Радуга просится в дом, стр. 9

Парень стал привыкать к гостье, он не отводил глаз, когда Катя на него смотрела. Вот и сейчас она уставилась на него вопросительно, с какой-то тайной, внутренней тревогой. Он тоже смотрел на нее неотрывно.

— Хочешь сказать, зачем нам столько дорогих вещей?.. Да?.. Я и сам не знаю зачем? Папа говорит, на всякий случай. Писатели все так — впрок живут. Сегодня пусто, завтра густо. Вот и запасают на черный день.

— Не все… запасают, — в раздумье протянула Катя.

Она вспомнила Павла Николаевича, живо представила его пустую квартиру и его самого, неяркого, негромкого, вечно ищущего какие-то словечки, подсматривающего характерные лица, жесты, людскую манеру говорить, ходить, смеяться. В кармане его брюк всегда торчат два-три блокнота, он часто вынимает их и пишет, пишет. Нет, Павел Николаевич другой; он хоть и одет всегда чисто, но какой-то неустроенный, нескладный. И впервые Кате стало жалко Павла Николаевича. Подумалось: «Почему бы им, Златогоровым, не помочь своему родственнику? Дали бы ему хоть взаймы, на обзаведение. Он бы заработал и отдал. Разве не так поступают все люди?..»

Сергей продолжал:

— Я не был у папиных друзей, зато они к нам приходят часто. И всегда говорят о литературных делах, о том, кому выпала удача, кому не повезло. Папу считают везучим. Он и вправду много работает.

При этом говорит: «Будешь шевелиться — не пропадешь».

Сергей говорил так, будто оправдывал отца, защищал его и всю свою семью от несправедливых нападок. Кате было неловко, совестно слушать извинительные речи Майи и Сергея. Она ни в чем не обвиняла семью Златогоровых, наоборот: восхищалась красотой предметов, обстановки, втайне благодарила случай, приведший ее в дом таких интересных, высококультурных людей. Ведь до этого она не видела ничего подобного. Вадим Петрович представлялся ей необыкновенным человеком. Она хотела только одного: слушать Вадима Петровича, видеть его, побольше находиться в его обществе.

Если человек устал и в душу ему закралась хандра, то лучшим для него лекарством будет перемена места, хоть ненадолго, на несколько дней. Новые впечатления имеют ту особенную силу и власть, каковой не обладают иные лечебные средства.

Шум большого города, блеск огней по ночам, новые люди, красота диковинных вещей взбудоражили Катину душу, дохнули на нее освежающим воздухом новой жизни. Всего лишь три дня находилась Катя в семье Златогоровых, а какими далекими, мелкими и ненужными казались ей недавние заботы. Один только Павел Николаевич вспоминался ей каждый день, но мимолетно, в связи с каким-нибудь эпизодом, рассказанным Майей. Между сестрой и братом были дружеские, доверительные отношения, и Майя почти все рассказывала Сергею. Даже и то, как мешал ей заниматься Ян, как бранил ее дядя Павел.

Воображение Кати все больше занимал Сергей, лежавший в одном положении, не принимавший участия в хлопотах семьи.

Сегодня утром, улучив минуту, когда Катя осталась одна в комнате, Сергей подозвал ее и попросил сесть возле изголовья.

— Ты сегодня собиралась побродить по городу?

— Да. Хочу пройтись по магазинам.

В комнату вошла Зинаида Николаевна. Сергей снял со стены гитару, стал настраивать. Когда же Зинаида Николаевна скрылась в коридоре, продолжал:

— Тебе что-то надо купить?

— Нет, мне ничего не надо.

Парень подвинул лицо к девушке, взглянул на нее испытующе, с тайным немым лукавством.

— Нет денег, да?..

Катя простодушно кивнула.

Сергей снова посмотрел на Катю. Теперь в его взгляде отразилось участие и глубокое, затаенное сочувствие.

— Возьми мои. У меня есть.

— Что ты!.. — привстала Катя. Она густо покраснела.

— Ладно! — поспешил успокоить ее Сергей, — Денег ты не возьмешь — вижу. А жаль. Вам, девицам, нужны наряды. Туфли всякие или там кофта. Майка только о нарядах и думает. Я ее понимаю. Будь я здоровым, я бы тоже одевался красиво. А может, возьмешь?.. У меня много — сто рублей. Мама дает на книги, на пластинки, а я складываю. Не хочу ни книг, ни пластинок: надоели! Раньше радио слушал, теперь и это бросил. Остался один телевизор. Кое-что показывают интересное. Так возьми деньги. Взаймы даю. Кончишь институт — отдашь. Не возьмешь? Ну ладно. Тогда купи мне книг. Купишь?..

