Струна и люстра (сборник), стр. 9
— Разговорились, а он…
— Может, вернется? — виновато сказал Валерий.
— Ага, жди…
— Лыш, а ты не думаешь, что он обиделся? Ты с ним как-то… неласково…
— Да я с ними по-всякому! И добром, и… Это ведь не первый. И не второй… Теперь опять новый стул искать… А за веревку дома влетит, я из кладовки без спросу утянул.
«Пойдем в «Хозтовары», купим новую веревку», — чуть не сказал Валерий. Но сдержался. Понял, что мальчик Лыш не примет столь примитивного сочувствия.
— Долго ты его строил?
— Недолго… Долго стул искать. Пока все свалки да чердаки облазишь… Теперь ведь таких не делают, это старая мода…
— Извини, Лыш. Это из-за меня. Заболтал я тебя, и вот…
Лыш мотнул щетинистой головой, глянул холодно. И ответил опять четко и размеренно, будто расставил деревянные кубики:
— Нет. Я сам виноват. Надо было привязать, а я забыл. И вот последствие…
— Ну, извини еще раз, Лыш, и я пойду. Мне пора.
Лыш смотрел мимо. Валерий все же кивнул ему, взял чемоданчик и пошел прочь. Но через несколько шагов не выдержал, оглянулся. Они встретились глазами. Лыш смотрел без прежнего недовольства, а как-то… слегка ласково даже.
— Пока, — с облегчением сказал Валерий.
Лыш чуть улыбнулся (шевельнулась болячка на губе):
— Аакса танка, тона…
— Итиа… — машинально ответил Валерий. И пошел к выходу со двора — тоже с полуулыбкой.
И лишь на другом дворе — похожем на прежний, и абсолютно пустом — Валерия словно ударили навстречу тугой подушкой. Он постоял, помотал головой, чувствуя на губах мелкий сухой песок («красный песок»!). Кинулся обратно — и бежать было трудно, будто он двигался в текущей навстречу воде.
Вот он двор, где они только что говорили!
Но Лыша не было. Не было на всей ширине просторного, как зеленый полигон двора. И звенело солнечное безмолвие…
Глава 5
Хозяйка оказалась рыхлая, добродушная, говорливая.
— Как звать-то?.. Валерик, значит! А меня кличут баба Клава. Соседки попрекают: «Какая ты «баба», даже не на пенсии еще, и мужики на тебя поглядывают», — да я им обратно: «Не мелите языками, окаянные, грех один! Мое дело нынче одно: молодежь опекать, будто внуков своих… Вот и Юнка, племянница, дочка брата Василия, меня бабой Клавой зовет, с малых лет повелось… Она тут, при мне, Юночка-то, родители из Коврова прислали на учебу, да очная учеба не получилась из-за конкурса, теперь на заочной она, в школе художников, а работает на Фарфоровом заводе, посуду разрисовывает…
Валерий спросил, нужен ли аванс.
— Да подожди с авансом-то, поживи сперва, может еще не понравится!
Валерий сказал, что понравится.
Баба Клава привела его в комнатушку, оклеенную бледно-синими обоями с рисунком из корабликов и чаек. Деревянная кровать, стол с ящиком, два стула (не венских), книжный стеллаж до потолка. Не богато и не просторно. Однако по сравнению с казарменной комнатой на шестерых — отель «Астория».
Пахло известкой побеленного потолка и вымытым некрашеным полом.
Окно было широченное. Что-то празднично-красное отражалось в стеклах распахнутых створок. Валерий уперся ладонями в подоконник, выглянул наружу. За окнами были грядки и яблони, а ближе к окну вспухали, пышно громоздились гроздья алых соцветий. Казалось, хотят забраться в комнату.
— Баба Клава, что за цветы? Не видал таких…
— А герань это, голубчик, герань!
— Герань, вроде бы, комнатный цветок, в горшках…
— Это правильно. А Илюша и Федя, студенты с биофака, что в запрошлом году у меня жили, посеяли семена вот прямо в огороде. Говорят, что в нашем климате герань, она комнатная, а в Южной Америке прямо целые кусты. И посадили особый сорт. С той поры и растет… Илюша-то в этой комнате жил, а Федя в той, где сейчас Юна. Они той весной закончили институт, а цветы все разрастаются, как на память от них, подарок… А ты по какой линии обучаешься? Не биолог?
