Серёжка Покусаев, его жизнь и страдания, стр. 13

— Алик, ты сиди здесь и никуда не ходи. Я скоро вернусь.

И Коля стал снова серьёзным, как прежде, как полагается настоящему ответственному бригадиру.

Он запоясал телогрейку ремнем, посмотрел почему-то на стенку, за которой засели глупые дружки-приятели, и быстро вышел из комнаты. За стенкой начали было петь в два голоса песню, но, как только хлопнула дверь, сразу же умолкли. Сёма и Серёжа поняли, что Коля не зря хохотал и не зря он куда-то сейчас пошёл. Скоро Коля возвратился и приволок с собой огромный волчий тулуп. В этот тулуп завертывался сторож Федосей Матвеевич, который ушёл сегодня вместе со всеми расчищать дорогу.

— Ты зачем? — спросил Алик.

Коля приложил палец к губам, и Алик сразу понял, что это тайна. Алик никогда не лез с глупыми вопросами.

А между тем в комнате стало совсем темно.

Гудел в настывшей печи ветер. Тряпка возле порога, о которую вытирали ноги, сморщилась от холода и побелела.

Коля достал из шкафа свиную тушенку и банку абрикосового компота. От этого компота в животе Алика и вообще во всём теле стало холодно. Но Алик ничего не сказал Коле. Алик был терпеливый человек и знал, что с Колей не пропадешь. И Алик был прав. Коля разобрал постель, уложил Алика, накрыл тулупом, а потом забрался на кровать сам. Алику стало сразу тепло. И оттого, что тулуп, и оттого, что рядом лежал мужественный, справедливый и находчивый человек Коля.

— Ты не бойся, — шёпотом сказал Коля, — спи. Под таким тулупом даже на льдине не замёрзнешь.

За стенкой не знали, что тут такое случилось и почему это Коля притих и не требует, чтобы Сёма и Серёжа рубили дрова. Сначала Сёма и Серёжа пели песни, потом начали бегать из угла в угол и прыгать на одной ножке.

— Чего это они? — спросил Алик.

— Спи… Это они замёрзли, физкультурной зарядкой занимаются.

Но Алик не мог спать. Алик был добрый человек, и он не хотел, чтобы Сёма и Серёжа окончательно замёрзли.

В голове Алика рисовались всякие ужасные картины. Встанут они завтра, пойдут в соседнюю комнату, а там уже ни Сёмы, ни Серёжи. В углах, скрючившись, сидят только какие-то сосульки. Одна рыжая, потому что Сёма был рыжим, а вторая чёрная, сделанная из Серёжи.

Прыгать и танцевать всю ночь не будешь.

Бух, бух, бух… — послышалось за стенкой.

Это Сёма и Серёжа стаскивали со всех кроватей ватные матрацы.

Но недолго лежали под матрацами дружки.

Если б Сёма и Серёжа были плоскими амёбами, тогда дело другое. У Сёмы же и Серёжи были животы, плечи, коленки. И всё это вылезало из-под жестких матрацев наружу и страшно мёрзло.

Приятели не выдержали этих ужасных мук. Они подбежали к стенке и начали изо всех сил колотить кулаками по доскам.

Они колотили так сильно, что со стенки сорвался и повис на верёвочке портрет Колиного отца.

— А ну, тише, архаровцы! — не выдержал Коля.

— Сам ты архаровец! — завопил Сёмка. — Сам бригадир, а сам… Почему печку не топишь?

Коля подоткнул тулуп со всех сторон, чтобы не продуло Алика, улыбнулся и спокойно сказал:

— Нам и так тепло. Не мешайте спать.

Сёма и Серёжа совсем обезумели от холода. Они выбежали, в чём были, в коридор и начали тарабанить в дверь. Дрожали и гудели тонкие доски, звякала оторванная наполовину железная задвижка.

Коля подождал ещё немного, послушал концерт, который разыгрался в коридоре, и открыл дверь.

— Чего надо? — спросил он Сёму и Серёжу.

— Т-т-топи п-печку! — запинаясь и не попадая зуб на зуб, сказал Сёмка.

— Т-т-топи п-печку! — как эхо, повторил Серёжа.

— С-сами т-топите, б-бригадиры, — передразнил Коля. — Топор возле п-порога.

И тут Сёме и Серёже нечем уже было крыть и нечего уже было делать — или замерзай, если охота, и превращайся в разноцветные сосульки, или топи печку и грей свои несчастные бока. Сёма и Серёжа схватили топор и, щёлкая на ходу зубами, помчались из барака.

