Сказки для маленьких. Часть 2 - от "О" до "Я", стр. 218

- Дай-то бог! - сказала мать, но не верила, что это сбудется. Однако она подперла зелёный росток, подбодривший девочку, небольшою палочкой, чтобы не сломался от ветра; потом взяла тоненькую верёвочку и один конец её прикрепила к крыше, а другой привязала к верхнему краю оконной рамы. За эту верёвочку побеги горошины смогут цепляться, когда станут подрастать. Так и вышло: побеги заметно росли и ползли вверх по верёвочке.

- Смотри-ка, да она скоро зацветёт! - сказала женщина однажды утром и с этой минуты тоже стала надеяться и верить, что больная дочка её поправится.

Ей припомнилось, что девочка в последнее время говорила как будто живее, по утрам сама приподнималась на постели и долго сидела, любуясь своим садиком, где росла одна-единственная горошина. А как блестели при этом её глазки! Через неделю больная в первый раз встала с постели на целый час. Как счастлива она была посидеть на солнышке! Окошко было отворено, а за окном покачивался распустившийся бело-розовый цветок. Девочка высунулась в окошко и нежно поцеловала тонкие лепестки. День этот был для неё настоящим праздником.

- Господь сам посадил и взрастил цветочек, чтобы ободрить и порадовать тебя, милое дитя, да и меня тоже! - сказала счастливая мать и улыбнулась цветочку, как ангелу небесному.

Ну, а другие-то горошины? Та, что летела, куда хотела, - лови, дескать, кто может, - попала в водосточный жёлоб, а оттуда в голубиный зоб и лежала там, как Иона во чреве кита. Две ленивицы ушли не дальше - их тоже проглотили голуби, значит, и они принесли немалую пользу. А четвёртая, что собиралась залететь на солнце, упала в канаву и пролежала несколько недель в затхлой воде, пока не разбухла.

- Как я славно раздобрела! - говорила горошина. - Право, я скоро лопну, а уж большего, я думаю, не сумела достичь ни одна горошина. Я самая замечательная из всех пяти!

Канава была с нею вполне согласна.

А у окна, выходившего на крышу, стояла девочка с сияющими глазами, румяная и здоровая; она сложила руки и благодарила бога за цветочек гороха.

- А я всё-таки стою за мою горошину! - сказала канава.

Г. Х. Андерсен

Радость и Печаль

Решил Владыка Жизни помочь людям: создать столь совершенный образ, чтобы люди, глядя на него, и сами становились лучше. Долго трудился он, не покладая рук, и, наконец, вылепил чудесную скульптуру и вдохнул в неё жизнь. Но как ни вглядывался в неё Владыка Жизни, не смог уловить в великолепных чертах и малейшего оттенка чувств: так спокойно и невозмутимо было его творение в своём совершенстве.

Стал Владыка взвешивать на волшебных весах чувства, которые вложил в скульптуру, и увидел он, что ни одно не перевешивает, и глубоко задумался. Ни убрать, ни добавить ничего нельзя: пропадёт совершенство.

Тогда взял Владыка свой волшебный жезл и разделил своё творение на две части. Одну из них назвал Радостью, другую – Печалью. Одел их в белые одежды.

И тут произошло чудо! Одежды Радости вдруг начали розоветь, наполняться всеми оттенками алого, рубинового, пурпурного и, наконец, вспыхнули золотыми огнями. Мантия стала удлиняться и заблестела, сотканная из прозрачных алмазных нитей, переливавшихся всеми цветами радуги. Огромные, полные радостного удивления глаза взглянули на своего Создателя, и с полуоткрытых уст сорвался вздох восхищения:

– О, как прекрасна жизнь!

«Что ж, – подумал Владыка, – пусть в твоём лице, милое дитя, и нет полного совершенства, но ты – прекрасно».

Раздавшийся рядом страдальческий стон прервал его размышления. Владыка посмотрел в сторону Печали и увидел, что её одежда приобрела тусклый серый оттенок, а по подолу проступили чёрные, коричневые и грязно-зелёные пятна. Только кое-где в складках платья проглядывали полосы, сотканные светлыми нитями. На сутулых плечах понуро висела неопределённого цвета накидка, как ненужный в безветренную погоду парус. От унылого лица с потухшим взглядом веяло такой печалью и тоской, что невольно хотелось плакать.

