Мы в пятом классе, стр. 31

И тут дверь открылась, и мама пришла.

Она остановилась в дверях и смотрела на Серёжу очень долго, потом на Звёздочку, которая сразу отошла в сторону. На Пашу, который наконец схватил бумажку и делал вид, что сейчас её растерзает, потому что она мышь. Мама молчала, Серёжа вглядывался в её лицо, но ничего на нём не мог прочесть. Лицо было замкнутым. Она повесила пальто на вешалку. Золотой костюм делал маму совсем чужой, но главное, конечно, не костюм, а мамино лицо. И глаза смотрели на Серёжу холодно.

Когда Серёжа вырастет, совсем вырастет, и у него будут дети, он никогда не будет смотреть на них такими глазами. И никогда, что бы они ни сделали, у него не будет такого лица. Никогда и ни за что.

Серёжа выпустил из рук нитку и стоял перед мамой. Она отвернулась от него, выключила газ под пустым раскалённым чайником, сунула в холодильник тарелку с сыром. Всё это молча. Потом мама прошла в комнату, села на диван. Звёздочка отошла в дальний угол за шкаф, Паша, смекнув, что игры больше не будет, поплёлся за ней. Он был огорчён.

Мама смотрела в угол. Потом она сказала:

— Кошек чтобы завтра не было. Всё.

Серёжа даже не понял, о чём она говорит.

Как это — чтобы кошек не было, когда они есть? Кошка и котёнок, мама и сын, Звёздочка и Паша. Как же может быть, чтобы их не было? Они бегают, спят, едят, смотрят. Как же может их не быть?

Мама ушла в кухню, открыла кран, наливала воду в чайник.

Вдруг крикнула:

— Кошки на уме? А мать позорься на собраниях? Никаких кошек! Моду завёл! Ещё и простыни за кошками стирай!

— Мама! — тоже громко кричит Серёжа. — Мама, ты что? Послушай! Плафон можно заменить! Двойку можно исправить! При чём здесь кошки? Послушай же!

Она не слушала. И не видела, что он плачет.

«Даром преподаватели время со мною тратили…» — пела пластинка. Серёжа сам не замечал, что плачет.

Мама сказала:

— У меня не кошачья ферма.

В этот вечер Серёжа понял: самое страшное — когда кричишь, а тебя не слышат.

Защищайтесь, сударь!

Таня идёт из школы, размахивает портфелем и ловит ртом летящие навстречу снежинки. До чего весело, когда идёт снег. Маленькие такие красивые звёздочки садятся на рукав, на варежку, на воротник. А если на некоторое время высунуть язык, то на язык.

— Стой, ты куда?

Максим загородил ей дорогу.

Таня остановилась. Бывают же на свете такие прекрасные минуты. Максим загородил ей дорогу. Звенят снежинки. Красивая мама везёт в красивой красной коляске красивого толстого ребёнка. Всё вокруг нарядное, и как будто музыка играет там, за домами.

Максим смотрит серьёзно, глаза у него зеленоватые. Вязаная шапка надвинута на лоб, куртка распахнута. Максим всегда спешит, поэтому ему всегда жарко.

— Ты куда? — снова спрашивает он.

— Домой.

— Домой. Домой каждый дурак может пойти.

Она хочет спросить: «А ты куда?» А вдруг он позовёт её с собой? Может же так быть?

Но она не успевает ничего спросить. Максим толкает её в сугроб, наталкивает снегу за шиворот и не торопясь уходит.

Таня выплёвывает изо рта снег и сияет. Пальто никак не отряхнуть, и варежки насквозь мокрые. Как прекрасна жизнь!

— Максим, как тебе не стыдно? — говорит Оля Савёлова, которая тоже идёт из школы. — Мальчик, а бьёшь девочек.

Они стоят в стороне — Оля, Оксана, Лариса. Таня смотрит на них. Ну, кто предложит теперь Тане сбегать за пирожками? Или портфель поднести? Или ещё что-нибудь такое? Кто? А никто. Шепчутся девочки — что он в ней нашёл? Ноги косолапые, глаза кривые, рот… Ну разве это рот? Таня уходит от них. Пусть говорят что хотят. Нормальные у неё ноги, нисколько не косолапые. И глаза нисколько не кривые — глаза как глаза. И рот самый обычный — не слишком большой, не слишком маленький — как раз такой, как надо. Таня как-то не смотрелась раньше в зеркало. Никчёмное занятие — рассматривать себя, так ей казалось. А теперь иногда остановится перед зеркалом и смотрит. Хочется ей увидеть себя глазами Максима. Что он видит, когда смотрит на неё? Теперь она знает. Он видит худую девочку. Руки у неё тонкие. Глаза большие, серые. Рот весёлый — уголки губ немного приподняты, как будто девочка вот-вот улыбнётся.

