Мы в пятом классе, стр. 44

— Наш класс вся школа любила! — несётся из другой комнаты. — Это были яркие личности! Это были люди!

— Чулков! Конструктор медицинских аппаратов! Женат на медсестре, дай бог каждому так жить! — восклицает Лидочка.

— Я всегда считал, что жена должна быть медсестрой, — говорит Цуцульковский, — а женился на редакторе. Мрак. Вечно её голова где-то в издательстве.

— Да, образованная жена — не такой уж подарочек, — вдруг вставляет папа. — Лучше бы была провизором, хоть лекарства в доме были бы.

— Или поварихой из кулинарного техникума, — говорит мама. Они смеются.

Таня выходит на балкон. Там, внизу, в палисаднике, какое-то светлое дерево. То ли расцвели на нём какие-то белые цветы, то ли луна так освещает дерево. И кажется, что пахнет цветами.

«Я хочу увидеть небо, ты возьми меня с собой…»

— Хватит горло надрывать! — кричит кто-то в темноте. — Сейчас водой плесну.

Песня оборвалась.

Сережа встречает Машу

Серёжа совсем не думал о ней в этот день.

В другие дни думал, и даже очень много. А в этот как раз ни одной минуты не думал.

Он шёл за молоком и уже почти дошёл до продуктового магазина. Он увидел девочку с сумкой, а из сумки торчала пачка с макаронами.

Серёжа остановился, потому что ноги сами приросли к земле. Когда случается большое потрясение, ноги часто прирастают к земле.

А девочка прошла мимо и не обратила на Серёжу внимания, даже мимолётного взгляда не бросила. И сразу Серёжа подумал: а чего смотреть? Ростом он маленький, вообще ничего заметного в нём нет. Стоит посреди тротуара мальчик небольшого роста, держит в руке пустую бутылку из-под кефира — чего на него смотреть? Теперь она уходила по весенней улице, и могла уйти навсегда, на всю жизнь, на веки вечные — совсем. Он никогда её больше не увидит, и она так и не узнает, что он всё это время помнил о ней, хотя прошла уже целая зима и полвесны.

Вот сейчас, в эту самую минуту, девочка Маша исчезнет. Как лёгкое видение. А потом? Потом ей встретится на её тернистом жизненном пути — почему-то жизненный путь чаще всего бывает тернистым. На её тернистом жизненном пути встретится совсем другой мальчик — высокий, умный, из математической школы, в совершенстве владеющий английским языком и по слуху подбирающий любую мелодию на флейте или на скрипке. Эти музыкальные способности высокого мальчика окончательно привели Серёжу в себя, и он со всех ног кинулся догонять Машу.

Он кричит громко, на всю улицу:

— Маша!

И тогда она оборачивается. Это такое удивительное чудо — Маша оборачивается! И видит Серёжу! Наверное, если крикнуть на всю улицу — любой человек обернётся. Но любой — это не чудо, а Маша — это чудо. Серёжа знает об этом лучше всех.

Он догнал её у сквера.

— Маша, Маша, — повторял он. Что ещё он мог сказать? Ничего больше не придумывалось.

Рассказать ей, как ходил гулять к ветеринарной поликлинике? Как кидался вслед за каждой белой шубкой, но шубки были похожи, а девочки совсем не похожи. Маша — необыкновенная девочка, а те были, может быть, и хорошие, по обыкновенные.

Маша смотрит, чуть склонив голову набок. От этого взгляд у неё немного вопросительный и немного лукавый.

— Я тебя узнала. Как поживают твои Звёздочка и Паша?

— Нормально, — отвечает он.

И опять молчит. Слово какое-то пустое — ничего оно не означает. Живут кошки в доме — это нормально. Убежали — тоже, в общем, нормально. Заболели — тоже ничего ненормального в этом нет. Каждый может быть здоров, а может и заболеть. Всё бывает, и всё нормально.

Почему человек хочет сказать одно, а говорит совсем другое? Он хотел сказать, что всё время вспоминал её. Ещё он хотел сказать, что боялся никогда больше не встретить её. Что она самая замечательная девочка на всём свете. Вот что хотел он сказать.

И он сказал:

— А попугай всё болтает?

Как хорошо, что она всё понимает.

— Разговаривает, — смеётся Маша. — Два новых слова выучил: «Как здоровье?» У всех спрашивает — у почтальона, у гостей.

