Ирод, стр. 15

— Я, Манассия бен-Иегуда, с веткой мира от царевича Антигона, — сказал старик, — Чтобы прекратить кровопролитие и отвратить от святого города и храма конечную гибель, Антигон предлагает вступить в переговоры с вождем парфян, царевичем Пакором. Варвары охотно пойдут на уступки, они не римляне. В противном же случае они не пощадят храма, мало того, они осквернят и святая святых, чего не решился сделать Помпей, ни даже Александр Македонский.

Ирод был в нерешимости. Он знал, что не отстоит города со своими слабыми силами, ничтожными перед полчищами парфян. Население города было также озлоблено на него. Знал он также, что варвары прежде всего не пощадят женщин, его мать Кипру, сестру Саломею, его Мариамму... При одной этой мысли на него холодом повеяло... О Дориде, своей жене, он даже не вспомнил.

— Твой брат Фазаель, защищающий стены, согласен на переговоры, — добавил старик.

В голове Ирода блеснула мысль. Лукавый с детства, он всегда прибегал к хитрости. Лучше всего принять Пакора во дворце, угостить его и... Он ощупал под складками лат, между чешуйками кольчуги, тот талисман Изиды, который он нашел в рукоятке меча убитого по его приказу Малиха...

— Мариамма поднесет варвару чашу, — сказал он сам себе.

Он знаком подозвал к себе ближайшего из воинов, составлявших его свиту.

— А где находится теперь сатрап Варцафарп? — как бы спохватившись, спросил он старика.

— Варцафарп с сильным войском идет сюда из Галилеи, — был ответ.

Ирод понял, что ему не устоять против соединенных сил Пакора и Варцафарпа.

— Поезжай к Фазаелю и передай ему от меня, что я согласен принять парфянского царевича Пакора для переговоров, — сказал он своему воину. — Сообщи и ты пославшему тебя мою волю, — высокомерно бросил он Манассии бен-Иегуде.

Мариамма продолжала молиться, стоя на кровле дворца. И как было ей не молиться! С высоты дворцовой кровли она видела, как толпы парфян рыскали по Иосафатовой долине, толпились около гробниц патриархов, пророков, выкатывали из склепов Гефсиманских садов глиняные кувшины с оливковым маслом и — о, дикари! — пили его, как воду.

Обернувшись к скверу, где особенно силен был напор неприятеля, она заметила, что от ворот Ефраимовых движется группа всадников в высоких меховых и войлочных шапках с колчанами стрел за плечами и длинными изогнутыми луками. Впереди группы выделялись два всадника, из которых в одном она узнала Фазаеля, а другой, в богатом одеянии ассирийского покроя, с золотой цепью на шее, был ей не известен. Потом видела, что их встретил Ирод со своею свитою, и все они скрылись в воротах дворца.

Вслед за тем на кровлю взошла рабыня Мариаммы и позвала ее к матери. Оказалось, что она должна приветствовать чашей вина парфянского царевича, и ее тотчас же одели в парадное одеяние царевны, а золотистую головку украсили легкой диадемой. Мариамма, глубоко потрясенная событиями последнего дня, автоматически исполняла все, что ей приказывали делать.

Ее ввели в тронный покой. На первосвященническом троне сидел Гиркан, а по бокам трона стояли Фазаель и Ирод. Против трона стоял загорелый курчавый парфянин с золотой цепью на шее и с черною в завитках бородой. Позади Ирода стоял виночерпий Рамех с золотым блюдом, на котором помещались две чаши и тонкий на орлиных серебряных ножках сосуд с вином.

При виде Мариаммы глаза Пакора сверкнули, и он невольно попятился назад. Девушка, которой мать объяснила, что ей предстоит сделать, взглянув на Гиркана, лицо которого просияло при виде внучки, прямо направилась к виночерпию и, взяв с блюда сосуд с вином, наполнила им обе чаши. Потом, подойдя к трону, взяла в руки одну чашу и подала ее, с поклоном, Гиркану. Другую чашу, также с поклоном, она протянула к Пакору.

— Нет, царевна, — сказал парфянин, отступая с поклоном, — у нас, в Парфии, равно как во всем Иране и в Скифии, таков обычай, что подносящий чашу гостю должен прежде сам освятить ее своими устами. Освяти же ее, царевна. — И он поставил чашу на блюдо.

