонеев живою заточена в тюрьму? — возражала она. — Я уверена, что народ восстанет, чтобы освободить ее. Вспомните прием народом ее брата Аристовула в храме на празднике «кущей». Пусть ее смерть будет лучше тайною для всех. А когда народ узнает о ее кончине тогда объявить ему, что она умерла скоропостижно от посетившей город эпидемии.
В то время, действительно, в Иерусалим из Аравии проникла чума вследствие гниения двенадцати тысяч трупов, оставленных арабами в битве с иудеями при Филадельфии.
Ирод никому не соглашался поручить казнь своей жены: он решил убить ее собственноручно.
— Она моя, и я должен сам послать ее на лоно Авраама, — сказал он в заключение.
В ту же ночь, когда во дворце все уже спали, Ирод тихо прошел на половину жены. Войдя в ее опочивальню, он увидел, что Мариамма молится. Жалость и любовь снова шевельнулись в его сердце. Она стояла такая стройная, нежная, в легкой белой тунике, с распущенны ми золотистыми волосами, которые шелковой волной ни спадали на ее плечи и спину.
— Мариамма! — тихо окликнул он молящуюся.
Мариамма даже не оглянулась, а только молитвенно подняла руки.
— Мариамма! — повторился оклик.
То же молчание, только оголенные от туники рук поднялись еще выше.
— Мариамма!
Нет ответа!.. Меч блеснул в руке Ирода и вонзился в спину несчастной женщины ниже левой лопатки.
Мариамма пошатнулась назад и мертвая упала в объятия Ирода.
— Теперь ты моя! — безумно прошептал убийца, опрокидывая к себе прекрасную головку своей жертвы и страстно целуя ее в мертвые уста. — Теперь ты дала мне поцелуй, упрямица!
Он буквально обезумел. Подняв мертвое горячее теле убитой, кровь которой обагрила всю грудь убийцы, он положил ее на низкое ложе из слоновой кости и золота и, бормоча несвязные ласки и проклятия, продолжал осыпать поцелуями лицо, голову, волосы, грудь и все нежное, прекрасное тело несчастной мученицы, пока оно со всем не похолодело.
Потом, к утру уже, он сам обмыл мертвое тело, надел на усопшую чистую белую тунику и положил на постель, словно бы Мариамма спокойно спала на ней. Потом позвал Рамзеса и, при помощи его, одевшись во все чистое, приказал окровавленные одежды немедленно сжечь, чтобы никто этого не видал, а равно велел уничтожить в опочивальне царицы все следы злодеяния на полу и на ложе слоновой кости.
— Царица скончалась скоропостижно, — сказал он Рамзесу, уходя вместе с ним из опочивальни Мариаммы. — Никому не говори, что видел здесь...
XX
Наутро Иродов дворец на половине царицы огласился душераздирающими воплями женщин. Встревоженные, перепуганные обитатели обширного дворца с недоумевающими лицами устремились по направлению раздававшихся воплей. В числе их можно было видеть старую Кипру, Саломею и маленьких царевичей, Александра и Аристовула, окруженных евнухами и рабынями.
В опочивальне царицы вокруг ложа, на котором, словно уснувшая, лежала мертвая Мариамма, с воплями толпились рабыни, а на полу, около ложа, на руках других рабынь в истерических конвульсиях билась Александра, мать молодой царицы. Тут же, расталкивая толпу, протянув вперед руки и, казалось, ничего не видя, шел страшный, совсем безумный Ирод.
— Прочь! Прочь! — беззвучно говорил он. — Она моя! Я никому ее не отдам!.. Прочь! Прочь!
И он со стоном упал на труп Мариаммы. Все в ужасе отступили при виде этой ужасной сцены.
— Мариамма! — шептал безумец. — Моя Томирисса... Я Кир... ты не убила меня... я жив... Мариамма моя! Ты спишь... Взгляни на меня!.. Какая холодная... точно в последнее время... Заговори со мной... Поблагодари меня за твой народ, как тогда благодарила... Я спас его от арабов, спас от римлян... Мариамма! Мариамма!
Опомнившись немного и слыша вопли женщин, он обернулся и закричал: «Прочь! Прочь все!.. Унесите ее! — указал он на бесчувственно лежавшую Александру. — Унесите ее!.. Она мать!.. А! И ты здесь, ехидна пустыни! — крикнул он, увидав Саломею. — Прочь отсюда, ехидна!.. Все прочь! Вы не любили ее... один я любил... Черный Куш любил ее... Где черный Куш?.. Рамзес! Приведи сюда черного Куша... Он любил ее...»
Александру унесли рабыни. Саломея и старая Кипра куда-то исчезли. Маленьких царевичей также увели. Увидев оставшихся в опочивальне плачущих рабынь, Ирод обнажил меч.