Шумный двор, стр. 8

— Обожди, — выступил вперед Лешка. — Дай я сыграю. Что это за чемпион такой появился?

— Правильно, Спичка, докажи! — подбодрил кто-то из ребят.

— А чего он докажет? — возразил другой. — По математике у него законная двойка.

— Это неважно. Спичка играет — будь здоров!

— Ну-ну, пусть попробует. Четыре хода до мата успеет сделать. Законно!

Только не пришлось ребятам увидеть, чем кончится матч. Противники еще не успели расставить фигуры, как вдруг к Лешке протиснулась его сестренка Нюська — худенькая, в выгоревшем платьице, с перепуганным рябеньким лицом.

— Леша, Леша! — едва не плача, зашептала она. — Папа тебя зовет. Два раза меня посылал. Иди. Ждет. Сердитый. С мамой ругается.

Лешка засопел, в одну черту свел брови, повертел зачем-то фигурку коня, потом поставил ее на доску и, боясь встретиться взглядом с ребятами, поднялся с места. А когда поднялся, невольно посмотрел на окно второго этажа. Там, в черном провале распахнутых рам, стоял отец.

— Лешка! — крикнул он, — Домой!

В наступившей тишине был ясно слышен сердитый, хриплый крик.

Лешка уже скрылся в подъезде, а ребята все молча глядели ему вслед. Кто-то вздохнул:

— Сейчас засвистит ремешок.

— Эх, не везет Лехе. У меня не родной отец, и то никогда не бьет.

— Все водка. Известно, шофер!

— При чем тут шофер! — вскипел Василек. — Не знаешь, так молчи! И вовсе не шофером работает сейчас, а на бульдозере…

Из открытого окна Лешкиной квартиры послышался крик, шум — будто стул бросили. «Работаю как вол!..» — донеслось до ребят, и снова что-то грохнуло.

Саша, не мигая, смотрел в темный и, казалось, жуткий, как пропасть, квадрат окна.

И опять — крик, женский плач. И через секунду — хлопок. Второй…

— Началось воспитание! — Володька сплюнул.

И тут ребята увидели, как Саша побежал к подъезду.

Саша и сам не знал, зачем бежит, что будет делать. Но должен что-то сделать. Обязательно!

Взбежав по лестнице на второй этаж, он остановился. Прошла секунда, другая. Сердце его сильно билось. Постучать или нет?

Постучать или… И, может быть, не хватило бы у него решимости, но тут из-за двери вновь послышался крик. Саша постучал. Сначала коротко и робко, потом — громче, настойчивей. Щелкнул замок. Перед Сашей стояла плачущая, испуганная женщина.

— Я… к Леше, — задыхаясь, сказал он и шагнул в комнату. Там, загораживая лицо руками, прижался в углу бледный как полотно Лешка, а перед ним, замахнувшись ремнем, стоял грузный, невысокого роста человек с потным перекошенным лицом. Он обернулся на шум у двери.

— Чего надо? — сердито бросил, глядя на Сашу.

От волнения Саша не мог говорить. Только смотрел черными, широко раскрытыми глазами.

— Чего надо, спрашиваю? — крикнул Василий Степанович. — А ну, проваливай!

— Я не уйду, — очень тихо сказал Саша и добавил: — Зачем вы бьете его? Разве можно…

— Что?! — ошеломленно спросил Лешкин отец. — Да ты кто такой — указывать мне?!

— Я? — смешался Саша. — Никто… Обыкновенный человек. Товарищ Леши…

В дверь снова негромко постучали.

— Кого там еще несет! — проворчал Василий Степанович и, бросив на кушетку ремень, сам пошел открывать.

Это был Василек.

— А тебе чего надо?

— Здравствуйте, — пролепетал Василек и коротко вздохнул, будто всхлипнул. — Василий Степанович, Лешка не виноват. Ведь мы все играли в футбол. Все и будем отвечать. Соберем деньги и купим стекло. И вставим сами. Честное слово. У нас дома и алмаз есть. Я умею резать… — И жалобно закончил: — Простите, пожалуйста, Лешу. Он не виноват.

— Как это не виноват? — проходя в комнату, сказал Василий Степанович. — Стекло-то он разбил.

— У него просто мяч срезался, — стал охотно объяснять Василек. — И у меня бы мог срезаться, и у другого. Конечно. Разве Леша виноват? Иногда бьешь по воротам, а мяч в другую сторону летит. Даже у настоящих футболистов случается. Недавно по телевизору видел: Хусаинов из «Спартака» с двух метров по воротам бил. И не попал. Так то сам Хусаинов! Вот и Леша хотел пробить по воротам, а мяч срезался…

— Ну, ладно, ладно, — перебил Василий Степанович и устало опустился на стул. — Я вам покажу — срезался. Топайте отсюда.

