Жена журавля, стр. 16
Гримаса печали искажает лицо рыбака, и по лицу его бегут слезы.
— Да, госпожа. Прости меня, госпожа.
— Я верю тебе, — говорит она. — И прощаю тебя.
Очень быстро и милосердно она выгрызает рыбаку оба глаза и двумя острыми пальцами пронзает его сердце. Он сползает на илистый берег.
— Ты убила меня, госпожа, — говорит он, указывая на свое тело, что корчится в грязи между ними. — Ты освободила меня.
— Делаю это с радостью, — отвечает она.
— Спасибо тебе, госпожа, — говорит рыбак. — Спасибо тебе.
Вихрь закручивается вокруг них и уносит прочь его призрак, который благодарит ее до тех пор, пока способен благодарить.
Она кормится рыбами из его корзины. Те и правда горчат, хотя горечь эта не так уж и неприятна. Утолив голод, она берет оставшихся рыб и отпускает обратно в воду, подержав их в ладонях, пока не оживут. Закончив с рыбами, она скатывает в озеро и тело рыбака, а потом прощается с ним, когда злая вода выплескивает его в пропасть между островами.
Она смотрит на свои руки, вертит их перед собой так и эдак, словно удивляясь, что же такое она ими сделала. Она моет их в реке, вытирает о подол платья.
А затем взлетает снова.
Глава II
— Я хочу, чтоб она переехала жить ко мне.
— Ну да, а я хотела спросить, не мог бы ты снова забрать Джея-Пи в субботу? Мне придется вести статистику очередей в Ромфорде, можешь себе представить? В субботу! Там какой-то спортивный праздник, я уж не знаю…
— Ты слышала, что я сказал?
— Ага. Хочешь вызвать уборщицу. Бла-бла-бла… Я должна буду завезти его к тебе преступно рано, где-то до шести, но он запросто спит до восьми, так что ты просто…
— Ты слышала, зачем я вызываю уборщицу?
— Зачем? Откуда мне знать. Чтоб она убралась у тебя в доме, я полагаю? Что за вопрос…
— Я хочу, чтобы Кумико переехала ко мне.
— …
— …
— Переехала к тебе?
— Ну да. Я так хочу.
— ПЕРЕЕХАЛА К ТЕБЕ?!
— Я понимаю, что все немного внезапно.
— НЕМНОГО ВНЕЗАПНО? Ты знаком с ней каких-то две недели! Подумать только! Вы кто — мухи-однодневки?!
— Аманда…
— Папа, ты бредишь. Ты же едва ее знаешь!
— В том-то и дело. А хочу узнать лучше. Просто сгораю от нетерпения.
— И ты решил узнать ее таким способом? Послушай, ты втюрился, и я за тебя очень рада, но я и волнуюсь за тебя, Джордж. Ты ломишься с места в карьер. Ты втюрился, и твое чувство очень сильно, только она не станет любить тебя так же сильно в ответ, и уверяю тебя, если ты попросишь ее переехать к тебе, она, скорее всего, сбежит от тебя на край света. И правильно сделает! Любая женщина поступила бы точно так же.
— Она не любая.
— Может, и так, но если она не какая-нибудь марсианка…
— Почему бы и нет?
— …тогда она точно решит, что ты сумасшедший.
— Ты не стала бы так говорить, если б ее увидела. Это решение кажется самым простым и естественным…
— Вот видишь, как для тебя все быстро и просто! А я ведь ее даже еще не видела!
— Почему бы тебе не заехать к нам на ужин в субботу?
— Потому что я буду в Ромфорде, и мне нужно завезти к тебе Джея-Пи…
— Ну, оставайтесь потом, когда приедешь его забрать.
— Не могу. В субботу вечером ему должен звонить Генри, а я…
— Я просто хотел тебя с ней…
— Да зачем это мне? Почему я вообще должна запоминать ее имя? Через каких-нибудь пару дней она сбежит, стоит тебе попросить ее переехать сюда. Ведь вы знакомы всего две недели.
— Знаешь, Аманда, порой я никак не пойму, с чего ты взяла, что можешь разговаривать со мной в таком тоне.
— Я…
— …
— …
— Аманда?
