Ирод, стр. 2

Голый череп Цезаря защищала от египетского солнца тень зонтика, который держал над ним один из рабов-нумидийцев.

Вслед за теми и другими носилками шли высшие сановники жреческого сословия и египетские военачальники, а за носилками Цезаря — Митридат, царь Пергама, Антигон, царевич Иудейский, идумей [3] Антипатр с сыном Иродом и римские центурионы. За всей этой процессией двигались египетские и римские войска — конница и пехота.

Вправо от процессии из-за голов бесчисленной толпы и из-за стволов гигантских пальм виднелась спокойная поверхность моря, уходившего в бесконечную даль, а впереди гордо высился стройный купол величественного здания — храма Озириса и жилища бога Аписа.

Высоко в небе с жалостным клёкотом кружились орлы пустыни, привлеченные необыкновенным зрелищем.

Цезарь от времени до времени бросал взгляд из-под нависших бровей на Клеопатру, и, казалось, жалостливая, скорбная улыбка змеилась по его плотно сжатым губам и словно испуганная пряталась в низко опущенных углах их. Таким жалким, беззащитным ребенком казалась ему эта прелестная куколка, повелительница страны фараонов, наследница легендарных Рамзесов, Тутмесов, Аменхотепов!

Как бы угадав мысли своего могущественного покровителя, Клеопатра с глубокой, детской нежностью взглянула на него, и ей невыразимо стало жаль этого скорбного старческого лица, перед взором которого трепетала Вселенная. Чутким сердцем она угадала, что не знают радости в жизни избранники судьбы, которым завидует весь мир. Разве она сама, еще такая юная, знала эти радости? Её именем лилась кровь её подданных. Её будущая корона уже успела выкупаться в потоках крови. А что ждет её впереди? — Её брат...

Она снова взглянула на Цезаря. Он продолжал сидеть, подобно мраморному изваянию. Несколько сгорбившийся стан его и осунувшиеся плечи, поверх лат, облегали широкие складки белой тоги с широкими пурпурными каймами по всему подолу и по краю разреза на груди. Этот пурпур на белом фоне был такого яркого кричащего цвета, что, казалось, вся фигура всемогущего Цезаря была облита кровью...

— В крови народов купалась эта тога, — невольно думалось Клеопатре, — она обагрена и галльской, и парфянской, и римской кровью... А египетской?..

Ирод, следуя на своём белом идумейском коне за носилками Цезаря, не спускал с него восторженных, жадных глаз. Даровитый, честолюбивый юноша, он страстно завидовал всесветной славе римского триумвира и мечтал подражать ему в жизни; он уже видел, в разгоряченном воображении, у ног своих всю Иудею, Самарию, Галилею, мало того — всю Сирию, Финикию, Вавилон, всю Азию, весь мир до крайних его пределов... Иерусалим — новый Рим, но еще более могущественный...

А дикая музыка все неистовее и неистовее оглашала знойный воздух.

— Бог идет! Бог идет! Великий Апис! — дрогнул воздух от криков толпы, заглушивших музыку.

II

От храма Озириса надвигалась встречная процессия вместе с Аписом.

Шествие открывал верховный жрец, который сжигал благоухание на богатом золотом треножнике, несомом служителями Аписа.

За ним двадцать других жрецов несли священные предметы богослужения — сноп пшеницы, золотой серп, систры, сосуды с елеем, благовонными маслами, золотую клетку с четырьмя священными птицами, изображения священных жуков, пчёл, кошек, змей, ибиса.

Следующие за ними жрецы, числом более тридцати, несли на руках изображения фараонов, предков Клеопатры, которые должны были принимать участие в своем семейном и всенародном торжестве.

Клеопатра с умилением и грустью смотрела с высоты своего трона на этот сонм приближавшихся к ней предков.

Впереди всех — изображение первого фараона имени Птоломеев — Птоломея I Сотера Лага, полководца и сподвижника Александра Македонского.

Как часто, еще маленькой девочкой, в сопровождении своего учителя, верховного жреца Озириса, и братьев, Клеопатра посещала храм этого бога, где стояли изображения его предков, все деяния которых она так хорошо изучила при помощи своего наставника, а потом дополнила эти знания, прочитав в дворцовой библиотеке уже взрослой девушкой семейную хронику Птоломеев! Как при этом она полюбила некоторых предков и как возненавидела других!