Она стоит рядом с Серёжей, такая замечательная девочка. И ему не верится, что это она, Маша. Вдруг она ему снится? Нет, она самая настоящая — Маша. Теперь она не в шубке, зима прошла. На Маше голубая курточка с капюшоном, выглядывает из капюшона её лицо, светятся её глаза, её тоненькие пальцы держат сумку с макаронами. И Серёжа стоит рядом. Слова застревают в горле. Но разве нельзя без слов понять, что чувствует человек? Разве так уж обязательно всё объяснять словами?

Маша вдруг перестала улыбаться, не рассказывает про Кирочку. Отчего она погрустнела? Он не знает, как об этом спросить. Взять бы и сказать: «Почему ты, Маша, вдруг стала печальной? Я готов сделать всё, пусть самое трудное, чтобы только ты улыбалась и радовалась». Так он хотел бы сказать. И он говорит:

— А у нас один парень может съесть яйцо прямо со скорлупой. Не веришь? Честное слово, не вру. Его зовут Колбасник и ещё Жиртрест.

— У нас в классе тоже есть толстый мальчик. Все над ним смеются, а мне его что-то жалко. Он же не виноват, что толстый.

— Есть меньше надо. Наш всё сало ест. А потом хороших людей задевает, Жиртресина. Толстый, жирный, поезд пассажирный.

Маша смотрит, не спорит, голову склонила набок.

Вот почему она необыкновенная девочка — Маша. Ей жалко тех, над кем другие смеются.

Посмеяться можно над чем угодно, всё можно вывернуть на смешную сторону. Человек маленького роста — смешно. Рыжий — смешно. Толстый — очень смешно. А разве не смешно выглядит мальчишка с двумя кошками в хозяйственной сумке? В том-то и дело…

— Знаешь, — вдруг говорит Маша, — попугай Кирочка теперь не живёт у нас, мама велела отдать его бабушке. Потому что Кирочка кричит по ночам и будит папу, а у папы повышается давление.

Так вот почему Маша грустная! Кирочку, которого она так любит, выставили из дома! И про любовь её мамы к Кирочке она говорила тогда просто так, из самолюбия. Зачем она будет чужому мальчику рассказывать всё, как есть?

— Это ещё тогда? Зимой? — спрашивает Серёжа.

Маша кивает.

Ну конечно, она бродила со своей клеткой по городу, она тогда не знала, куда нести своего Кирочку. А он орал в клетке под чёрным платком свои попугайские слова. И Маша завидовала Серёже, что его мама любит животных. А он-то ни о чём не догадался…

— Мама говорит, что он слишком шумный, Кирочка. У мамы от него голова болит.

Маша вздохнула тяжело.

У Серёжи от жалости заныло в груди.

Но что можно сделать? Только одно — ждать, когда вырастешь. И тогда завести каких хочешь животных — попугаев, собак, кошек, хомяков носить за пазухой, ёжиков держать под кроватью. Все пусть живут, самые разные звери.

Вот только почему-то не встречаются Серёже взрослые, которые так бы сделали. Не видел он таких. Почему? Серёжа не знает.

Он хочет сказать Маше:

«Не грусти. Вот вырастешь взрослая — заведёшь щенка, кошку, попугаев хоть пять и ещё кого захочешь».

Но сказал он совсем другое:

— Это очень хорошо, что ты нашлась. Теперь главное, чтобы ты не потерялась.

Маша смотрит на него, глаза уже не такие грустные.

— А может быть, через некоторое время она согласится. У них, знаешь, бывает так: сегодня ни за что не соглашается, а потом вдруг соглашается. У моей мамы тоже так бывает.

— Думаешь, согласится?

Маша хочет надеяться. Она улыбается. Серёжа хочет ей сказать, что она самая лучшая девочка. Он говорит:

— Я тебя с моим лучшим другом Вовкой познакомлю. Он самый сильный в нашем классе и во всём нашем дворе.

— Хорошо, — отвечает она.

А потом Серёжа, забыв купить молока, провожает Машу до самого дома. И всё время боится, что она исчезнет.

Но она не исчезнет больше, она не хочет никуда исчезать.

Я буду занят

В цирке прохладно и пахнет зверями. Володе становится весело и тревожно по-праздничному. Он предвкушает что-то особенное. Сейчас начнётся то, чего не бывает в обычной жизни, — это и есть праздник.