Рука Мариаммы потянулась к чаше, и ужас мгновенно отразился на лице Ирода... Он рванулся было вперед... но в этот момент руки у Рамеха задрожали и блюдо с чашей и сосудом полетели на пол. Злая улыбка скользнула под черными усами Пакора.

— Подать новую чашу, — сдавленным голосом произнес Ирод.

Парфянин перехитрил идумея.

Пакор достиг, чего желал. Выпив из рук Мариаммы поднесенное ему, в другой чаше, вино, после того, как девушка своими губами «освятила чашу», хитрый парфянин сказал, что, так как большая часть его войска находится с Варцафарпом, то без его согласия он не может заключить окончательного договора с Иудеей. Поэтому он предлагал Гиркану и Фазаелю отправиться в лагерь Варцафарпа и там решить с претензиями Антигона, который, будто бы, уверял, что Гиркан, по преклонности своих лет и по слабому здоровью, сам обещал сложить с себя сан первосвященника и возложить на Антигона, своего родного племянника. Все это было, конечно, придумано умышленно, но Ирод, сознавая безвыходность своего положения, принужден был согласиться на требования лукавого варвара, надеясь, однако, перехитрить его.

На другой день Гиркан, в сопровождении Фазаеля и небольшой свиты, выехал из города. Его сопровождал и раби Элеазар, воспитатель Мариаммы и Аристовула. Всех удивляло и смешило то, что старик не мог расстаться со своим белым голубем, который вывелся и вырос на карнизе окна его комнаты во дворце. Этого голубя любили и кормили дети, Мариамма и Аристовул, и сам Гиркан очень привязался к этой ручной, кроткой птице. Элеазар поместил голубя в клетку и имел его при себе неотлучно. Когда Пакор и его свита смеялись над причудой старика, он отговаривался тем, что первосвященник никогда не расстается с голубем, его любимой птицей, и теперь желает, чтобы она была с ним. Но старик предвидел нечто...

— Кто принес нашему прародителю Ною в ковчег весть, что мир свободен от потопа? — тайно сообщил он, перед отъездом, Гиркану и Александре. — Голубь невинный принес эту весть в ковчег, где оставалось его гнездо. Если с нами что случится у парфян, и нам, может быть, их пленникам, нельзя будет послать вестника в Иерусалим, то вестником этим будет мой голубь. Я выпущу его тогда из клетки, и он, привыкнув жить и кормиться на карнизе моего окна, непременно прилетит на свое любимое место. Тогда, царевна, — обратился он к Александре, — ты осмотри тщательно его крылья и в них найдешь письмо от нас.

Опасения Элеазара оказались не напрасными. Правда, они безопасно достигли Галилеи, а Варцафарп встретил их с почестями, осыпал подарками; но скоро они увидели, что попали в ловушку.

Некто Сарамалла, один из первых богачей Сирии, знал о предательских планах Антигона и парфян и через своего знакомого Офелия велел предупредить Гиркана и Фазаеля о грозившей им гибели. Офелий тайно явился к ним.

— Бегите от расставленных вам сетей, — сказал он. — Знаете, за какую цену продал вас недостойный Антигон варварам? Он за иерусалимский венец обещал им тысячу талантов, но не своих, а иудейских, да, кроме того, пятьсот женщин и девиц иудейских. Антигон отдает варварам и ваших жен — Александру, жену своего брата, и ее дочь Мариамму...

Эти слова поразили ужасом Гиркана!.. Его сокровище, его радость, последнее утешение его старости — Мариамму — варварам на поругание.

— Жены Ирода и Фазаеля, их сестра Саломея также обещаны парфянам, — продолжал Офелий.

Едва на востоке показались первые признаки рассвета, как от города Экдиппона в Галилею отлетал белый голубь по направлению к Иерусалиму. Крылатый вестник летел стрелою через горы Кармель, пересекая горные хребты Самарии и Иудеи.

— Мама! Элеазаров голубь прилетел! — радостно говорила в то утро Мариамма, входя к матери.

Александра побледнела. Она вспомнила слова Элеазара, который говорил, что если постигнет плен у парфян и им нельзя будет отправить в Иерусалим вестника, то вестником этим явится голубь. Значит, Гиркан в плену.