Вот рядом с отцом сын Лага — Филадельф. Как любила она этого славного фараона! Он расширил богатую библиотеку ее родного города. К нему, к его двору, стекались ученые, философы и поэты всего мира. Его могущественный флот доходил до Индии.

Вот Птоломей Эвергет, походы которого в Сирию и Персию так восхищали мечтательную девочку.

А вот его жена — красавица Береника. Для маленькой Клеопатры это был образец женщины. Какой ум! Какая красота! А какая дивная коса! Недаром астрономы перенесли эту чудесную косу на небо и дали одному созвездию название «Волос Береники». Маленькая Клеопатра любила отыскивать это созвездие на небе, недалеко от Арктура, и часто засматривалась на него.

— Ах, если бы у меня была такая коса! — мечтала удивительная девочка и страстно желала, чтобы и ее имя впоследствии прославилось так же, как имя ее прабабушки.

Бедная девочка не знала, что имя ее будет греметь на земле целые тысячелетия, тогда как имя Береники останется только на картах звездного неба, да и в каталогах небесных светил... Бедная девочка не знала что... Бедная Клеопатра!

— Гнусный убийца! — невольно шептали теперь ее губы при виде изображения Птоломея IV Филопатора. — Ты отравил своего славного отца, Эвергета... Ты убил свою мать, божественную Беренику! Ты умертвил своего брата, свою жену Арсиною! И я должна теперь смотреть на твое изображение.

Перед нею все тринадцать Птоломеев с их женами, детьми.

Взор Клеопатры остановился на изображении последнего Птоломея — ее отца, Птоломея XIII Аулета.

— Бедный, бедный! — шепчут ее губы. — Как он меня любил и ласкал: «Пальмочка моя гибкая! Змейка нильская! Нежный цветочек лотоса!..».

За этими мыслями она и не заметила, как остановилось ее шествие ввиду приближения самого божества. Статуя его возвышалась на носилках, еще богаче, чем ее собственные. Носилки покоились на плечах жрецов, которые махали над божеством опахалами из страусовых перьев и ветвями деревьев, перевитых цветами.

За этими носилками, на довольно значительном расстоянии, шел сам Апис, массивный белый бык, перед которым также курили фимиам.

При виде этого живого бога и Клеопатра, и Цезарь немедленно сошли с носилок.

Но что вдруг сделалось с Аписом? До сих пор бык шел медленной, грузной, ленивой походкой. Добрые, простодушные глаза животного кротко смотрели и как бы робко спрашивали шедших около него жрецов: скоро ли ему дадут есть? Где тот вкусный сноп свежей пшеницы, которой его всегда кормили во время этих скучных церемоний? То ли дело в храме, в своем стойле? Жуй пшеницу и всякое зерно сколько душе угодно. А тут — на! Жди, голодай да еще нюхай этот проклятый дым благоуханий... Уж этот ему дым! Уж эти противные жрецы! А ничего не поделаешь: нюхай вонючий дым, иди, куда тебя ведут, а иначе не дадут даже соломинки. А у бога с голоду брюхо подводит. Шутка ли! Со вчерашнего вечера не кормили...

И вдруг жрецы замечают, что кроткие глаза Аписа превращаются в злые. Бык, глядя вперед, сердито трясет головой. Хвост его беспокойно бьется о жирные бедра, о ноги... Бык начинает упираться.

Жрецы в недоумении, в страхе... Что с ним сделалось? Божество гневается... И это во время такой торжественной процессии!..

Волнение жрецов переходит в народ... Все со страхом переглядываются...

Апис, видимо, свирепеет... Он остановился, нагнул свою громадную голову и начинает потрясать страшными рогами...

Клеопатра побледнела... Что с ним? Что с богом? Он не признает ее...

Животное начинает злобно реветь, рыть ногами землю... Вот-вот бросится!..

— О! О! — пронесся ужас в толпе. — Бог гневается! О, горе, горе! Горе Египту!

— Я говорил вчера, что божество этого не потерпит... Великий Апис не хочет видеть нечестивых римлян... Недаром филин кричал на пирамиде Хеопса...