Струна и люстра (сборник), стр. 95

«…И было молчание.»

— Видите ли, Владислав Петрович, наконец взял на себя роль первого выступающего один папа, человек с высшим образованием и внешностью доцента. — Вы, как литератор (к тому же талантливый), усматриваете в данной ситуации нечто вроде книжного сюжета. Для этой цели ситуация вполне подходящая. Можно вызвать читательское сочувствие к мальчику Роме и развернуть сюжет в драматическом ключе: переживания, ночные слезы, бегство из дома к другу, дорожные приключения, возможное раскаяние родителей… ну и так далее. Но, если смотреть с житейской точки зрения, родителей Ромы можно понять… Его душевная струна — вещь, так сказать, эфемерная, а люстра, для обретения которой они, родители, видимо, положили немало сил, представляет для них реальную и весомую ценность. Не только материальную, но и… как бы воплощение их давних стремлений, и, если хотите, некий эстетический фактор. Эта сверкающая, украшающая жилище вещь, видимо, символизировала для них и красоту, и уют, и благополучие семейного бытия…

— Особенно — последнее… — не удержался я.

— Да чего там, дурь одна у пацана, — выразила свое мнение чья-то мама, (не имеющая высшего образования). — Лучше бы книжки, заданные в школе читал, а не морочил отцу-матери головы…

Другая мама высказалась в том же ключе, хотя и не столь категорично:

— Мальчика жаль, но родители ведь тоже правы по-своему…

Мне стоило труда удержаться от цитаты Юрия Олеши по поводу учителя танцев Раздватриса: «Как видите, он был не глуп по-своему. Но по нашему глуп…»

Я сделал ход конем и сослался на педагогический авторитет:

— Однако вот и учительница сочувствует ребенку и не одобряет решения родителей…

— Молодая, вот и не одобряет! — подвела итог мама, самая безапелляционная из всех. — Небось, у самой еще мужа-детей нет, вот и не знает пока, как оно горбатиться на пользу дому… А мальчишка сперва пусть научится зарабатывать, в потом решает, к другу ехать или покупать холодильники-телевизоры и все такое…

Логика была непрошибаемая. Стало ясно, что убедить здравомыслящее собрание о преимуществе эфемерной «струны» перед реальной, увесистой и сверкающей люстрой нечего думать. Я осторожно свернул на другие рельсы — о необходимости добыть эмалевые белила для ремонта яхт по имени «Атос», «Портос», «Арамис» и «Д\'Артаньян». Здесь понимания оказалось больше…

Думаю, что сейчас у многих, кто прочитает эту историю, появится снисходительная усмешка в адрес автора и понимание родительской правоты. Но дело происходило еще в «доперестроечные» времена, до той поры, которая открыла для многих как бы официальное признание приоритета материальных ценностей над нравственными и полную оправданность неудержимого стремления к приобретательству.

И, по правде говоря, я был раздосадован…

А что стало с Ромкой, я, к сожалению, не знаю, учительница перестала писать. Может быть, тоже склонилась в пользу «люстры»? Впрочем, не думаю. Среди учителей я встречал немало бескорыстных, понимающих детские души людей и не устаю это повторять, хотя среди некоторых критиков и педагогов бытует мнение, что «Крапивин и его отряд всю жизнь противопоставляли себя школе».

Отталкиваясь от этой своей «оправдательной» реплики, я имею возможность стилистически плавно перейти к «школьной» теме. То есть к теме отношений между школой и внешкольной детской организацией.

Про гостью на «Дике Сэнде»

Школа есть школа. От нее детям никуда не деться. Другой вопрос: какая она нынче и сколько в ней плюсов и минусов? Касаться этого вопроса — значит, уходить сейчас далеко в сторону от нашей основной темы. Но если даже предположить, что школа состоит из одних «плюсов», следует признать, что главная ее цель — дать ребенку знания. А получение знаний — процесс сугубо индивидуальный, поскольку индивидуальна цель учащегося: он (лично он) должен сделаться образованным человеком.

