Голубые капитаны, стр. 7

— Я ж выполнял приказ.

— Лучше б ты лопнул от усердия!

— Неправильно гутаришь. Выполнить приказ — святое дело! У нас принято: батька сказал — умри, значит, помереть должен. Тут для меня батя — любой командир. Да и не дотумкал я, что лейтенант горячку спорет. Я ж давно понял, для чего вы по кустам хороводитесь. Тренируешься? Уроков Костюхина тебе мало?

— Он ленив, зажирел, и не пойму: или многого не умеет, или не хочет показать. Скоро соревнования. Постараешься взять реванш?

— Слова такого не знаю, догадываюсь. Силы у меня больше, а ты верток. Дожму я тебя, Володька.

— Давай, Боцман, давай, только пупок не надорви! — Донсков ударил Корота по плечу. — Службист ты и, кажется, выскочка! Рыжие любят сколачивать карьеришку… А с Борькой вот плохо.

— Чего?

— Не твое дело! Веди в санчасть.

Начало испытаний

Самолет заморгал огоньками: «Отцепляйся!». Донсков дернул кольцо буксирного замка, и планер словно остановился в небе. Ушел к земле утробный звук двигателя. Внизу неяркие фонари посадочной полоски.

Разворот.

Теперь по заданию надо выключить консольные огни и освещение кабины убрать до самого малого. Донсков повернул колесико реостата.

Прямо в лицо светит желтый месяц, выбеливает нос планера, лобовые кромки длинных крыльев. Глаза привыкают к небу. Оно уже не черное, на густо-синем экране играют тени. Беспорядочно бегут причудливые облака, закрывают на мгновение глазастые звезды, и как бы подмигивают далекие загадочные планеты.

А ближе всех тонкая, согнутая пружина луны. Можно ухватиться за кончик, покачаться. Только опять закрывает «е большое неторопливое облако и медленно наполняется серебристым светом. Кажется, висишь под ним тихо, как парящая птица. Океан… Пацаном Володя Донсков мечтал прорываться сквозь штормы, в компании отчаянных татуированных парней брать на абордаж неприятельские корветы, поднимать свой флаг на реях побежденных судов. Мечту навеяли книги, читанные запоем и без разбора. Но однажды он спросил отца: «А куда все время плывут облака?» Оказалось, что жизнь неба таинственна, люди, покоряющие пятый океан, умны и дерзновенны, они, как и моряки, прокладывают путь по звездам, но они ближе к ним. Люди — птицы… И постепенно сплавились в мальчишеских думах парус и крылья.

Второй разворот.

Теперь облака плывут на планер. Рожденные морским бризом, горной вершиной или крестьянской пашней, все они разные, непохожие, как судьбы людей. И если у каждого человека есть своя звезда, то в облачке должна быть частица души пилота. Донсков помнит белое, мягкое, как пух бабьего лета, облако. К нему он запускал свой первый змей. С тем облаком уплыло детство. Потом приплыло синее облако. Он любовался им, подолгу ожидая, когда ветер вынет его из крутых прокопченных туч, ловил его в куржавой наледи Волги, терпеливо ждал, когда облако высветлится солнцем.

Он догнал синее облако в гондоле учебного аэростата. Догнал, не почувствовав свободы полета. Аэронавт — пленник неба, а не его хозяин. Нестись по воле воздушного потока, подниматься и опускаться по капризу температур, садиться там, где не хочешь, — незавидная доля. Но по молодости ему не положены были крылья, и помощником аэронавта он прилипал к тучам, травил газ из шара, уходя от молний к земле, сбрасывал балласт, чтобы с землей не столкнуться. Третий разворот.

И вот смутное небо сороковых годов. Снились черные облака, замешенные на выплаканных слезах людей, мерещилась на лобовом стекле спираль прицела, узились глаза. Явь была прозаичней: неполных семнадцать! Значит, гонят тебя из военкомата, закрыты двери летных училищ — жди, жди, жди! Он не стал ждать, а приписал в метриках несколько месяцев. Получил штурвал и крылья, но без мотора. Четвертый разворот.