— Конечно. Каких тебе?

— Непременно из старых. Леонида Андреева хочу всего прочесть. Нравится он мне. Есенин тоже, Бунин…

Сергей запустил под матрац руку, выдернул оттуда пачку денег. Не считая, вложил в Катину ладонь.

— Неужели в вашей библиотеке нет таких книг?

— Отдельные томики есть. Полных собраний нет… Недолюбливает отец старых писателей. Все за новы ми гоняется. Мне говорит: читай книги из фамильной библиотеки. А там, в фамильной, Ремарк, Кафка, Джером — разная переводная литература. Отец их хвалит, а мне не нравятся. Души в них нет, а может, и есть, так не наша. Отец помешан на заграничных и ультрасовременных писателях. Любой суррогат, лишь бы модерн.

Сергей говорил убежденно, зло.

— Отец выписывает толстые журналы. Тоже надоели. Одно и то же: поиски, раздумья. Поиски есть, а литературы нет. Не люблю и новых.

«Странно он рассуждает, — думала Катя, направляясь в магазин. — Журналы как журналы — наши, советские. И писатели в них пишут наши. И люди, которых они описывают, — наши. Хорошие люди. Почему же надоели?..»

Катя идет по широкой Профсоюзной улице, разглядывает витрины магазинов, а сама все думает о Сергее. Его темные с влажным блеском глаза смотрят на нее из окон домов, с витрин магазинов, даже с неба, по которому со свистящим гулом сваливается на край города реактивный самолет.

«Какую книгу купить Сергею?» — спрашивает себя Катя. И силится вспомнить полюбившуюся ей книгу — из новых, из последних, что она прочитала. И не может. Не потому, что мало читала. Нет, Катя неплохо знает советскую литературу. И в читальном зале, и в институтской библиотеке она частенько берет литературные журналы, и если не прочитает их от корки до корки, то просматривает. Некоторые повести, рассказы, стихи читает с интересом. Много запомнилось ей разных судеб, историй, имен. Но ни один из знакомых ей персонажей не мог, как казалось Кате, увлечь Сергея, встряхнуть его, пробудить к жизни. Был бы в нашей новой литературе создан образ, равный по силе Чапаеву. Наш Чапаев, нынешний. Этакий лихой космонавт! Оседлал ракету, как белого коня, и понесся к звездам покорять Вселенную. Но нет ведь такого. Юрий Гагарин? А что мы о нем знаем?.. Герой да герой. Покоритель космоса. А как этот герой живет, что у него за характер — никто не знает. Пишут только, что с детства смотрел в небо и мечтал быть авиатором. И еще пишут, песня ему нравится: «Я люблю тебя, жизнь». А по мне — так эта песня совсем незавидная. Мотивчик примитивный, слова какие-то обычные. «Я люблю тебя, жизнь!..» Вот открытие. Кто же ее не любит, жизнь-то?..

Катю кто-то задел плечом: увидев парня лет семнадцати, она залюбовалась им, подумала: «И Сергей мог бы быть таким».

Почему-то вдруг представила себя сестрой Сергея. Как бы она любила, помогала ему!.. Там, в Углегорске, Майя никогда не заговаривала с ней о несчастном брате. Неужели стыдилась?.. Разве можно стыдиться несчастья?..

В букинистическом магазине, стоя перед полками книг — старых, полуистлевших и еще совсем новых, не обласканных читателем, — Катя снова задумалась об интересной книге. На полке, прямо перед ней красовался пятитомник Есенина. Тут же стоял коричневый двухтомник Достоевского. Бочком к «мрачному гению» прислонились три зеленых томика Леонида Андреева. Катя читала эти книги и знала, что трагически мятущиеся люди, изображенные в них, не прибавят Сергею силы. Но той, новой книги, о которой она думала, здесь не было.

— Про Аллена Бомбара есть? — спросила вдруг Катя.

— «За бортом по своей воле», — подсказал с ехидством русоволосый сухенький паренек, видимо, продавец-практикант.