Сказки для маленьких. Часть 1 - от "А" до "Н", стр. 226

Что и говорить, такой красоты крошка домовой никогда не видывал, да и вообразить себе не мог. Он привстал на цыпочки и замер, прижавшись к замочной скважине, глядел и не мог наглядеться, пока свет не погас. Студент задул лампу и лег спать. Но маленький домовой не отходил от двери, он все еще слышал тихую, нежную мелодию, будто студенту напевали ласковую колыбельную.

- Вот так чудеса! - сказал малютка домовой. - Такого я не ожидал! Не остаться ли мне у студента? - Он задумался, однако поразмыслил хорошенько и вздохнул. - Но ведь у студента нет каши! - И домовой стал спускаться по лестнице. Да, да, пошел обратно к лавочнику!

Он вернулся вниз как раз вовремя, потому что бочка уже почти совсем истрепала хозяйкин язычок, тараторя обо всем, что переполняло ее половину. Она собиралась было повернуться другим боком, чтобы выложить содержимое второй половины, как тут явился домовой, взял язычок и отнес его назад в спальню, но отныне вся лавка, от кассы до щепок для растопки, прониклась таким уважением к бочке, так восхищалась ее познаниями, что когда лавочник по вечерам читал вслух статьи из своей газеты, посвященные театру и искусству, все в лавке воображали, будто эти сведения исходят от бочки.

А маленький домовой, тот не в силах был больше спокойно слушать благонамеренные разглагольствования обитателей лавки. Каждый вечер, как только на чердаке зажигался свет, его словно канатом тянуло наверх, он не мог усидеть на месте, поднимался по лестнице и приникал к замочной скважине. Тут его охватывал такой трепет, какой испытываем мы, стоя в бурю у ревущего моря, когда над волнами будто проносится сам Господь Бог. И домовой не мог сдержать слез. Он и сам не знал, отчего плачет, но слезы эти были такие светлые и сладкие! Он отдал бы все на свете, чтобы посидеть рядом со студентом под величественным деревом, но об этом и мечтать не приходилось, счастье еще, что можно глядеть в замочную скважину. Наступила осень, а он часами простаивал на чердаке, хотя в слуховое окно дул пронзительный ветер. Было холодно, очень холодно, но крошка домовой не замечал сквозняка, пока в каморке под крышей не гас свет и ветер не заглушал чудесное пение. Ух! Тут он сразу начинал дрожать и тихонько пробирался вниз, в свой уютный уголок. Как там было темно и тепло! А скоро и сочельник наступит, и он получит свою кашу с большим куском масла! Да, что ни говори, лавочник - вот кто его хозяин!

Однажды ночью домовой проснулся от яростного стука в ставни, в них барабанили снаружи, ночной сторож свистел: пожар! пожар! Над улицей стояло зарево. Где же горит? У лавочника или у соседей? Где? Вот страх-то! Лавочница так растерялась, что вынула из ушей золотые серьги и спрятала их в карман - там целее будут. Лавочник бросился к ценным бумагам, а служанка - к шелковой шали, у нее и такая была. Каждый хотел спасти то, что ему всего дороже, и маленький домовой в два прыжка взлетел на чердак в каморку к студенту. А тот преспокойно стоял у открытого окна и глядел на пожар - горело, оказывается, во дворе у соседей. Домовой кинулся к столу, схватил чудесную книгу, спрятал ее в свой красный колпачок и обхватил его обеими руками. Самое главное сокровище дома было в безопасности! Потом он вылез на крышу, забрался на печную трубу и уселся там. Огни пожара ярко освещали его, а он крепко прижимал к груди свой красный колпачок - ведь в нем было спрятано сокровище. Теперь-то он понял, кому принадлежит его сердце! Но вот пожар понемногу затих, и он одумался.

"Да, - сказал он себе, - придется разрываться между ними обоими, не могу же я покинуть лавочника, как же тогда каша?"

Он рассуждал совсем как мы, люди: ведь и мы тоже не можем пройти мимо лавочника - из-за каши.

Г. Х. Андерсен

Домовые

Вот к Полеону Валле, что в Анс-Плерёз жил, каждую ночь являлись домовые в конюшню, забирались там на скамеечку и заплетали кобыле его гриву в косицы.   И гоняла нечисть эта мелкая, которую в лицо-то никто никогда и не видел, лошадь бедную до рассвета; зато утром, уж как пропадать им время, непременно кобыле этой овса добрую меру засыплют. Даже коли у хозяина в риге овса не случится, всё равно оставят: у соседа стащат, а лошадь свою накормят. Бывало, заглянет Полеон утром в стойло — кобыла его вся в мыле, а в конюшне будто никто и не был, ничего не тронуто, с места не сдвинуто, как что стояло, так и стоит.

Надоело это Полеону, он и попросил тогда женщину одну беременную, чтобы расплела она косицы эти в гриве-то лошадиной. И верно сделал, хорошее это средство, коли хочешь коня от домовых избавить. Домовые-то уж потом старались-старались, заплетали-заплетали — нет, не могут, не берёт их сила, так и бросили; да и из конюшни убрались, больше туда ни ногой. Ещё и по-другому делали, чтоб домовых отвадить, тоже помогает: блюдо с овсом ставили против стойл, возле двери, или же с золою. Опрокинут домовые блюдо — а потом и собирают ночь напролёт, по зёрнышку, по пылиночке. Лошадями-то им заниматься и некогда. Ну вот, а домовые ведь — нежить гордая; их коли так обманут где, они потом к конюшне той и близко не подойдут.

Или вот ещё какое средство есть. Бывало, вырежут хозяева из дерева конька, на спицу посадят, да на кровле его и укрепят, над ригой. Домовые на флюгере-то этом скачут, скачут, крутятся — к лошадям в стойла и не заглянут. Да только лучше всего, дело известное, уж коли хочешь над домовым шутку сшутить, — это домовиху его поймать. Её если захватишь, так домовой, чтоб хозяйку свою выручить, полную, говорят, бочку золота прикатит.

Легенды новой Франции

Домовые с островов

Случалось порою охотникам на уток на берегу речном допоздна задержаться. Вот тогда-то и приходилось им видеть коней, что проносились там стремительно, как тени; а на спинах у них — домовые. Нравятся нежити этой кони — вот и забираются они ночью в стойло да чистят там лошадей, блеск часами наводят, чтоб у тех шерсть лоснилась. Да ещё овса им дают горячего, полные миски накладывают. А как на спину-то лошади домовому взобраться нелегко — уж больно высоко, — он и заплетает ей поначалу хвост в косицы. А заплетёт домовой коню хвост — тут ему и горюшка мало: лезет себе по хвосту, по косицам-то этим, пальцы ног в колечки продевает.

Не очень-то, надо сказать, возчикам баловство это нравилось; ведь коли нечисть полночи на конях прогарцует, у лошадей, после гонки такой, еле-еле сил достанет, чтобы днём работать как следует. Хорошо ещё, знали люди, как от напасти избавиться, как не пустить домового в конюшню. Сыпали, к примеру, негашёной извести у входа — домовые и не входили, боялись пальцы себе обжечь на ногах. Или вот серп иные над дверьми конюшни втыкали: свет-то лунный на лезвии играет, домовым глаза слепит, им в стойло и не забраться.

Да только, правда, не все возчики так домовых не любили; вот Большой Тома, говорят, оставил раз в яслях лошади-то своей полную тарелку лепёшек на патоке. А утром и нашёл в этой тарелке вместо лепёшек самородок золотой с кулак величиною.

Да ещё вот рассказывают, что зимними долгими месяцами домовые спят целый день в сарае, в сено зарывшись. Дед мой, как об этом узнал, решил: всё, больше там табак не сушу, — он раньше-то всегда тюки листьев табачных сеном закладывал; а то, говорит, чего доброго, захотят домовые курить — да и сожгут мне весь сеновал.

Легенды новой Франции

Дорожный товарищ

Бедняга Йоханнес был в большом горе: отец его лежал при смерти. Они были одни в своей каморке; лампа на столе догорала; дело шло к ночи.

- Ты был мне добрым сыном, Йоханнес! - сказал больной. - Бог не оставит тебя своей милостью!

И он ласково-серьезно взглянул на Йоханнеса, глубоко вздохнул и умер, точно заснул. Йоханнес заплакал. Теперь он остался круглым сиротой: ни отца у него, ни матери, ни сестер, ни братьев! Бедняга Йоханнес! Долго стоял он на коленях перед кроватью и целовал руки умершего, заливаясь горькими слезами, но потом глаза его закрылись, голова склонилась на край постели, и он заснул.