— А Леше можно идти? — заискивающе спросил Василек.

— Пусть идет, — безразличным голосом сказал Василий Степанович.

Когда ребята ушли, он обхватил голову руками и зажмурился.

— Башка трещит… Надежда, — позвал он жену, — принеси воды.

— Может, порошок дать? — участливо спросила Надежда Ивановна.

— Давай. Все равно.

Он проглотил порошок. Потом жадно, большими глотками пил воду. Кадык на его шее ходил вверх и вниз. Кружка в руке вздрагивала.

— Бросал бы ты пить, Вася, — с тяжким вздохом проговорила Надежда Ивановна. — Нельзя тебе, который раз на сердце жалуешься.

— Не бойся, раньше времени не помру.

— Все храбришься. А врач-то, помнишь, предупреждал: ни капли не брать в рот. А ты… И какая радость — голова болит, сердце давит. Полночи стонать будешь… А нам, подумай, сладко? Нюся пугается, плачет. Леша будто чужой, недобрый сделался…

— Да будет тебе причитать! — рассердился Василий Степанович. — Что уж я — конченый человек? Враг семье своей?

— Не враг, Вася. Не говорю, что враг. Только, поверишь, тяжело мне. Ох, как тяжело. — Надежда Ивановна всхлипнула. — Людям в глаза смотреть стыдно… А дети. За что дети-то страдают?.. Вот побил Лешу. А зачем?..

Долго сидел Василий Степанович, обхватив руками голову. Хмель прошел, но голову еще клонила тяжесть, давило в груди. На душе было скверно. В самом деле, за что побил сына? Да себя вспомнить — разве не случалось такого? Тоже лет тринадцать было, вот как Лешке сейчас. Жил на первом этаже сапожник Зубов. Настойки любил делать. Выставил как-то батарею бутылей на окно, чтобы добродили на солнышке, А они, ребятишки, в футбол играли. И случилось же так, что он, Васька Пронин, по кличке Буза, угодил мячом прямо в бутыль с вишневой настойкой. Досталось бы ему тогда на орехи, да хорошо, ребята не выдали. Верные были ребята. Не хуже Лешкиных друзей. Василий Степанович усмехнулся, вспомнив Василька и Сашу. «Ишь, защитники! Не уйду, мол, и все! Смелые ребятишки, молодцы! Такие в беде не оставят».

А потом опять вспоминал себя мальчишкой. Как был пионером, ездил в лагерь… Когда же это было?.. Тридцать пятый или тридцать шестой год?.. И-их! Сколько годков пробежало!.. А интересное было время. В самодеятельности участвовал, на баяне играл. Песни пели. Костры жгли. Военные игры… Тогда-то играли. А настоящая война — другая. Василий Степанович пощупал возле локтя два глубоких шрама. Автоматной очередью жигануло. И на боку — три отметины. На голове тоже. Контузия… Может, оттого и выпивать начал? А может, и не оттого. Черт его знает… А недавно вот с шоферов сняли. Его сняли! Да он полтора года со смертью в обнимку снаряды на передовую возил! Награды имеет…

Василий Степанович сокрушенно замотал большой седеющей головой. «Нехорошо как-то получается. Нехорошо…»

Голубой значок

За ужином, как обычно, собиралась вся семья Козыревых. Шум, разговоры, смех. Не отставал от детей и Петр Алексеевич. Быстрый, моложавый, он то и дело сыпал шуточками, подмигивал, а смеялся так заразительно, что и Анна Сергеевна не могла удержаться от улыбки.

Когда кончили пить чай, Пенка отстегнула от сарафанчика голубой значок и положила его перед отцом.

— Добро, — сказал Петр Алексеевич и посмотрел на самого младшего — пятилетнего Вадика.

Малыш с гордостью выпалил:

— Цветочкам пить дал! Платок от носа выстирал! И еще тарелку и два стакана!

Толик, собиравшийся в этом году в первый класс, солидно поправил брата:

— Тарелки и стаканы не стирают, а моют.

Вадик на его слова не обратил внимания.

— Всё, — сказал он.

Поднялся Толик.

— Сначала вымел щеткой в комнате. Потом вычистил песком кастрюлю. — Он подумал и не совсем уверенно добавил: — Ну, и во дворе один мальчишка стукнул девочку, а я сказал: «Если еще полезешь, то надаю».