Голубые капитаны, стр. 116
Воеводин перешел на русский:
— Смелая женщина. Привяжи к ее груди одного мальчика. Они свободно пройдут в люк. Под блоком радиостанции бечева. Закрепи на вытяжном кольце парашюта. Другой конец за кресло. И… — Воеводин махнул рукой.
— Понятно, командир!
Когда откинули крышку люка, в самолете загудело, из всех щелей выдуло и закружило по кабине пыль. И тут же вытянуло в люк, будто насосом. Где-то в щель петли воздух проходил с большей скоростью и визжал. Воеводин опустил плексигласовое забрало шлема, чтоб не слышать противного звука.
Самолет, накренясь и теряя скорость, описывал круг над поселком. В небе замыкалось дымное кольцо.
— Можно?
— Подожди, убавлю скоростенку до минимума, а то их струей поуродует.
— Можно?
— Теперь пошел!
В люке скрылись головы девушки и мальчика. Воеводин поднял забрало шлема.
— Штурмана так же! Только без веревочки, кольцо выдернет сам.
— Прощай, Иван! — сказал штурман, прижимая к себе ребенка.
Два красных купола, раскачиваясь, опускались за поселком. Их несло ветром на другую сторону реки. Но уже маленькие точки передвигались по земле к лодкам, казавшимся черточками с высоты.
На руках у техника сидел улыбающийся Чаймбол. Все происходящее малыш принимал за веселую игру. Он взмахивал руками, как крыльями, показывал пальчиком вниз, недоумевая, почему его восторга не разделяет дядя с усами, у которого он на руках.
— Готовься! — сказал Воеводин и расстегнул замок брезентовых лямок на груди. Включая автопилот, приподнялся с кресла и вынул из чаши сиденья парашют.
— Бери!
— Может, вы сами, командир?
— А самолет сажать будешь ты? — Воеводин выдернул чехол из трубы и заложил под себя вместо парашюта. Взглянул на техника, уже готового к прыжку.
— Пошел!
— Поторопитесь, баки полупустые, могут взорваться.
— Сяду. Давай! Да не так, к струе спиной надо, а то зашибешь мальчугана!
Еще один купол расцвел над поселком. Снижаясь к реке, Воеводин провожал его глазами. Нажал кнопку передатчика:
— Земля, приказ выполнил! На борту один. Принял решение садиться.
Небо молчало. Десятки, а может быть, и сотни пилотов слышали голос с горящего самолета. Он раскатился на многие километры и по земле. Но помочь никто не мог. И все молчали, ожидая…
Вот и река, гладкая, как бетонка, — начало и край земли для всех пилотов. Полностью выпустив тормозные щитки и предкрылки, самолет терял высоту над водой, поджидая кусочек реки попрямее. За ним ползла жирная полоса дыма, окутывая берега, путаясь в кронах низкорослых кривых деревьев.
В метре от крыла промелькнул утес.
Ровная переливчатая гладь впереди. Она сумеречно колышется перед стеклом кабины. Штурвал чуть-чуть на себя. Это уже посадочное положение.
— Повезло! — во весь голос закричал по радио Воеводин. И наверное, легко вздохнули все, кто был в воздухе и у динамиков на земле. Он даже успел получить «Я поздравляю тебя!» — по-английски с неба над океаном.
Сейчас закопченное брюхо самолета коснется воды. Небо прекрасно, а земля все ж милей для пилота. Только Иван Воеводин не достиг ее. Оставались сантиметры, когда на левом крыле вспух огненный полушар и тысячи капель горящего керосина из порванных баков опутали самолет.
Долина реки тяжело ухнула. Вода на миг прогнулась…
Глава шестая
…Лехнова исчезла из Нме. На другой же день, как только в ОСА прибыли штурман с бортмехаником и рассказали о трагическом происшествии над Большим Енисеем.
Ее искали везде. Даже в озере. Подключили милицию. По трем деталям сделали предположение, что она уехала.
Во-первых, старушки из гостиницы якобы видели ее с чемоданом.
Незадолго до этого ей передали ручной хронометр Ивана. Она ходила к часовщику на дом и просила починить часы. «Оплавлены. Памятники не ремонтирую», — отказался мастер. «Найду другого», — сказала Лехнова.
Рано утром из Нме в Город ушел автопоезд геологической партии. На борту одного вездехода видели женщину, похожую на Лехнову.
Михаил Михайлович Горюнов замкнулся, в поиске участия не принимал. На это обратил внимание Донсков. «Михаил знает, где она, чертова баба! — думал он. — Сколько неприятностей за короткий срок. А если год-другой поработать «воспитателем»? Терпи, комиссар, твори добро. Забудь о своих нуждишках. А они у тебя есть, проклятые. Квартиру надо? Ладно, потерплю. В спасательный полет все не берут? Обидно, Не соколом в небе, а петухом с насеста на трибуну и обратно летаю! Рефлекс какой-то вырабатывается: вдохновлять, мирить, защищать, разбираться, — не просят, сам уже бегу…
Куда же умчалась премудрая Галина? Дезертировала?..»
В кабинете Горюнова собрался «совет старейшин» — пожилые, опытные работники Спасательной эскадрильи. Далеко не все занимали руководящие посты, зато все были выбраны волей людей, как самые авторитетные и уважаемые.
На улице подвывал ранний студенец, высасывая из туч редкие мокрые хлопья снега. В церкви пахло сыростью. Тускло светился разноцветный витраж длинноовального окна за спиной Горюнова. Комэск поднял голову, посмотрел на хоры, обвел взглядом потолочные своды с облезлыми физиономиями святых. Лоскутами слезала кожа с темно-серого коня Георгия Победоносца. Копье в руке «победителя» съела плесень, и казалось, будто он замахнулся и сейчас бросит камень. Горюнов металлическим колпачком самописки ударил по звонкому боку пустого графина, и звук необычно быстро угас.
— Через неделю переберемся в новостройку. Готовы ли отделы штаба к эвакуации? — спросил Горюнов. — Здесь останутся только радисты и рында. Может быть, колокол заменим ревуном? Современно и громко.
— Пусть погорланит колокольчик. К душе он! — Пожилой вислоусый шофер с бензозаправщика громко высморкался в обширный платок.
— Не часто ли поминаем душу? Обвинял же нас Гладиков, что, используя атрибуты старины — церковь, колокол, мы скатываемся ко вздохам и мистике.
— Душа — понятие философское.
— Ты прав, Владимир Максимович, в бога давно никто не верит, а черта все-таки отпугивают! Талисманы, амулеты висят в кабинах. Перед полетом безбородые далеко не все бреются. Луговую, кроме тебя и Батурина, за штурвал никто сажать не желает.
— Старое поверье. Море всегда хочет взять себе женщину взамен той русалки, которую, по преданию, древний ирландский рыбак убил, не вняв ее мольбам о милосердии.
— Богунец с моим Павлом за убийство альбатроса отмутузили моториста с прибрежной метеостанции.
— Слегка, Михаил Михалыч. В альбатросе находят приют души погибших мореплавателей.
— Вот, товарищи, вы слышите объяснения замполита! Каково? Значит, прав Гладиков?
— Можно, стихотворение продекламирую? — спросил инженер-синоптик.
— Чье?
— Дело не в авторе.
— Давай. В ожидании прибытия Батурина я не начинаю деловую часть. Так что давай твой стишок, инженер!
Дальше там про «черную пятницу», про швабру, упавшую за борт, и так далее. И вот, когда боцман надоел молодому матросу, тот восклицает: