Сказки для маленьких. Часть 1 - от "А" до "Н", стр. 403
– Слава богу, вот мы и опять дома! – сказали мамаша и дочка, вернувшись через год вместе с Альфредом на родину.
– Ничего нет хорошего в путешествии! – говорила мамаша. – Даже скучно! Извините за откровенность! Я просто соскучилась, хотя со мною и были дети. А как это дорого, как дорого! Все-то галереи надо осмотреть, все обегать! Нельзя же: приедешь домой, спросят обо всем! И все-таки в конце концов узнаешь, что самого-то лучшего и не видали! А эти бесконечные, вечные мадонны надоели мне вот до чего!.. Право, того и гляди, сама станешь мадонной!
– А стол-то! – говорила Кала.
– Даже порядочного бульона не достанешь! – подхватывала мамаша. – Просто беда с их стряпней!
Кала была очень утомлена путешествием, сильно утомлена и – что хуже всего – никак не могла оправиться. София переселилась к ним совсем и была очень полезна в доме.
Мамаша отдавала Софии должное – она была весьма сведущей в хозяйстве и в искусстве, во всем, отдаться чему она до сих пор не могла за неимением средств. Вдобавок, она была девушка вполне порядочная, искренне преданная, что и доказала во время болезни Калы.
Если футляр – все, то футляр должен быть прочен, не то беда; так оно и вышло – Кала умерла.
– Как она была хороша! – говорила мамаша. – Не то, что всякие античные статуи, те все побились да потрескались, а Кала была цельная! Вот это настоящая красота!
Альфред плакал, мамаша тоже; оба надели траур. Черный цвет особенно шел мамаше, и она носила его дольше, дольше и грустила, тем более что грусть ее нашла новую пищу: Альфред женился на Софии, не отличавшейся приятной внешностью.
– Он ударился в крайность! – говорила мамаша. – От красоты перешел к безобразию! И он мог забыть свою первую жену! Вот вам мужское постоянство! Нет, мой муж был не таков! Он и умер-то прежде меня!
– «Пигмалион обрел свою Галатею, так говорилось в свадебной песне! – сказал Альфред. – Да, я в самом деле влюбился в прекрасную статую, которая ожила в моих объятиях. Но родственную душу, которую посылает нам само небо, одного из тех ангелов, что живут одними чувствами, одними мыслями с нами, поддерживают нас в минуты слабости, я обрел только теперь. Тебя, София! Ты явилась мне не в ореоле внешней красоты, но ты добра и красива, даже более чем необходимо! Суть все же остается сутью! Ты явилась и научила скульптора, что творение его – только глина, прах, оболочка внутреннего ядра, которое нам следует искать прежде всего. Бедная Кала! Наша совместная жизнь прошла, как свадебная поездка. Там, где встречаются родственные души, мы, быть может, окажемся чуждыми друг другу.
– Ну, это нехорошо с твоей стороны говорить так! – возразила София. – Не по-христиански! Там, на небе, где не женятся и не выходят замуж, но где, как ты говоришь, встречаются родственные души, где всякая красота развертывается в полном блеске, ее душа, может быть, расцветет так пышно, что совсем затмит меня, и ты опять воскликнешь, как в первом любовном порыве: «Как хороша! Как хороша!
Г. Х. Андерсен
Как чайки-крачки стали жить вместе
Как-то ночью ехали мы заливом. Было тихо-тихо, настолько тихо, что казалось: пискни комар на том берегу - и мы услышим. На заливе ни одного всплеска, лодку ни разу не качнуло.
Легкий туман парил невесомо. Сквозь него и подслеповатая заря, которая летней ночью не покидает небо, и зыбкая лунная дорожка, и сама луна, и звезды были матовые, будто кто их слегка припудрил.
Я аккуратно опускал весло, придерживая его в тот миг, когда оно входило в воду.
На корме смутной громоздкой тенью выплывал старик. По-видимому, и ему не хотелось нарушать тишину: он попыхивал трубкой и, пока мы пересекали залив, не произнес ни слова. И не видел я, как он взмахивает кормовым веслом, и только по упругим толчкам лодки узнавал глубинные гребки старика.
Прошло еще много времени, прежде чем я уловил ленивый, как сквозь полусон, скрипучий голос чайки.
- Ке-ра, ке-ра, ке-ра, ке-ра, - будто уговаривала она кого-то.
Старик перестал шевелиться. Я понял: прислушивается. Потом услышал его шепот:
- На гнезде...
Вскоре донеслись голоса и других чаек, такие же негромкие и дремотные: мы проезжали мимо острова Тьатьр-ур - острова Крачек.
Разговор маленьких легкокрылых чаек не нарушал тишину. Он звучал в ней как музыка, подчеркивая умиротворение и спокойствие.
- На гнездах сидят, - как и прежде, шепотом сказал старик.
Вдруг раздался невероятный гвалт, и в воздухе взмыло белое облако, будто взорвало остров.
Меня бросило в жар. Потом словно окунули в холодную воду. В утлой лодчонке я почувствовал себя очень неуютно. Я в ужасе таращил глаза и вертел головой, но не мог понять, что происходит вокруг. Я с надеждой посмотрел на старика: может, он поможет чем-нибудь. Но и старик в напряжении смотрел на остров, смутно темнеющий в стороне от нас. Голова старика в брезентовой шапке поворачивалась из стороны в сторону на длинной худой шее и походила то на вопросительный знак, то на его же обгорелую трубку. Я на миг забыл о своем страхе и усмехнулся нелепому виду старика. Я, конечно, и не подумал, как выглядел сам со стороны.
И тут меня всего передернуло: будто скала обвалилась в воду. Гвалт перешел в грай. Стон, свист, скрежет, визг...
И мой старик вдруг замахал руками, гулко ударил веслом по лодке. Удар. Еще удар. И невероятный вопль:
- У-лю-лю-лю! Га-га-га! Улю-лю-лю! Улю-лю-у-у-у!
Старик перешел на дискант. Еще энергичнее замахал руками и тонко завопил:
- И-ги-ги-и-и!
И осатанело захохотал:
- Так его! Так его! Ха-ха-ха-ха-а-а-а-а!
Только теперь я заметил: от острова, шумно отфыркиваясь, быстро плыло что-то большое и темное. А над ним, прочеркивая темноту, тысячи белых стрел с пронзительным криком вонзались в спину большому зверю. А зверь, беспомощно взревывая и тяжело отфыркиваясь, в панике уплывал в ночь.
А старик распалялся все больше и больше. И восклицал восхищенно:
- Вот что делают! Вот что делают маленькие мерзавцы, когда они вместе: медведя прогнали! Ай-яй-яй, медведя прогнали!
Старик еще долго не мог угомониться. Наконец он перевел дыхание, замолчал, о чем-то задумавшись. Потом зашуршал рукой под брезентовой курткой - я понял: полез за кисетом.
Старик курил, положив весло перед собой. И я перестал грести. А он все молчал, задумчиво попыхивая трубкой. Я знал старика: он к чему-то готовится. И не ошибся. Вот что он рассказал мне.
Раньше чайки не жили вместе. На самом деле, зачем им жить вместе! Ведь каждая из них имеет сильные крылья, такие сильные, что они могут перенести чайку через море. Каждая из них имеет крепкий клюв, чтобы цепко схватить добычу или отбиваться от врагов.
Так думали и крачки. Как думали, так и жили: каждая в отдельности вила гнездо.
Но не всегда легко найти рыбу: море большое, и рыба плавает где ей захочется.
И летают чайки каждая сама по себе. Вот над пенистой волной пролетела черноголовая крачка. Как ни зорко всматривалась она в волну - не нашла серебристых рыбешек. Так ни с чем, голодная, и улетела черноголовая крачка.
Вот над тем же местом пролетела красноклювая крачка. Зря она здесь летала: у черноголовой глаза не хуже, чем у красноклювой. И красноклювая улетела ни с чем, голодная.
И еще много крачек пролетали над пенистой волной, потому что не знали, что здесь уже побывали другие.
Вернулась черноголовая крачка к своему гнезду уже в потемках, так и не найдя рыбешку. И что видит: сидит у ее гнезда большая ворона и склевывает яйцо.
Забилась чайка, закричала тревожно.
Прилетела на крик красноклювая крачка, сама вся в слезах. Жалуется:
- А мое яйцо украла мышь.
Прилетает третья крачка и тоже жалуется:
- Кто-то разорил мое гнездо.
А ворона склевывает уже второе яйцо.
Взлетели крачки, прокричали. На их крик явились и другие чайки. Налетели они на ворону: от нее только перья полетели.