Сказки для маленьких. Часть 1 - от "А" до "Н", стр. 222
Сам он этого не думал, а я думал, и мы долго спорили, но каждый остался при своём мнении. Разговаривая, мы не переставали чокаться; вино было доброе, но не простое, что ни говори; иначе пришлось бы объяснить всю историю тем, что я попросту наклюкался! Но пьян я не был, ни-ни!.. Вдруг вижу: всю комнату точно озарило солнцем; лицо кандидата так и светится. Мне сейчас вспомнились сказания о вечно юных богах древности, разгуливавших по свету. Я сказал ему об этом, он улыбнулся, и я готов был поклясться, что передо мною сидит переодетый бог или один из сродников богов. Так оно и было; и вот желанию моему суждено было исполниться: куклы сделались живыми людьми, а я - настоящим директором. По этому случаю мы выпили ещё; потом кандидат запрятал всех моих кукол в сундук, привязал его к моей спине и пропустил меня через спираль. Я и теперь ещё слышу, как я шлёпнулся на пол!
В самом деле, я лежал на полу, а вся моя труппа выпрыгнула из ящика. Куклы превратились в замечательных артистов - это они сами мне сказали, - а я был их директором. Всё было готово к первому представлению, но вся труппа желала поговорить со мною, публика тоже. Первая танцовщица заявила, что, если она не будет стоять на одной ножке, сборы падут; она являлась главным лицом в труппе в требовала соответственного обращения. Кукла, игравшая королев, желала, чтобы с нею и вне сцены обходились, как с королевой, - иначе она отвыкнет от своего амплуа! Выходной актер, являвшийся с письмом, воображал себя такою же артистическою величиною, как и первый любовник: нет ни малых, ни великих актеров, все одинаково важны в смысле сценического ансамбля! Трагик же требовал, чтобы вся его роль сплошь состояла из одних сильных мест: за ними ведь следуют аплодисменты и вызовы. Примадонна хотела играть только при красном бенгальском освещении - это ей шло, а голубое было не к лицу. Словом, все жужжали, точно мухи в бутылке, а в середине её сидел я сам - я был директором! Дыхание спиралось у меня в груди, голова кружилась, я очутился в самом жалком положении, в какое только может попасть человек: меня окружала совсем новая порода людей! Я от души желал упрятать их всех опять в сундук и вовеки не бывать настоящим директором! Я и сказал им прямо, что все они, в сущности, только марионетки, а они за это избили меня до полусмерти. Очнулся я на своей постели, в своей комнате. Как я попал туда, знает, может быть, кандидат, но не я. Месяц светил прямо на пол, а на полу валялся опрокинутый сундук и вокруг него все мое куклы, малые и большие, - вся труппа! Я зевать не стал, спрыгнул с постели, побросал их всех в сундук, одних ногами вниз, других головой, захлопнул крышку и сам уселся на неё. Вот-то была картина!: Можете себе представить? Я могу. “Ну-с, теперь вы останетесь там! - сказал я куклам. - А я никогда больше не пожелаю оживить вас!” На душе у меня стало так легко, я опять был счастливейшим человеком. Кандидат политехнических наук просветил меня. Я был до того счастлив, что как сидел на сундуке, так и заснул. Утром - скорее, впрочем, в полдень, я непостижимо долго спал в этот день! - я проснулся и увидал, что все ещё сижу на сундуке. Теперь я был вполне счастлив: я убедился, что мое прежнее желание было просто глупостью. Я справился о кандидате, но он исчез, как исчезали греческие и римские боги. С тех пор я и считаю себя счастливейшим человеком. Ну, не счастливый ли я в самом деле директор? Труппа моя не рассуждает, публика тоже, а забавляется себе от всей души. И я свободно могу сам сочинять для себя пьесы. Из всех пьес я беру что хочу - самое лучшее, и никто не в претензии. Есть такие пьесы, которыми теперь директора больших театров пренебрегают, но которые лет тридцать тому назад давали полные сборы, заставляли публику проливать слёзы: я даю эти пьесы на своей сцене, и малыши плачут, как, бывало, плакали их папаши и мамаши. Я даю “Иоганну Монфокон” и “Дювеке” - конечно, в сокращенном виде: малыши не любят длинной любовной канители; им бы хоть плохой конец, да скоро. Так-то изъездил я всю Данию и вдоль и поперек, знаю всех, и меня знают все. Теперь вот направляюсь в Швецию; посчастливится мне там, наживу деньжонок - сделаюсь скандинавом, а иначе - нет; говорю вам откровенно, как своему земляку!
А я, конечно, не замедлил рассказать о своей встрече вам; такая уж у меня повадка - рассказывать.
Г. Х. Андерсен
Длинная шея
- Давай меняться шеями? - предложил поросенок Кнопка жирафу Долговязику. - Я тебе свою отдам, а ты мне - свою.
- А зачем тебе моя шея? - спросил жираф.
- Пригодится... - ответил поросенок. - С длинной шеей диктант на уроке списывать легче.
- А еще зачем?
- А еще в кино с любого места все видно.
- Ну, а еще?
- Яблоки на высоких деревьях доставать можно.
- Э-э-э, нет? - сказал Долговязик. - Такая замечательная шея мне самому нужна?
Михаил Пляцковский
Длинное имя
Как зовут Толькочона по-настоящему, никто не знал.
Дело в том, что, когда он родился, его мать стала придумывать ему имя. А кто-то сказал ей, что люди с длинным именем долго живут. Вот она и стала придумывать длинное-длинное имя. Придумала имя вдвое длиннее, чем у отца, - нет, мало. Придумала в семь раз длиннее - тоже мало. “Дай придумаю ещё!” Думала она день и ночь, и ещё день и ночь, и ещё день и ночь, и так устала думать, что совсем выбилась из сил. Наконец она сочинила такое длинное имя, какого и на свете никогда не бывало. Тут она очень обрадовалась и сказала родным: “Пусть мальчика зовут Чон...” Но едва только она сказала “Чон”, как ослабела и умерла. Так никто и не знал, какое длинное имя придумала она своему сыну.
- Ну, - говорят родные, - она успела сказать только “Чон”, пускай же мальчика и зовут Толькочон.
Скоро отец Толькочона женился во второй раз, и у его второй жены тоже родился сын. Мачеха Толькочона была женщина сильная и здоровая. Хотя она тоже думала три дня, чтобы придумать сыну имя подлиннее, но от этого ничуть не устала и на четвёртый день выговорила всё имя до конца. И даже после этого не умерла, а осталась жива.
А имя и в самом деле было очень, очень длинное.
Вот оно: ОНЮДО КОНЮДО МАППИРАНОНЮДО ХИРАНЮДО СЭЙТАКАНОНЮДО ХАРИМАНОБЭТТО ХЭЙТОКО ХЭЙТОКО ХЭЙХАНОКО ХЭМЭТАКАМЭТА... ИЧООГИРИКА ЧОЧОРАГИРИКА ЧООНИ ЧООНИ ЧОБИКУНИ ЧОТАРОБИЦУНИ НАГАНОБИЦУНИ АНОЯМА КОНОЯМА АМООСУ КОМООСУ МООСУ, МООСУ МООСИГО ЯСИКИАНДОНИ ТЭММОКУ ТЭММОКУ МОКУНО, МОКУНО МОКУДЗОБО ТЯВАНЧООСУНО ХИХИДЗО-ЭИСКЕ
Вот какое было длинное имя!
Оба мальчика росли вместе и часто ссорились друг с другом. Младший брат то и дело обижал и дразнил старшего:
- Ах ты, Толькочон! Чон-чон! Только-только! Только-чон! Толькочон сердился и тоже принимался дразнить брата:
- Ах ты, ОНЮДО КОНЮДО МАППИРАНОНЮДО ХИРАНЮДО СЭЙТАКАНОНЮДО ХАРИМАНОБЭТТО...
Но тут язык у него заплетался. А когда он начинал сначала, младший брат был уже далеко.
Длинное имя и в самом деле приносило младшему счастье. Чтобы позвать его, нужно было иметь много свободного времени. Поэтому, когда надо было кого-нибудь куда-нибудь за чем-нибудь послать, всегда звали Толькочона:
- Толькочон, принеси поскорее воды! Толькочон, сбегай за углем!
И Толькочон приносил воду, бегал за углем и делал всё, что ему приказывали. А младший брат делал только то, что ему вздумается.
Даже когда младший был в чём-нибудь виноват, отец всегда звал старшего:
- Толькочон, иди сюда! Я тебе сейчас задам!
А младшему брату всё сходило с рук.
И мать его думала:
“Как хорошо, что я дала своему сыну такое длинное имя!”
Однажды старший брат играл с товарищами на дворе и упал в колодец. Товарищи закричали:
- Толькочон упал в колодец! Толькочон упал в колодец!
Сейчас же прибежали взрослые, спустили верёвку и вытащили Толькочона из колодца.
Мачеха подумала:
“Видно, правду говорят, что дети с коротким именем несчастливые. Вот Толькочон и свалился в колодец!”