Летчики смеются: «Курица не птица, планерист не летчик!» Или, скромно потупившись, загадывают, пряча усмешку: «Не летчик, а летает, не собака, а на привязи. Кто?» А старший лейтенант Костюхин на подметках сапог рисует изображение планера, таким образом попирая достоинство планеристов. И в чем-то они правы. Какой же ты пилот, если не по своей воле возносишься к облакам, если не от тебя зависит полет крылатого аппарата, если ты в вечном плену гравитации? Сможешь ли разить врага на беспомощном планере? Чем отличается планерист от аэронавта? Только выбором направления. А как его выбрать правильно? Пора выравнивать планер.

Над ним, где-то в стратосфере, появились светящиеся облака. Легкие, как тени, они сгустятся, засветятся жемчужно-серебристым светом. «Из чего они состоят? — ломают головы ученые. — Из скопления космической пыли или частиц воды?» Пожалуй, из пыли метеоров. Многое, красивое и удивительное, создает вода. Радугу или море, например. Но красят море не только струи, играющие со светом, а и могучие волны. Серебристые облака имеют блеск металла, волны похожи на свинцовые глыбы. И там и там — крепь. Так и настоящий человек красив не лицом…

Беспорядочные мысли одолевали Донскова, но не мешали точно пилотировать планер. Приближались посадочные костры. Лизнуть бы поле прожектором, но по заданию нельзя. Донсков потянул на себя штурвал и почувствовал касание земли. Импульсное торможение замедляло бег планера. Легкий клевок — остановка. Пока подойдет трактор, есть время посидеть в кабине, посмотреть с аэродромной горы на город.

Немецкие стратеги планировали захватить Саратов 10 августа 1942 года и просчитались — сейчас сентябрь. С тринадцатого они штурмуют последний оборонительный обвод Сталинграда, рвутся в город. А Саратов громят с воздуха, пытаются разрушить мост через Волгу, перерезать артерии сталинградцам. Только не получается.

А город не спит. Где-то там, на Шелковичной улице, и его дом, мать, ждущая весточки с фронта, крошечная сестренка Майка. Отец почему-то долго не пишет. Где ты, папа?

Послышалось фырчание старого «фордзона». На этом тракторе, собранном курсантами из железного лома, фордзоновским был только капот, чудом не сгнивший на свалке. Но он давал право веселым планеристам частенько припевать:

Выбрасывая искры из выхлопной трубы, трактор пятился к планеру. Задняя фара пучком света уперлась в буксирный замок.

— Э-ге-ге-гей, Володька, вылазь, цепляй трос! — закричал дежурный «Петруша» Корот.

Ночным полетом Владимира Донскова начались трехдневные соревнования планеристов. Мысль провести соревнования вместо инспекторского смотра подал Маркин. «Для предстоящей операции нам нужно отобрать всего несколько человек. По-настоящему лучших все-таки выявит соревнование, а не общий смотр, — сказал он. — При смотрах мы видим только бойца, а здесь громко застучит сердце комсомолии, появятся задор и молодое упрямство!» С комиссаром согласился полковник Стариков, и члены комиссии по проверке боевой подготовки превратились в спортивных судей.

Судьи знали дело и были необыкновенно придирчивы. Уже под утро закончились полеты на точность приземления груженых планеров по кострам, и лейтенант Дулатов узнал, что никто из его группы не вошел в пятерку лидеров. Он прорвался в кабинет Маркина, хотел заявить протест, но его вежливо выставили в коридор, где он попался на глаза комсоргу школы, и тот дал прочитать ему только что принятое решение комитета:

«Комсомольцам, показавшим очень низкие результаты, предложить временно снять с гимнастерок значки Ленинского комсомола. Решение теряет силу, если отмеченные товарищи достигнут хороших результатов на следующем этапе соревнований».

По этому поводу экстренно выпущенная стенная газета «На абордаж!» приспустила траурный флаг с надписью: «Вы опять оскандалились, «корсары»!» Правда, в отдельной заметке, подписанной всеми членами комсомольского бюро, выражалась надежда, что питомцы лейтенанта не подведут организацию на стрельбах из трофейного и старого оружия. И вот песчаная осыпь обрыва Соколовой горы, уставленная фанерными силуэтами немецких солдат. Из-под черных касок, похожих на ночные горшки, смотрят искаженные злобой рожи, а чуть выше полоски, изображающей ремень, белый кружок мишени. В эти кружки нацелены стволы пулеметов.