Оля говорит ей вслед:

— Мальчишница!

Оксана смеётся:

— За мальчишками бегает! Как не стыдно?

Лариса тоже смеётся.

Пускай смеются. Ни за кем она не бегает. Зачем ей бегать?

Оля кидает Тане в спину крепкий снежок. Метко бросила, попала по спине. Но разве Тане больно? Да нисколько ей не больно. Кидай ещё, Таня даже не обернётся. Подумаешь, снежок.

А Максим не ушёл далеко. Таня завернула во двор, а он стоит там. Вот достал из мусорной кучи палку.

— Видишь мою шпагу? Эй, видишь или нет?

— Вижу, — отвечает она.

Ей и правда кажется, что он держит в руке не корявую ветку, найденную в мусоре, а сверкающую шпагу мушкетёра. Он встал в позицию — левая рука поднята вверх, а шпага в правой.

Идёт Колбасник мусор выносить.

— Защищайтесь, сударь!

И пошёл на Колбасника мягкими короткими прыжками. Настоящий д’Артаньян. А Колбаснику только тихих лупить. Максима здоровенный Колбасник боится. Сразу губы развесил, ноет:

— Ну чего пристал? Я тебя трогал? Трогал?

— Сударь! Вы трус! Защищайтесь, или я проткну вас насквозь.

Прыг, прыг за Колбасником. Хорошо бы этот чудак Колбасник убежал поскорее со своим ведром, а то ведь и в самом деле придётся проткнуть. Нет, Колбасник быстренько вытряхнул ведро, подхватил со снега ушанку, сбитую непобедимой шпагой отважного мушкетёра, и дунул к подъезду. Громко топает толстяк Колбасник. Так ему и надо, всех в классе бьёт. Одного Максима боится.

Таня стоит за старым деревом, смеётся. Максим тоже смеётся, смотрит на неё. Стоит девочка, глаза сияют. Зубы у Тани очень яркие, белые-белые. Максиму кажется, что он раньше никогда не видел, как Таня смеётся. Всегда она серьёзно смотрит, а иногда грустно. Глаза у неё серые, очень большие. Ровная чёлка выглядывает из-под шапки. Максим помнит, как его мама сказала: «Красивая девочка Таня». Конечно, мама не всегда понимает в этом. Она и свою подругу тётю Веру считает красивой, а тётя Вера нисколько не красивая. Но Таня правда ничего. Пожалуй, даже красивая.

Он подходит к ней. У него сегодня очень мирное настроение. Ему хочется сказать Тане что-нибудь приятное. Вот только как говорить приятное, он не знает.

— Ты чего хихикаешь? — спрашивает он.

— Просто так.

— Видела, как я Колбасника учил?

— Да, видела. Будет теперь знать Колбасник.

Они идут рядом по двору, Максим и Таня. Сначала молчат — очень трудно найти, о чём разговаривать. Но и молча идти так хорошо. Таня всё время слышит звон снежинок.

Максим думает: вот идёт рядом девчонка. Вообще-то девчонок он ненавидит. Все они подлизы, трусихи и ябеды. Но эта вроде не пискля и не ябеда. Молчит. А когда смеётся, и ему хочется смеяться. Не пристаёт с глупостями. Идёт себе спокойно, хорошо с ней идти. Можно поговорить о чём-нибудь, а можно и ничего не говорить. Лучше даже ничего не говорить. Потому что Максим знает, что иногда он может сказать совсем не то. С ним так бывает. Хочет пойти медленно — вдруг побежит быстро. Хочет вести себя тихо — вдруг заорёт или запоёт. А почему, и сам не знает.

— Таня, я тебя спросить хочу. Чего тебя тогда в милицию занесло? Чего ты там делала, в милиции?

Таня смотрит на него своими большущими глазами. Грустно вроде смотрит. А в глубине глаз смех. А может, она ехидина? Нет, Таня не ехидина. Ехидин Максим сразу узнаёт. Вот Олька Савёлова — настоящая ехидина. Максим раньше этого не замечал, а теперь заметил. Почему? Этого он не знает. Олька всё время притворяется, кривляется и думает, что она красавица. Просто противно.

Максим опять взглянул на Таню. Зачем человеку нужны такие большие глаза? Ведь глаза — чтобы смотреть, а смотреть можно и совсем маленькими глазами. Потом посмотрел ещё раз на Таню, представил её с маленькими глазками и решил, что большие всё-таки лучше.