— …
— О, милая, только не плачь, я вовсе не хотел тебя оби…
— О нет, я знаю, что не хотел, потому и плачу. Ты даже выволочки мне делаешь так по-доброму, и ты прав, а я не знаю, что со мной творится, я просто какое-то злобное дерьмо…
— Ты вовсе не злобное…
— Еще какое злобное! Вот и опять! Откуда ты знаешь, что я не разревелась специально, чтобы ты принялся убеждать меня, что я не злобная?
— А ты какая?
— Не знаю!!!
— Милая, что происходит?
— …
— Вздохи такой длины обычно указывают на то, что…
— Кажется, я разосралась с девчонками.
— Боже, Аманда…
— Я знаю, не нужно ничего говорить.
— С какими девчонками?
— Чего?
— С какими девчонками?
— Да все с теми же. Мэй и Рэйчел.
— Рэйчел… Это та, что разговаривает одними вопросами?
— А Мэй — та, у которой сиськи натуральные, но похожи на силикон. Вот видишь? Стоит мне только о них подумать, как я тут же стебусь над ними…
— Так что случилось-то?
— Все как всегда. Я просто открыла свою огромную, грязную, драную пасть.
— О, нет. Только не это…
— Не лучшее время стыдить меня за мой язык, пап.
— Извини.
— Я просто н-не понимаю! Как людям это удается? Как у них получается так запросто болтать друг с другом? Как они умудряются, я не знаю, попадать в струю, расслабляться и так легко отпускать направо-налево всякие шпильки да остроумные шуточки, а я просто сижу перед ними и думаю: Так, и о чем же мы все говорим? И что я должна сказать? А что не должна? И если все-таки должна или все-таки не должна, то — как? И вот, когда я наконец открываю рот, все, оказывается, уже убежали на три темы вперед!
— А почему бы тебе самой не задавать тему?
— От этого все только становится еще хуже. Ну то есть вся эта катастрофа и началась с моей фразы о том, как я ненавижу это убожество на Мейфэр…
— Какое убожество?
— Мемориал «Животные на войне».
— А чем он тебе не угодил?
— …
— О, милая, я не знаю, почему ты плачешь, но прошу тебя…
— Потому что я не могу взять в толк, как люди друг с другом общаются, пап. Я пытаюсь, но выходит совсем фигово — то разобью чей-то любимый фарфор, то плюну кому-нибудь в суп, то похериваю все эти сраные правила, о которых мне даже никто никогда не рассказывал!
— Ох уж эти англичане. Они просто обожают правила, которых никто не знает.
— Да, но я-то англичанка. Я-то и есть они.
— Я всего лишь хочу сказать, что вряд ли ты единственная среди них, кто чувствует себя изгоем.
— Но ведь так оно и есть. Я действительно изгой. Думала, вырасту — что-то изменится, но…
— Умные люди часто чувствуют себя изгоями, родная.
— Я не настолько умная. Хотя умнее Рэйчел. И даже, наверно, умнее Мэй, хотя у этой хитрюги хватает секретов. Так что не знаю, возможно. Только что за радость быть умным, если ты произносишь слова, а никто не понимает, что они означают?
— Прости, дорогая. Но, может, они просто не те, с кем стоит пытаться дружить?
— А с кем тогда стоит? Мне уже почти двадцать шесть, а я даже не могу никого назвать своей лучшей подругой! Да ты знаешь, в какие фрики записывают таких дур, как я? Да все девки только и циклятся на лучших подругах, даже если друг дружку ненавидят!
— Ну, у парней тоже бывают лучшие друзья.
— Ты просто не ловишь, о чем я. За моей спиной четверть века фальстартов и подглядываний в чужие окна — и полные непонятки, как же пробраться на этот сраный праздник жизни. И главное, как там остаться.
— Бывает и хуже. Скажем, все лет пятьдесят.
— Ты никогда не страдал от неумения ладить с людьми, Джордж.
— Зато я страдал от неумения удержать их рядом с собой. Та же проблема, вид сбоку.
— Мама с тобой осталась.
— Ненадолго.
— Надолго. Она до сих пор твой друг.
— Друг — это все-таки не жена, Аманда.
— Да уж, знаю. Все знаю. Просто я… замоталась совсем на работе. И дома. Генри звонит Джею-Пи и говорит со мной очень вежливо. Дружелюбно, вежливо… и, мать твою, любезно. И вырывает по три куска у меня из сердца всякий раз, когда…