Попытки соединить обучение с воспитанием предпринимались с давних времен. Но делались они (несмотря на разные лозунги и декларации социального и общегуманистического плана) практически с одной целью: чтобы класс, в котором происходит обучение, был управляем и давал возможность наставнику нормально вести занятия. А показателем уровня этих занятий была успеваемость учащихся. По ней же, по успеваемости, ценился и сам ученик. Помните? —

Оценки в журнале — вот высшая мера…

Ну и, конечно, еще «дис-ци-пли-на!» При спокойном поведении и отсутствии двоек (а желательно и троек) ученик имел стопроцентные шансы характеризоваться, как благополучная во всех отношениях и перспективная в социальном плане личность.

Так, по крайней мере (если не на словах, то на практике) полагали (и полагают) школьные деятели.

Но власти — любого уровня и любой политической направленности — понимали, что этого мало. Поэтому и пытались возложить на учебные заведения роль воспитателя, призванного научить ребенка жизни в обществе, коллективным навыкам и нравственным понятиям, для данного общества и данного времени необходимым. Учебные заведения в полной мере справиться с этой задачей не могли, поскольку такая задача не стыковалась с основной целью — накачиванию своих питомцев знаниями.

Можно опровергнуть эти утверждения и привести обратные примеры (вроде, скажем, пушкинского Лицея или школы Сухомлинского), но они будут говорить об исключениях, а не о типичном положении дел.

Необходимость коллективного гражданского воспитания хорошо понимала и Советская власть. Именно поэтому в начале тридцатых годов она распорядилась передать школам пионерскую организацию, полагая, что, таким образом будут гармонично соединены два процесса — индивидуальное обучение и то самое коллективное воспитание.

Такое соединение свело роль детской организации к минимуму: школа с ее сложившейся авторитарной системой подмяла пионерию под себя, фактически подчинив ее своим двум целям — чтобы дети хорошо учились и слушались (опять же извините за повторение).

Школу можно понять. У нее своя забота. Но можно понять и детей, которым школьной жизни мало. Они не могут жить, подчиняясь только жесткой школьной регламентации и превращая свой быт в сплошной процесс обучения. Это понимают и здравомыслящие педагоги.

Как-то очень давно, еще в советские времена, сидел я в кабинете у своего друга, директора одной московской школы Семена Иосифовича Аромштама. (кстати, с него я «слизал» образ школьного директора Бориса Ивановича в цикле повестей «Мушкетер и фея»). И слушал, как он объясняется с бабушкой пятиклассника-троечника, вместе с остальными отпущенного на долгожданные весенние каникулы. Бабушка льстиво-жалобным голоском причитала:

— Вы уж построже с им, задайте ему на свободные-то дни побольше, чтобы не болтался зря, а сидел над книжками, коли до этой поры толку не было…

Семен Иосифоич дышал, «набухал» и вдруг взвыл плачущим голосом:

— Да вы ему кто!? Бабушка или… Он же ваш родной внук, почему вы его не можете пожалеть?!

Бабушка осела:

— Дак ведь… если троечник, тогда как? Учиться-то должон или нет?

— Учиться он должен в учебной четверти, а каникулы для того, чтобы отдыхать! Гулять на улице, читать фантастику, гонять футбол! Хоть троечник, хоть кто! Он ре-бе-нок! Он имеет право на нормальную детскую жизнь!

Бабуся мелко кивала и пятилась к двери — с таким видом, словно узрела перед собой нечистую силу. Когда она исчезла, Семен Иосифович простонал:

— Девяносто процентов родителей рассматривают своего сына или дочь исключительно как машину для приготовления домашних заданий, а все остальные их дела воспринимают, как помеху к этому процессу. Если только это не музыкальная школа, гимнастика и или фигурное катание… Сами абсолютно забыли, как были детьми…

— Сеня, гороно выгонит тебя из школы, — предрек я.

— Пробовали уже, обломались… — буркнул мой друг…

Дети имеют право на «нормальную жизнь». То есть на свою собственную.

Они не могут круглосуточно существовать под безапелляционным взрослым руководством. Они вправе состоять в сообществе, где чувствуют себя равными среди равных, получают возможность проявить себя в придуманных ими же делах, в творческих процессах, причем на основе добровольности.