– Дети мои, – обратился Владыка Жизни к Радости и Печали, – помните, что вы созданы для помощи людям, чтобы через радость и печаль могли познавать они законы Вечной Жизни и становиться лучше. Идите же в мир!

И обе фигуры отправились в путь.

Долго летали над землёю Радость и Печаль, заглядывая в сердца людей. Встретились однажды, разговорились.

– Бедные люди, как тяжело им жить, – удручённо вздохнула Печаль. – Сколько вокруг несправедливости, нищеты и болезней. Даже природа и та насылает на них то наводнения, то землетрясения. Очень печально жить на свете.

– Напротив, – возразила с улыбкою Радость, – жизнь – прекрасна! Посмотри, красота во всём: в расписном крыле бабочки и в таинственном свете звёзд, в нежных звуках скрипки и в изящных линиях храмов. Я – в основе любого творения Природы и Человека.

– Нет, нет, во всём – я, – заспорила Печаль. – Сколько я видела на земле слёз и горя. И после этого ты утверждаешь, что во всём можно найти тебя?

– Именно так! – торжественно произнесла Радость. – И когда-нибудь наступит такой день, в котором не останется страданий, а будет только звучащая Радость.

– Ну, уж этому не бывать, – горько усмехнулась Печаль. – Люди во всём привыкли видеть плохое, и они совершенно правы. Мало радости, например, в одиночестве, болезни или старости. Разве не так?

Ненадолго задумавшись, Радость вдруг широко улыбнулась и предложила:

– Давай обратимся к самим людям. Пусть они рассудят наш спор.

– Хорошо, – согласилась Печаль. – Начнём, пожалуй, с дома, где поселилось одиночество.

Невидимые в сумерках, летели Радость и Печаль над освещённой улицей. И с той стороны, где пролетала Радость, прохожие приветливо улыбались друг другу или мечтательно глядели на звёзды. На противоположной стороне улицы, ближе к которой двигалась Печаль, прохожие угрюмо кутались в воротники и бросали недовольные взгляды на скользкую дорогу.

– Вот мы и на месте, – произнесла Печаль, подлетая к одному из освещённых окон. – С тех пор, как два года назад в этом доме случилось большое горе, я частенько наведываюсь сюда.

В комнате за письменным столом сидела молодая женщина. Свет настольной лампы падал на её миловидное лицо с большими грустными глазами и резкой складкой на лбу. Она держала в руках фотографию и обращалась к тому, кто был на снимке:

– Уже два года, как ты погиб. Почему я тогда осталась жива? Мы были бы сейчас с тобою вместе. Ты хочешь сказать, что мы по-прежнему близки. И всё же мне тебя очень не хватает, и моё сердце опять разрывается от тоски и печали.

Печаль торжествующе взглянула в сторону Радости.

– Подожди, – улыбнулась та, – сейчас от тебя здесь не останется и следа.

Вдруг женщина встрепенулась, услышав лёгкий топоток, и поспешно поставила фотографию на место. На пороге комнаты появилась детская фигурка.

– Мамочка! – раздался звонкий голосок. – Посмотри, какого я нарисовал слона!

Малыш лет четырёх бросился в объятия женщины, размахивая листом бумаги с причудливым существом малинового цвета.

– Радость моя, – засмеялась женщина, обнимая сына. – Где же ты видел слона с двумя хоботами?

– Это он взял ещё один хобот у друга, чтобы принести тебе много подарков, – серьёзно объяснил мальчик.

– У меня уже есть подарок. Это ты, – сказала женщина, нежно гладя русую головку ребёнка.

Она совершенно преобразилась: складка исчезла со лба, как будто её и не было вовсе. Глаза, с любовью смотревшие на сына, излучали радость и покой.

Печаль отвернулась от окна и молча полетела вдоль улицы.

– Ты куда? – крикнула ей вдогонку Радость.

– Полетим в больницу, – буркнула Печаль.

Многоэтажное здание городской больницы выглядело неуютным. На многих окнах не было штор, и сквозь них виднелись однообразно окрашенные стены и потолки и голые, без плафонов лампочки. Печаль устремилась к крайнему окну на третьем этаже.

– Здесь лежит мой недавний знакомец, – пояснила она. – Он всегда был большим жизнелюбом. Но несколько дней назад поскользнулся и сломал ногу. Посмотрим, так ли уж радостно ему сейчас.