Пока не сказано прощай . Год жизни с радостью, стр. 32
Было самое пекло, а я оказалась запертой в черной машине, с черным салоном, сама вся в черном. Я не могла ни вытащить из кармана ключ, ни протянуть руку, чтобы отпереть дверцу. Я же говорю: двухлетний ребенок.
И что же сделала Стеф? Запаниковала. Сначала она дергала за ручку, надеясь каким-то чудом открыть запертую дверцу. Потом стала вопить и биться в окно. Затем лихорадочно огляделась кругом в поисках… не знаю чего — может быть, камня, чтобы разбить стекло?
— Сбавь обороты, детка! — кричала я ей сквозь стекло. — Успокойся! Хватит!
Бедняжка Марина тоже пыталась успокоить Стефани, но без толку. От солнца моя сестра утратила присутствие духа. Хотела уже звонить в 911.
— Подожди, — сказала я ей. — Успокойся.
Пот тек мне в глаза. Вытереть его я не могла. Я сосредоточилась. Поерзав, передвинулась на своем сиденье влево, поближе к кнопке отпирания дверец, и, прицелившись, упала вперед, стукнув по ней головой.
Щелк! Замки открылись.
Я выкатилась наружу, «словно сосиска», как теперь со смехом вспоминает Стеф.
Когда мы приехали домой после той встречи, сестра снова заперла меня в автомобиле. И опять запаниковала, как в первый раз.
Недавно со мной произошел еще один неприятный случай, но тут уже я сама потеряла хладнокровие.
Перед этим я сломала большой палец левой руки — кость треснула, когда кто-то переворачивал меня с боку на бок, не поправив мне предварительно палец нерабочей руки. Я лежала в постели, отдыхала, когда моя собака Грейси наступила мне на упомянутый палец, — а весу в ней все шестьдесят фунтов. Я заплакала.
Стеф пыталась помочь. Я была так расстроена, что даже не могла объяснить ей, как меня надо положить, чтобы мне стало легче. Сестра растерянно стояла надо мной и тоже ревела.
О человеке многое можно сказать по его прикосновению. Меня ведь сейчас касаются многие люди, которые одевают меня, моют и помогают ходить.
Другим я то и дело говорю:
«Осторожнее. Медленнее. Не забудь про мой палец…» — или ногу, или какая там еще часть тела болтается сзади.
Стеф мне все время приходится говорить противоположное: чеши энергичнее, дави тверже, тяни сильнее. Ее прикосновения слишком легки.
Мои спутанные волосы она причесывает так деликатно, точно выполняет хирургическую операцию.
— Да запусти ты щетку поглубже и потяни как следует!
— Я просто не хочу делать тебе больно. Ты уверена?
— Дорогая, я бы не просила, если бы это было больно.
Она гладит меня по голове всякий раз, когда убирает волосы с моего лица.
Она говорит:
— Для тебя я сделаю что угодно.
И я ей верю. Я верю в нее.
Мои дети ее обожают.
— Здравствуйте, сладенькие мои! — приветствует она их при каждой встрече.
Когда Марина по неосторожности обесцветила клок волос надо лбом, она пошла к Стефани, чтобы та помогла ей все поправить.
Уэсли сидит у нее на коленях дольше, чем у кого бы то ни было, включая меня.
— Можно я у тебя переночую? — частенько просит он ее.
Не считая Джона, Стефани — единственный человек на всей планете, кому я могу спокойно доверить воспитание моих детей. Я знаю, что она будет любить их, как своих.
Не иначе как Господь в Провидении своем наградил меня такой сестрой.
Какое спокойствие это внушает!
Для меня, милая Стеф, ты сама — лучший подарок.
Тонкие четырехдюймовые каблуки
То, какой сексуальной я себя чувствую, когда их надеваю
Когда Грейси лижет мне лицо
Когда в доме никто не вопит
Пряный чай с молочной пенкой в «Старбаксе»
Фрезия: запах, цвет
Лавандовые закаты
Вообще закат
Изысканность орхидей
Хорошее охлажденное белое вино
Друг, с которым его можно выпить
Чувство легкой глупости, которое оно оставляет
Сидеть под феном и вдыхать аромат свежевымытых волос
Китайская лапша, не жареная, а паровая, с соевым соусом и мелкими зелеными луковками
Красивое пирожное с глазурью, настолько же вкусное, насколько и привлекательное
Письмо от друга, написанное от руки
Горячая ванна — и чтобы сама ванна непременно на львиных ножках
Когда моя собака лежит рядом со мной на кровати так близко, что я слышу биение ее сердца
Когда точно так же рядом со мной лежат мои дети
Чашка кофе с утра. Со сливками и с сахаром, пожалуйста
Песня «Clair de Lune», потому что она напоминает мне о сестре
Педикюр с массажем ног
Когда в облачке водной пыли над газонным разбрызгивателем видишь радугу
Когда кто-нибудь чешет мне голову
Подарок
Апрель
Панос
Поздней осенью 2009 года, пока вереница врачей, один за другим, пытались понять, что со мной происходит, я пошла в обход. То есть начала искать какую-то другую причину, любую, только не БАС.
Моя кровная мать Эллен не могла мне помочь, с ее стороны все было в порядке.
Значит, нужно было искать отца.
Во втором письме Эллен назвала его имя: доктор Панос Келалис. А в следующем письме она написала, что до нее дошел слух о его смерти.
Мой отец умер.
Умер, умер, умер.
Умер.
Такая возможность даже не приходила мне в голову.
А вместе с ним исчез и мой последний шанс на встречу.
Мой шанс узнать, почему мы такие, какие мы есть.
Мой шанс сказать ему: «Я — часть тебя. А ты — часть меня».
Я сердилась и плохо думала об Эллен. Это она разлучила меня с родным отцом, не дала нам даже познакомиться друг с другом. Может, она вообще написала мне только потому, что знала о его смерти? Потому что так ей было легче избежать разговора с ним и его семьей?
Мои мысли были недобрыми. Я только что потеряла кровного отца. И мне было больно.
«Не сосредотачивайся на потере, — говорила я себе. — Подумай лучше о представившейся возможности. Ты же можешь узнать, каким он был человеком».
Доктор Панос Келалис. Доктор Панос Ке-лa-лис. Несколько недель это имя не выходило у меня из головы.
Доктор, как и говорила мне мама в детстве. Но я никогда до конца ей не верила. Тея многое преувеличивала. Ну, например, один семестр французского — и вуаля! Мы со Стеф уже заговорили.
Но мой кровный отец действительно оказался доктором.
И, черт возьми, он оказался настоящим греком.
Вот он, бич моего детства: недостаточная аутентичность. Моя невыразительная внешность была настоящим ударом для матери, черноволосой красавицы-гречанки.
И ничто — ни занятия греческим языком, ни греческие танцы в национальных костюмах — не могло помочь. Сколько бы я ни зубрила греческий с колючей женщиной по фамилии миссис Карадарас, которая драла меня за уши, когда я была невнимательна, не удовлетворяли Теодору, Тею Дамианос. Я просто не подходила к прописанной для меня роли.
Совсем недавно я рассказывала об этом одной знакомой. Сама-то я примирилась с таким положением вещей много лет назад, но Стефани, сидевшая рядом, вдруг разревелась.
— Это было так несправедливо! — сказала она о критике нашей матери. — Совсем несправедливо. Ты всегда была такой хорошенькой.
— Я не о том говорила, — сказала я, шепелявя и стараясь произносить слова как можно яснее и четче. — Я хотела сказать, что я совершенно не чувствовала себя гречанкой.
И вот я узнала имя моего отца. Панос Келалис. Такое греческое, что дальше некуда.
И я зарылась в «Гугл».
Доктор Келалис был хирургом.
О!
Работал в престижной клинике Мэйо, сначала в Миннесоте, потом во Флориде.
О-о!
Написал чрезвычайно полезный учебник для врачей своей отрасли.
О-о-о!
В его некрологе, помещенном в газете города Джексонвилл, Флорида, говорится, что он был пионером педиатрической урологии и что его труды получили международное признание.