Через полчаса в печке весело горели-потрескивали пахучие сосновые дрова. Сёма и Серёжа с перепугу нарубили такую гору, что её вполне хватило бы на целую неделю.

Сёма и Серёжа нажарили печку, закрыли поплотнее железную дверцу и ушли на свою половину.

Вскоре за стенкой раздался дружный, спокойный храп.

Коля и Алик сбросили неуклюжий тулуп на пол и заснули просто так, даже без простыней. Алику, который очень любил тепло, снился замечательный сон — будто он сейчас лежит на морском берегу и греется на жарком южном солнце. Если в комнате хорошо натопить, так и в комнате будет не хуже, чем в Каракумах.

Утром приехали машины и вместе с ними лесорубы. Машины привезли макароны, капусту, селёдку, мороженое мясо и вообще всё, что нужно в тайге рабочим людям.

Отец Алика разгрузил вместе со всеми машины, а потом собрал ребят, потёр озябшие руки и спросил:

— Ну как, Коля, без происшествий обошлось?

Коля посмотрел по очереди на всех ребят — на Сёму, на Серёжу, на Алика, вытянул руки по швам и сказал:

— Всё в порядке, товарищ бригадир!

ТАНЯ

Отец и мать поссорились. Таня думала, всё будет, как у неё с Маринкой. Поссорятся, разойдутся в разные стороны, а потом подадут мизинцы и скажут: «Мирись, мирись, до свадьбы не дерись». У матери и отца так не получалось. Ссора росла и росла. Раньше мать называла отца Папа-Толя, а теперь стала называть Анатолием или даже по фамилии. Как будто он был учеником и получил двойку. У Тани в классе всех двоечников называли по фамилии.

Тане не разрешали называть отца Папа-Толя, хотя это в самом деле было так, а матери он вообще был не папой, а мужем. У Тани тоже было второе имя — Шлата. Так её назвал отец. Вчера вечером он пришёл с работы, снял с бровей пушинки снега и сказал:

— Здравствуй, Шлата! Мы с тобой ещё не виделись.

Таня подала руку, заглянула отцу в глаза и неожиданно для себя сказала:

— Здравствуй, Папа-Толя!

Лицо отца вспыхнуло тихим радостным светом, но почему-то сразу погасло. Он ушёл в свою комнату, зашелестел там чертежами. В коридор, покачиваясь на лету, выползла серая ниточка папиросного дыма.

Ссора случилась скорее всего из-за папирос. Отец по вечерам сидел за чертежами нового завода и без конца дымил своими папиросами. Однажды он уже рассказывал Тане про этот завод, Таня сидела возле стола и слушала.

В жизни Тани было много понятных и в то же время непонятных слов. Мать говорила отцу: «Мне надоело смотреть на твой затылок». Таня смотрела на затылок отца, когда он сидел за столом и работал. Затылок был как затылок: пострижен и побрит тонкой бритвой. Наверно, мать придиралась. Утром она шлёпала по коридору своими тапочками и разговаривала сама с собой: «Опять табачищем воняет. Хоть из дому уходи».

Курить вредно. Это Таня знала. От табака развивается бронхит, туберкулез и такая болезнь, о которой даже говорить страшно. Об этом было написано в Танином учебнике. Таня положила на стол отца раскрытую книжку и подчеркнула строчки красным карандашом. На книжках писать нельзя. Но тогда отец мог ничего не заметить и не узнать про туберкулез и бронхит.

Отец прочитал книжку. Таня сразу догадалась. Между страничками лежал серый, упавший с кончика папиросы пепел. Два дня отец не курил. Таня пересчитала в пачке все папиросы. Сколько их было, столько и осталось. А теперь он снова дымит папиросой, чертит свои чертежи и, наверно, думает: почему это Таня назвала его Папа-Толя и почему в жизни всё так получается…

Была зима, и были зимние каникулы. Мать куда-то ушла. В доме было тихо и пусто. На стене тикали часы. Таня прошла два раза по коридору, открыла дверь отца и сказала:

— Пора ужинать. Уже всё готово. Только картошку надо почистить.

— Я сейчас… Одну минутку, — сказал отец. Таня постояла ещё немножко и сказала:

— Минута уже прошла. Я смотрю на часы.

Над головой отца вспыхнул несколько раз голубой дымок, будто его кто-то раздувал насосом, — пах, пах, пах.