— Спасатель я, — неохотно сказал Валерий.
— Батюшки мои… Ну, давай я тебе постель застелю, да обедом покормлю. Я тут окрошку приготовила да котлеты картофельные с грибным подливом, а Юна позвонила, что не придет до вечера, окаянная душа, дела, мол, всякие. Я говорю, разве ж можно без обеда который день подряд, а она: я, мол диету соблюдаю для стройности…
Валерий вежливо посмеялся и сказал, что он тоже не хочет обедать, плотно позавтракал. А хочет он вздремнуть. Потому что ночь был в дороге, на двух самолетах да на катере, и толком поспать не сумел…
Баба Клава захлопотала с постелью…
Через пять минут Валерий скинул кроссовки и куртку и ничком бухнулся поверх плюшевого покрывала. Вдохнул запах свежей наволочки… Он всегда спал носом в подушку, такая привычка с детства. И теперь показалось, что он дома, в Кольцовске.
Но это ощущение не принесло полного покоя. Щемящее воспоминание сидело в нем, вызывало тревогу и непонятную печаль… Она, тревога эта, была и раньше — когда искал Скворцовский переулок и дом номер два, когда беседовал с бабой Клавой. Валерий поэтому и разговаривал с ней рассеянно, будто издалека, а думал все о том же: «Откуда Лыш знает эти слова? Их не может знать никто… Их простонет …» Аакса танка, тона… «И не удивился, услышав ответное «Итиа»»…
«Удачи тебе, друг…» — «Прохлады…»
А может, Лыш сказал что-то другое? А ответ не расслышал? Но с какими словами можно спутать эти? И тем более не спутаешь интонацию…
«Удачи тебе, друг…»
«Прохлады…»
…Прохлады там всегда не хватало. Солнце было плохо различимо за постоянной мглисто-серой пеленой — этакое тускло-белое пятно, однако жарило оно от души. Пройдешь с километр и уже будто испеченный в газовой духовке… А оранжево-красный песок — мелкий, как пыль, — взлетает из под сандалий и горячими взмахами щекочет ноги…
И вот что непонятно! Солнце — размытое, неясное, а тени от него — четкие, будто нарисованные тушью. Особенные тени. Они живут сами по себе. Бывает, что предмета уже нет, а тень… она «как новенькая». Вот истлевает в песке развалившийся конский скелет, а рядом нетерпеливо топчется опрокинутый на песок черный силуэт живого коня. Может, не решается оставить того, от кого возник под этим солнцем? Или жалеет?..
Мальчишечья тень была тоже очень резкая. Легкая, ломкая. Глядя на нее, Валерий понял, что сейчас он не взрослый парень, а вроде Лыша. Он — прежний Валерка, уже не впервые оказавшийся в Песках.
Что за Пески — в каком мире, на какой планете — Валерка не знал. И это незнание не огорчало его. Он помнил только одно: необходимо добраться до Башни. И бросить шар…
Шар был небольшой, но тяжеленный, в полпуда весом. Чугунный. Валерка нес его в перекинутой через плечо холщовой торбе. Спотыкался, ронял с ног сандалии, страдал от зноя. Но надо было идти. Он знал, что немало других людей тоже несут свои шары. К этой ли башне, к другим ли — ему было неизвестно. Но где-то несут. Он помнил фразу: «Каждый несет свой шар…» Или не про шар там говорилось? Неважно. Все равно в этих словах твердая обязательность взятой на себя задачи.
Никто не приказывал ему идти. Просто Валерка знал, что должен. Такое знание помогало Валерке пересиливать жар, песчаное бездорожье и усталость. И он не ощущал больших мучений. Наоборот, сидела в нем даже этакая горделивость: «Иду несмотря ни на что…»
Но самым главным и самым тревожным чувством была боязнь, что не дойдет. Не успеет. Чаще всего так и случалось. Сон кончался, когда Башня была еще далеко на горизонте и торчала в горячем сером небе, как черный обгрызанный карандаш… Но бывало и по другому. Вот, как сегодня! Мягкий топот копыт послышался за спиной, всадник на рыжем коне, в белой накидке с капюшоном, обогнал Валерку остановился в трех шагах…
— Аакса танка, лана хоокко… (Удачи тебе, маленький путник.) — Под белым капюшоном узкое коричневое лицо с лучистыми морщинками у глаз.